стр. 5

     Н. Николаев.

     ЗЕЛЕНЯ И ОГЛОБЛИ.

     В половине октября н. года на улице охорашивающейся Москвы некий просвещенный человек остановил меня словами:
     - Хороший же вам подарочек приподнесли, - и вынул из портфеля средний лист "Правды" от 11 октября 1922 года.
     - Вот тут карандашиком обведено... не читали?
     В карандашной каемке были строки:

     "Читаю я, скажем, "Горн" или "Кузницу", и мне представляется, что передо мною какой-нибудь папуас со всеми знаками своего папуасского звания: череп, изуродованный беспощадным стягиванием еще в младенческом возрасте, кольца в носу и губах, глубокие надсечки на коже, натертые охрой (татуировка), священные танцы и благоговение перед смешными божками... И, тем не менее под такими фигурами подпись: "Пролетарская культура". И многие чудаки свято верят такой подписи не менее, чем папуасы в своих идолов.
     С полгода тому назад я "размахнулся оглоблей" на такую культуру, оставляющую дикаря во всей его дикарской неприкосновенности".

     Автору этих строк не впервой глушить оглоблей зеленя творчества рабочих. Но от того, что на меня глядели новенькие вывески и просвещенный человек с портфелем, в пенснэ, с залежами мистически-кадетской идеологии, оттого, что мимо меня в автомобилях и фаэтонах транспортировал воскресший "людской лоск", я чувствовал себя так, будто мне залепили пощечину свои, залепили на торгашеской улице, публично, чтоб все видели - и непманы, и спецы, и кадеты. Последнему мила была эта пощечина:
     - Вы понимаете? - посмеивался он. - Наступает отрезвление. Пролетарского творчества нет и не будет. В литературе рабочие наиболее успели, но, ведь...
     Меня часто били - особенно в детстве, на фабрике. Но одно дело, когда тебя кулаками бьют подмастерья, мастер, управляющий, хозяин. И совсем другое дело, когда тебя публично - и не кулаками, а печатным словом - заушают свои:
     - Эй, ты, папуас! Куда лезешь?!.

     [Фотография с подписью: "Поэт. М. Герасимов тов. председателя Всер. Асс. пролет. писателей"]

     Подобные случаи были и раньше. И тогда они поражали, но не так: товарищи подозревали в тебе папуаса, намекали на это, но оглобли на тебя не поднимали.
     Помню: во времена подполья одна очень чуткая интеллигентка, волнуясь, спросила меня:
     - Вот меня очень интересует: что рабочие, ну, не передовые, а простые рабочие, могут они любить так, как любят развитые люди?
     Я вспыхнул, - вероятно, почти так же, как вспыхнул и в Москве, в половине октября 1922 г., когда мистик кадет показал мне "подарочек", - и резко ответил:
     - Да, точно так же... только они меньше внимания уделяют этому...
     - Вы, кажется, удивляетесь... я хочу понять, войти в вашу среду...
     - Да, да, я понимаю вас... конечно...

     ----------------

     Помню: кажется, осенью 1904 г. в одном из крупных южных городов я вынужден был провести несколько часов в квартире видного партийного работника. Между прочим, за чаем, я прочитал ему один из первых, написанных в ссылке, своих рассказов. Он выслушал, протер пенснэ и сказал мне:
     - Это хорошо, только, знаете, не стоит этим заниматься теперь: вот добьемся свободы, тогда будем и рассказы писать. Вы понимаете?
     Я не понимал, мне трудно было понять (ведь, папуас), я был в жару, но бормотал:
     - Да, да, конечно...

     ---------------

     В меня закрался страх перед людьми, которые могли мою тягу к рассказам рассматривать (именно рассматривать, но не ощущать), как нечто мешающее делу, как пустую забаву.

     [Фотография подписью: "Поэт С. Обрадович, секретарь Всеросс. Ассоциации пролетарских писателей."]

     Помню: в начале 1905 года я угодил с группой рабочих в одну из губернских тюрем на 2 или 3 недели сидения. Товарищи попросили меня прочесть им что-нибудь свое. Мы сбились в одну из одиночек, и я начал читать там же, в тюрьме, написанный рассказ. Вдруг дверь открылась и в камеру вошел солидный партийный работник. Я глянул на него и перестал читать. Я чувствовал: он осудит, он не поймет того, в чем мое партийное, личное, профессиональное переплелось, в чем единственно я выступаю не токарем, не агитатором, а личностью. Я много слышал о вошедшем, уважал его, знал о его увлечении театром, музыкой, но читать при нем не мог. Я не осуждал его за то, что он посещал концерты, театры, хотя, собственно, и я мог бы сказать ему и многим, многим:
     - Все это хорошо, но знаете, заниматься этим теперь не время: вот добьемся свободы, тогда будем посещать концерты и театры...

     ---------------

     В редакциях журналов и газет мне часто говорили:
     - В ваших рассказах много чувства, но вы не владеете техникой.
     - Какой техникой?
     - Это, знаете, трудно об'яснить... Учитесь...
     Эта "техника" в неволе и на воле томила меня не один год. Я бросал писать и... вновь принимался. Учился везде: на рабочих курсах, в тюрьмах, в ссылке. Сотни, тысячи нас учились... побеждали в себе папуасовское. Некоторые из нас овладели техникой. Казалось бы, надо радоваться: теперь нет, мол, у пролетариата тайн в области литературного творчества. А нам на 5-м году революции повторяют слышанное нами лет 15 - 20 тому назад:
     - Не время вам заниматься творчеством: вот уладимся с торговлей, с производством, тогда можно будет и творить.
     И добавляют оскорбительно:
     - Когда вы занимаетесь творчеством, вы напоминаете нам папуасов.
     Да, мы - папуасы.
     И Маширов, и Нечаев, и Шкулев, и Герасимов, и Кириллов, и Филипченко, и Бибик, и Обрадович, и Садофьев, и другие, и другие. В ноздрях наших кольца, лица наши в татуировке. На многих из нас лежит и другая татуировка, наведенная эксплуатацией: рубцы, из'еденные чахоткой легкие.

     [Фотография с подписью: "Павел Карпович Бессалько, рабочий-беллетрист. Род. 1887 г., умер 1920 г.
     Им написаны романы и повести: "Катастрофа", "Бессознательным путем", "К жизни", "Детство Кузьки" и др. Критические статьи изданы Издательств. "Антей" под загл. "Проблемы Пролетарской Культуры"".]

О духовной татуировке красноречиво говорит то, что мы, не взирая ни на что, об'единены относительно единой идеологией.
     И вот хочется от лица писателей рабочих, от лица папуасов проанализировать вопрос: правы ли размахивающие над всходами пролетарской культуры оглоблей?
     Конец приведенной выше выписки из "Правды" гласит:

     "И тем не менее под такими фигурами подпись: "Пролетарская культура". И многие чудаки свято верят такой подписи не менее, чем папуасы в своих идолов".

     Выходит, к пролетарской культуре пролетарская литература никакого писательства не имеет, - она папуасская. Убедительно и неопровержимо. Но где и когда автор приведенных строк производил анализ произведений пролетарских писателей? Кому известны добытые им неопровержимые данные? Мы таких данных не знаем, их нет. Свист же оглобли не более убедителен, чем хихиканье мистического кадета.
     Однако, что же вздымает над нашими зеленями оглоблю? Неужели же то, что пролетарская литература воздействует не на разум, а на чувства? Но когда и каким подлинным (а не без 5 минут) идеологом пролетариата было доказано, что культура вообще, а культура пролетариата в частности создается на основе рассудка, а не на основе мирочувствования слагающего ее класса или общества? Почему, собственно, вдруг начали сомневаться в том, что пролетариат, обуреваемый жаждой иметь все свое, должен выдвигать своих писателей? Многие современные пролетарские писатели именно выдвинуты пролетариатом: после 1905 г., когда попутчики отхлынули от пролетариата, последний вынужден был своими руками заводить свою прессу и выдвигать своих писателей. Пусть оглобисты заглянут в списки сотрудников дореволюционной рабочей прессы и сравнят их со списком сотрудников папуасской "Кузницы". Или это ничего не значит? Теперь, мол, есть более расторопные перья.
     Далее. Люди с оглоблей вот уже 5 лет на разные лады твердят:
     "Мало будет толку, если десятки, сотни и тысячи пролетариев научатся прыгать по сцене с такой же ловкостью и изяществом, как Рябов и Жуков, как Гельцер или Дункан, и мало будет толку если они постараются и сумеют вносить в свои прыжки и скачки "пролетарскую тенденцию".
     Этим делается, конечно, намек на ущерб производству, наносимый отрывом от него работников "на изящное прыганье"... Но какое это отношение имеет к пролетарской литературе? Или пролетарская литература находится в таком же зародышевом состоянии, как и пролетарское "изящное прыганье?". Полно: кого из пролетарских писателей радует прыганье?.. А поскольку их, не заглянув в святцы, упрекают в ущербе, наносимом ими производству, они в праве спросить: скажите, а сколько пролетарская литература оторвала от производства работников? Сотни тысяч? тысячи? сотни? Смеем уверить радеющих за производство, что любая солидная, нэпом урезанная, фабрика входящих и исходящих бумаг отрывает от производства больше работников, чем вся Всероссийская Ассоциация пролетарских писателей в целом. Об этом имеются точные сведения.
     Пролетарскому художественному творчеству противопоставляются так называемые точные знания. Почему? Неужели у нас художественное творчество вытесняло когда-либо точные знания? Неужели и в 1922 году надо доказывать, что песня, рассказ, поэма, т.-е. любая крупинка подлинного пролетарского творчества имеет не меньшее организующее значение, чем любая крупинка подлинных точных знаний, что художественное творчество и наука дополняют друг друга, сливаются?
     Дальше... Стало почти модой утверждать, что пролетарская литература не понятна массам. Да кому из подлинных марксистов, если он изучал произведения пролетарских писателей, может притти в голову такая ересь? Где и когда было искусство, понятное всем и вся? Неужели неясно еще, что пролетарское творчество наиболее понятно в индустрии, что полукрестьянам оно менее понятно, а Маркс, Лассаль, Энгельс, Бухарин им и совсем не понятны. Но какими данными располагают утверждающие, будто пролетарская литература не понятна массам? Они присутствовали на выступлениях пролетарских писателей в массах? Они располагают какими-либо анкетными данными, клубными записями? Нет... Будь это иначе, они так легко не относились бы к вопросу о том, что неотразимее - понятие или образ?.. Почувствовав жизнь образов в массе, они изменили бы форму агитации.
     И еще... Изящным художествам (покрывая этими словами и "изящное прыганье" и пролетарскую литературу) противопоставляется техническое образование, делячество, американизм. Техническое образование необходимо, поверхностный универсализм вреден. Да, да, но при чем тут "Кузница" и "Твори"?.. Или они ратуют за техническую безграмотность? В чем дело? Неужели серьезно можно противопоставлять типу передового русского рабочего технически образованного американского пролетария, сведенного г.г. Форд до положения машины. Знать вообще металл, а практически знать шпиньки автомобильных цепей и день за днем вставлять их в звенья? Вряд ли такой образец прельстит папуаса, выросшего в иных, чем американские, условиях.
     У нас есть надежда, что в университетах, в Социалистической Академии растет новое поколение марксистов, диалектиков. К зеленям культуры пролетариата они подойдут не с оглоблей, - вглядятся в них, вглядятся в почву, на которой они выросли, и не назовут нас папуасами...

     [Фотография с подписью: Николай Иванович Рыбацкий, рабочий-поэт. Род. 1880 г., умер 1920 г.
     Сотрудник рабочих газет и журналов с 1904 г. Петрогр. Пролеткультом изданы книга стихов и посмертный сборник рассказов "На молотах".]