стр. 61
Александр Зуев.
СМУТА.
Бытовые очерки.
I.
"Нечистых творче, злых содетелю, всегубительного мрака поборниче, Власие наш, Тороповский чудотворче предивный, подаждь нам силу нелицемерными усты пети преславная и блаженная дела твоя. Радуйся, Власие, великий чудотворче.
"Радуйся, приявший власть разрушати и пресекати и вся, яже не к созиданию творити, елика аще хощеши. Славим неизочтенная дела твоя и умильно глаголем: радуйся, Власие, предивный чудотворче.
"Радуйся, веры Христовой гонителю; радуйся, церкве отступник; радуйся, закона Божия поносителю; радуйся, богохульства источник; радуйся, зловерия неоскудевающий сосуд; радуйся, бесов радование; радуйся, Власие, великий чудотворче.
"Радуйся, презельной тьмы насадителю; радуйся, слабых умов ловец; радуйся, прибежище и сила злых, верных же поношение и заушение; радуйся, нелепого и несмысленного учения стено; радуйся, сатанинская сеть; радуйся, Власие, предивный чудотворче.
"Воителю беглый, отечество российское предавый, яко Иуда, ныне же на страну свою пришедый, во еже погубити и разорити вся добрая; радуйся, Власие, радуйся!.. Радуйся, собирающий, идеже ни сеял, ни жал; радуйся, чужих имений рачительное обложение; радуйся, содеянных расхищений советник; радуйся, воинства красного, еже от семене антихристова, учредитель; радуйся, Власие, великий чудотворче.
"Радуйся, Власие, лютые времена возродивший; радуйся, междоусобные смуты содетелю; радуйся, антихристова пришествия предтеча.
"Сего ради славим, хвалим, поем и величаем имя твое и непрестанно вопием: радуйся, Власие наш, предивный Тороповский чудотворче".
Председатель Тороповского волостного совета Власий Трошин сложил бумажку вчетверо и спрятал в карман.
Для него теперь сомнений не оставалось, что акафист сочинил поп. Повстречались они сегодня поутру, а поп так и колет глазами:
стр. 62
- Радуйся, радуйся, радуйся!..
Посмотрел так на Власия и отвернулся на сторону.
- Евонных рук дело, - сразу же подумал Власий.
Пока лишь оставалось загадкой, как мог проникнуть акафист в деревню. Вдруг списали где-то ребята в тетрадки и разнесли по всей волости. А многие уж и наизусть затвердили. Не раз, идя по деревне, Власий слышал вслед себе детские голоса:
- Радуйся, Власие, великий чудотворче!
Слыхал Власий, что мужики и бабы, собираясь по вечерам, любят послушать от ребят акафист.
- Ишь, ведь, што смастачили! Ровно тебе как по маслу. Власку-то, поди, не любо? Хо-хо!
И все весело посмеиваются над "воителем". Только старухи, прислушиваясь к чтению, становятся серьезными, точно в церкви, и неодобрительно взглядывают на смеющихся...
Досадно Власию на попа; до сих пор жизнь в Торопове текла тихо, мирно, без больших потрясений. Советская власть поддерживалась и руководилась солдатской организацией, именуемой попросту "клубом". Мужики этой власти пока верили, видя к ней полное доверие со стороны сыновей, вернувшихся с войны изрядно "обстругавшимися".
В последнее время, когда клуб провел в председатели совета Власия Трошина, работа пошла еще быстрее. Не обходилось, конечно, без недоразумений, без жестоких споров, - доходило однажды дело до свалки, - но тем не менее Тороповская волость считалась теперь одной из самых передовых и революционных в уезде.
Но чем дальше шла работа Власия, тем больше усиливалось сопротивление. И во главе сопротивляющихся стал тороповский поп. Не переставая обличал он "безбожных" в каждую обедню и едко высмеивал при случае в частных беседах с прихожанами. За ним стали подаваться старики и старухи.
Не раз уже поднимался в клубе вопрос о зловредном поведении попа, не раз говорили, что не мешало бы его поучить, но пока все откладывали. Все знали, что поп не из податливых. Тронь его, - наведет шуму, не разделаешься скоро. И попа оставляли в покое.
Но сегодня, после утренней встречи, Власий твердо решил повести борьбу, во что бы то ни стало, и для начала сообщил в город, что "оный поп Симонов является главный контр-революционер и противник Советской власти и требует замены другим".
- На вот, получай! - сказал Власий, хлопая печатью. - Будешь у меня знать воителя. Вот-те и радуйся!
II.
В те самые дни, когда взяли на учет у попа весь хлеб в амбаре, да, кроме того, за венец определили платить по три рубля без даренья,
стр. 63
- в разных деревнях вдруг накопилось трое покойников. Умер старенький Михей с Ченьги, за ним хворенькая ягодница, Фекола-бобылка и солдат Костя, что грудью с войны от газов болел.
Свезли покойников на погост, поставили гробы на паперти и пошли к попу.
Вышел поп, сердитый такой.
- А-а, тут и к попу! А на сходке так не надо попа! Не стану отпевать. Везите в Кокорино или на Тиманеву, - там попов свои не обижают, может те захоронят. Не пойду, не просите!
Позвали на крестины в Демниху - сказал:
- Несите в совет, Власий вам окрестит.
Просили, кланялись, шептались с попадьей, - ничто не помогло.
- Судите сами, - жаловалась матушка, - выжили мы у вас без мала десять годиков, чуть что, - все к попу да к попу: "батюшко, пособи!" А уж отец-то Никита никому-у не отказывал. Хоть все понеси. А тут, на-ко вот, хлебушко задумали отбирать. Ох, неблагодарные вы какие, не знали мы! Господь вам заплати!..
И попадья утирала обильные слезы платочком.
Так и не могли ничего сделать, - забастовал поп.
Донесли об этом в совет.
- Вот, ведь, окаянный какой, - высказался насчет попа Власий, - то был контр-революционером, а теперь саботажничать сдумал. Поглядим.
И тотчас было решено предложить попу выбираться из дому.
Спохватился-было поп да поздно: на кухне уж дожидались трое солдат из клуба. Побежала по знакомым попадья, запричитала. И решили подгорянские бабы перевезти к себе попа, пускай живет пока что, а там видно будет. Не на улице же попу оставаться. Выслали подводы, сложили перины, цветы, фисгармонию и прочий скарб и обоз двинулся в Подгорную. Позади шла попадья, неся в правой руке две лампадки и благословенную икону, а левой прижимала к себе старого, тяжелого кота Филю, в сонных глазах которого светились и любопытство и тревога.
- Заплати вам Христос! Как знаете, так и живите! - горько шептала про себя попадья, роняя на дорогу слезинки.
Последним вышел из ворот поп. Молча снял шляпу и покрестился на церковь. Потом, приподняв подрясник, стал догонять возы.
И опустел поповский дом.
- А как же упокойники-то наши? Совсем ведь спортились?
- Сходили бы еще к попу-то.
- Да ходили уж.
- Ну?
- Уж всяко конались, - нет! Одно затвердил: не пойду и не пойду!
- Ат, соскало!
стр. 64
Снова пошли в совет. Потолковали с Власием, - ничего не выходит. Хороните, говорит пока так, поп потом уж отпоет.
Посудили - порядили, поахали и поохали, выругал, кто попа, кто Власия, на чем свет стоит, и решили хоронить без отпева.
Три тесовых гроба вынесли из церкви и поставили на приготовленные телеги.
- Ах, ты оказия какая! - удивленно почесал бороду старый Андреич, запирая церковную дверь на замок. - Без попа ведь и в самом деле?
За все свои двадцать лет службы церковным сторожем, он не был свидетелем таких похорон.
Привык видеть попа в старенькой черной ризе с серебряной звездой назади и в закапанной воском скуфейке на седой голове.
- С выносом, бачко, али так? - спрашивал обычно Андреич, готовясь раздувать кадило.
- Поднесут, так вынесем, - отвечал тот.
И приговаривал шутливо:
- Еще старичка схоронили. Наша очередь, Андреич, приближается. А, как ты думаешь?
- Наш, бачко, последний черед. Опосля всех!..
Так с шутками да прибаутками и хоронили. И многих схоронили.
Привык Андреич видеть тесовые гробы, над которыми бачко жиденьким голосом выводит:
- "...яко земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем"...
Привык Андреич спокойно слышать бабий вой, когда струганая крышка гроба, ярко блестя на солнце, покачивается и исчезает в темной яме. Привык слышать, как гремит земля, дьячек поет "вечную память" и оглушительно чирикают воробьи на кладбищенской ограде. И старые березы шумливо качаются на ветру, и сизые струйки дыма разлетаются из кадила.
На все это привык смотреть Андреич со спокойной думой в глазах.
- Аможе вси человецы пойдем!
Так, значит, должно быть. От века идет так. И все хорошо. Смотрит теперь Андреич на вынесенные гробы и осуждение написано на лице.
- Как же так-то? Без попа! Нельзя так. Нехорошо, кабыть!
Народу сбежалось из деревни с полсотни. Все со страхом смотрят на гробы. Пять баб воют на разные голоса и эхо, чистое и гулкое меж двух церквей, вторит им на разные лады. И чужие бабы трут концами платков глаза и усиленно сморкаются.
Гробы привязывают к телегам. За порядком наблюдают солдаты из клуба.
- Трогай!
стр. 65
Что-то приключилось с передней лошадью: упрямится, не идет.
- Но, пошла! Но-о! Я т-те да-ам!
Сочно чмокают. Хлещут вожжей под живот. Лошаденка вдруг срывается и, круто повернув в сторону, несется на церковь. Упершись в стену, останавливается и нервно поводит ушами. Ее берут под уздцы и тащат в ворота.
- Молода еще, не объезжена, - говорит кто-то извиняющимся тоном.
Но бабы с суеверным страхом переглядываются. Вой и всхлипывания усиливаются, Андреич, покачивая головой, смотрит с высокого рундука и примечает:
- Не к добру это. Помяните мое слово, коли не так.
И, позвякивая церковными ключами, бредет в сторожку.
III.
В семи верстах от Осиновки есть глухое место в лесу. Давно, давно, рассказывают старики, был мор на скотину. Почти в каждом дому по скотинке пало. И молебны служили и святой водой кропили, - все без пользы.
Приехал тогда барин из города, снадобья привез и приказал, коли еще у кого падет скотина, - не сдирая шкуры, должен увозить подальше в лес и закопать глубоко в землю. А не так, - приказ дал в тюрьму садить.
Возили мужики свою скотинку палую в одно место и закапывали. А зима пришла, - то ли волк, то ли другой какой зверь, откопал кости и растащил по лесу.
Теперь недоброй славой пользуется это место, - там "пужает" и "блазнит". Многие бабы обходом идут это место, потихоньку шепча молитву. И ребят малых дома пугают:
- Вот, снесу ужо на Кобыльи кости, да и оставлю одного.
"Кобыльи кости" - так называется по-сейчас это место. Стоят там высокие, косматые ели, широко протянули мохнатые лапы точно не желая выдавать солнцу какой-то ревнивой тайны. А внизу в сумрачной тишине, точно белые камни разных форм, на мягком мшаном ковре лежат разбросанные кости. Омытые снеговыми водами и летним дождем, белеются они там и сям, а над ними грустно склонились такие странно бледные, лесные цветы. Все тихо в этой глуши. Лишь ветер, ровным гулом идущий по вершинам, донесет дальние грустливые зовы кукушки, да невидная птичка "топорок" в высоких вершинах заводит свое: "тюк-тюк-тюк"...
Шли однажды лесными тропками две молодицы, коров своих искали. Подойдут, остановятся и послушают - не бренчит ли где "воркун" коровий, - и дальше идут. Не слыхать. Не в болото ли только забрели коровы? Овода, мухи да жарынь, - как шальные стали коровы,
стр. 66
долго ли попасть в болотину. Все дальше в лес заходят бабы и разговор промеж собой потихоньку ведут.
- Слыхала, Мань, што Семениха вчерась баяла? Страхи! На Речке у них, грит, пужать больно стало. Истинный Христос, хоть из дому не выходи! Намедни вышла Марья-то, - сама знаешь - Семенихе-то божатка*1 будет, - врать не станет. Уж то верно! Это вышла Марья-то на гуменник, думает соломы на подстилку взять. А мужик от знашь, все сбивал ие: "вот, не нать, и не нать, не ходи"! Нет, не послушала, пошла. Ладно, хорошо. Это связала она солому-то, закинула за плечи и домой. А тольки идет она домой, как за Михайлов-то овин завернула, глядит, а из подовинника-то, один за другим так и вылезают три упокойника, что в четверток-от захоронили. Это лезут и каждый свою домовину на себе тащат!..
- Полно, девка, эко молоть-то!
- Право слово. Марья та, знашь, бежать да бежать, всю солому дорогой раструсила. Прибежала это домой и здышать не может. Теперя, как в себя-то пришла, кажную ночь, знашь, лампаду зажгет и давай за упокой молиться. Страхи! Мне чего врать, Семениха сама сказывала. Ей врать тоже не велика корысть!
- Господи Исусе! Ох-ти мне, девка! Погоди, надо быть, наша рычит?
Остановились, послушали. Нет, тихо все. А в лесу уж темнеть стало. Закатное солнце розовым светом заливает вершины и от этого темнее кажется внизу. Все засыпает на ночь в тихой умиренности. Издали доносится откуда-то зазывное кукованье. Такое мелодически-заунывное. Точно грустит кто-то и тоскует, что день отошел и погасают розовые светы вечера...
- Надоть не заблудиться, - темень зачинается. И куда это коровы-то задевались? Может дома давно, а мы тут колобродим. Что и есть!
- Самдел девка, нать не заблудиться. Ты гляди, где тропка-то?
Остановились молодицы, осмотрелись. Не то тропка под ногами, не то хвои гладко насыпано. Посмотрели, - белеется что-то по сторонам.
- На Кобыльи кости, девка, вышли! Господи Иисусе! Назад надоть! Да не шибко, девка, не поспею я за тобой.
Торопятся молодицы, одна другую обгоняют.
- Надо быть, девка, наши коровы тута рычат? Наш воркун-то бречит! Слушь-ко!..
Чудится бабам знакомое мычанье, то спереди, то сзади, то совсем рядом, а остановятся, - тихо кругом.
- Поблазнило.
И снова торопливо идут. Вдруг тропка свернула и круто пошла вниз. Бабы испуганно остановились.
- Болотина там!
_______________
*1 Крестная мать.
стр. 67
И в глазах друг у дружки прочли одну догадку:
- Леший водит!
И вдруг показалось, что темнота стала гуще, а лес незнакомей и глуше. Страх взял баб.
- Побежим, девка, домой. Тут, надо быть, по леву руку мирощинские полянки пойдут. А там, как через три огорода перелезем...
- Господи Исусе! Што эко?
Треснуло что-то сбоку и гул пошел по всему лесу. Потом зачастило дробным стуком, точно чертил кто-то палкой по частоколу. Ветер качнул вершины и заскрипели с разных сторон старые ели. Шумно встрепенулась одинокая осина, тускло серея стволом в сумраке, и долго еще боязливо шелестела листьями, точно страшно ей стало среди темных соседей. И опять все стихло.
- Говорила тебе - домой надоть. Нет, пошла! Лешак тя понеси!
- Соскало бы тебе язык-от! Тьфу ты, прости Господи, дура какая. Загунь!
Шопотком побранились молодицы и пошли дальше. И вдруг совсем близко замычала корова.
- Наша телка ходит!
Впереди звякает "воркун". Кинулись туда. Перешли через дорогу.
- Это на мельницу дорога идет. На деревню-то прямо надоть.
- Пеструха, отпрусь, о-тпрусь, о-о-отпрусь!
Послушали, не откликнется ли Пеструха. Нет, только эхо стало перекидывать из конца в конец звонкий бабий крик.
И вдруг загудело снова в лесу. Как горохом посыпало частым стуком.
- Господи, Исусе! Гли-ко, девка!
Посмотрели и обмерли. По дороге на мельницу вскачь неслись три телеги. На телегах белеется что-то... гробы! А ямщичают... они! Впереди на белой сидит - ноги свесил, старенький Михей. Вон, как нахлястывает!..
Не помня себя, кинулись бежать молодицы. Сучья больно царапают ноги, цепляются в волосы, хватают за одежду. Липкая паутина залепила глаза. Белеют вокруг кости, как снежные отзимки не стаявшие. И ноги сами бегут, - оглянуться некогда.
- Седатенькой-то за нами!
- Бежи ты, девка, не гляди, ради Христа! Ох, сердечушко-то выскочить хочет! Господи, милостивец!
Гонится кто-то сзади. Шибко так бежит, палочкой постукивает по деревам. А лес шумит и шумит...
Бежали молодицы до тех пор, пока не блеснул перед ними просвет.
IV.
В Осиновке смятение. Из уст в уста переходит рассказ, как неотпетые покойники опять привиделись двум бабам.
стр. 68
Пришли эти бабы вечор поздно и, отирая в кровь исцарапанные ноги, со слезами рассказывали по многу раз, как неотпетые носят свои гробы и не находят своей душеньке спокою, как Михей с Ченьги сердито гнался за ними с палкой.
Бабы стояли тесным кругом и сумрачно вздыхали, изредка вставляя свои замечания.
Ребятишки слушали с раскрытыми ртами, вытягивали шеи и замирали, бледнея. Смотрели в рот рассказывающим, ловя на лету каждое слово.
- Грех-от какой! Да как не с палкой-то? Не так еще нас надо!
- Уж заслужили, то верно!
- Да рази можно без отпеву-то? Што они, рази собаки? Как же?
- Грехи, грехи! Господи, помилуй нас грешных!
Скоро молва о случившемся докатилась до дальних деревень. Многие бабы приходили в Осиновку, чтобы самолично удостовериться, как старый Михей с Ченьги давил на Кобыльих костях молодиц, - такая дошла до них молва.
Осиновка - ближняя от кладбища деревня. Дорога к ней как раз огибает тот угол кладбища, где насыпаны три свежие могилы. И поздним вечером или ночью перестали осиновцы ездить этой дорогой. А объезжая делали с полверсты крюку.
И ребятишки заявили однажды, что на кладбище стало пугать. Ходили они туда за земляникой, смотрят, - под часовню ход прорыт - собаке пролезть - а там, точно кто дерево грызет. И ребята перестали ходить на кладбище по ягоды. Больше всего страшились они старого Михея с Ченьги, - вдруг привидится: как жив был, все бранил их за озорство, да батожком грозил. И с вечера забоялись ребята выходить на двор. Коли нужда случалась, начинали гнусливо тянуть:
- Мамка? Мамо? Пойде-ем!
- Куды опять?
- На дво-ор.
- На-ко, вот! Што ты, малой?
- Да бою-юсь! Михей-то как схватит! Ваське вон вчерась приблазнился, с коровами в хлеву ходит.
- Чистая беда с тобой! Ну-ко иди, Господи благослови!
Стали бояться и бабы, - вдруг блазна привидится. Устинье Белоушке как-то всю ночь блазнило, что кто-то поколачивает пальцем, то в окно, то в двери. И бабы все согласились меж собой, что это душеньки неотпетых покойников требуют себе отпеву. Стали приставать к мужикам, чтобы попа позвать на кладбище и отпев сделать.
Где эдако слыхано? Полноте-ко, Христа ради! Своего ума нет, дураков стали слушать. Не дураки разве? Чисто дураки! Побойтесь Бога-то! Нечего тут говорить, нечего!
И мужики под дружным напором баб стали уступать. Собрались как-то в одной избе и порешили подать заявление в волостной совет,
стр. 69
что, ежели покойники не будут отпеты, они, осиновские мужики, как ближние от кладбища, выкопают их из земли и бросят в болотину.
- Коли они православные христиане, пущай поп захоронит, а ежели собаки, из кладбища вон надоть.
Чтобы еще более обосновать свое заявление, мужики решили сослаться на баб и малых ребят, которые "пужаются" очень, да из дому боятся выходить.
И, порешив так, все успокоились.
V.
"Гражданам Осиновской деревни, Тороповской волости.
В ответ на ваше заявление об отпеве умерших на прошедшей неделе граждан, извещаем вас, что оный поп Симонов, как контр-революционер, саботажник и враг трудового народа, согласно постановления волостного совета, уволен от занимаемой должности, заместитель какового не прибыл, но затребован нами через уездисполком. В чем и удостоверяем надлежащим подписом и приложением печати.
Председатель совета Власий Трошин.
Секретарь В. Дючков".
- Экая втора! - рассуждали осиновцы, разобрав полученную бумагу.
Ну, что тут станешь делать, скажи на милость, а?
- Беда! И поп есть, и неотпетые есть, и поделать ничего нельзя. Дело выходит оно... не знашь, ково и ругать надоть! А коли сам вдруг помрешь?
- Дело выходит оно... табак!
Особенно взбудоражились бабы. Тех бумажка за печатью ничуть не удовлетворила.
- И где эко слыхано, любушки?.. - нараспев говорила Белоушка осиновским бабам. Раз поп у нас есть, так и дело свое должен править. Чем он худой поп? Худа он нам не сделал, што зря говорить!
- Пошто худо? - поддакивали бабы. - Не-е-ет!
- Я то и говорю. Вона сватья у меня, Анна-то, боле недели, как парня принесла и окстить некому. Ходили к попу, а он и говорит: "не приказано, грит, мне теперя требы справлять". Баба-то ревня-ревит, слезами заливается. Известно дело, коли помрет нехрещеный парнек-от кому грех на душу, как не бабе? Беда, вить!
- Ох-хо-хо! Господи, Господи!
Бабы сосредоточенно молчат. Слышатся тяжелые вздохи, кое-кто утирает глаза.
- Не бывало такой беды на веку!
- А хто виноват, как не солдаты?
- Все они!
стр. 70
- Пришли с войны и креста не знают. Бога совсем позабыли. Только смуту наводят, да народ разбивают.
- Все Власко у их, самой-то главной большевик!
- Все он виноват, дурак!
- На послезавтрей-то у нас, любушки, Вознесеньев день будет, а попу-то, сказывают, и обедню не дает служить. Вона, до чего дожили!
- Поп-то, сказывают, вечор баял подгорянам, что, грит, вы меня приняли у себя, вам и служить буду. А другие, грит, пускай и так.
- Господи, Господи, до чего люди дожили! Ровно татары какие!
- Да хуже татар-то, ху-же! Татарины-то, сказывают, своего попа держат, не то, что мы, - сразу видать!
- Знамо дело!
И бабий разговор стал клониться к тому, чтобы пойти в совет и потребовать "ослобонить" попа. Пускай, как прежде, службу служит и требы правит.
- Не докуда терпеть-то станем. Чего они там расхаживаются, ничего и знать не хочут! Всема итти надоть. Не уйдем, а своего добьемся!
- Пойдем, девоньки. Всема, гурьбой!
- Добром не хочут, - все одно стеребим с их!
- Зовите баб, стучите под оконьем-то!
- Заодно бы из других деревень народ захватить. Ребята, слышьте-ко, побежите, ну-ко, в Подгорную, зовите сюды баб. Да всех заворачивайте!
- Пошли, ну-ко! Господи благослови!
Человек пятнадцать баб двинулись по улице. Ребятишки с веселым криком кинулись вперед. Из всех домов повыскакивали бабы, кто с подоткнутым подолом, кто с ребенком на руках. С удивлением смотрели на возбужденные лица баб и спрашивали:
- Куды вы эк срядились?
- Пойдем - узнашь!
- Попа отбивать!
- Отпеву требовать!
- Клюку захвати!
Смех пошел в толпе. А она все росла и росла. Догоняли и присоединялись, на ходу повязывая голову.
- Ладно, идите! - напутствовали их мужики. - Шуганут вас там, как следует быть! Хо-хо!
А из толпы слышались хвастливые голоса:
- Не уйдем, покуль своего не добьемся. Все за одно! Добром не уйдем!
стр. 71
VI.
Перед большой избой с вывеской на углу "Тороповский Волостной Совет" толпа остановилась и притихла. Собралось пятьдесят - семьдесят баб. Кой у кого в руках были кочерги, ухваты и палки.
В совете, повидимому, не были предупреждены об этом. Два молодых солдата стояли на крыльце и мирно беседовали, потягивая махорку. Они оторопело смотрели на баб и не находились, что сказать. Из толпы посыпались иронические замечания:
- Ишь, стоят покуривают.
- Дело делают!
- Вы зачем... кого вам надо? - спросил, наконец, один из солдат.
- Зови сюда председателя!
- Власейка подавай!
- Не то рамы бить будем!
В окне, заваленном извнутри бумагами, появилось чье-то недоумевающе-встревоженное лицо.
- Пускай сюда выходит.
- Да вам зачем собственно?
- Не твое дело! С им разговаривать станем. Не с тобой!
Толпа настроилась угрожающе. Снова послышались выкрики:
- Власейка подавай сюды! Председателя! Не то в батожье вас.
А когда появилась на крыльце высокая фигура председателя, вдруг все смолкло. Он вышел, позабыв в руках изгрызенную ручку. Повертел ее и заложил за ухо.
- Вот я. Что вам угодно?
- А угодно нам, милой, вот... погодите, бабы, не мешайте. Скажу сичас все по порядку. Хошь ты нас арестуй - не арестуй, а тольки нам все едино!..
Так заторопилась было говорить от лица всех Устинья Белоушка, но ее перебили сразу же несколько голосов.
- Зачем от нас попа прогонил?
- Он нам не худой был поп!
- В Бога ты не веруешь!..
- Еретик!
Бабы сдвинулись тесным кольцом вокруг. Председатель видел со всех сторон возбужденные лица, злые глаза, запененные рты кричащих. Видел, что кое-где поднялись палки, и беспомощно оглянулся.
- Гражданки, - крикнул он. - Гражданки, давайте говорить добром. Вас тут с сотню будет, а я один. Где мне вас перекричать? Я и понять-то вас толком не могу. Да скажите там, чтобы палки бросили, а то я и говорить не стану. Бросьте палки! Слышите там?
Окрик подействовал. В задних рядах, где возбуждение, повидимому, все возрастало, сразу затихли и палки опустились.
- Итак, насколько я вас понимаю...
стр. 72
Власий на мгновение остановился, а Белоушка тут же перебила его:
- Да как же не понимать-то, Христос с тобой? Люди померли православные, кабыть, а их как собак зарыли. Неладно, вить! Бабы тоже все ревмя-ревут, - робят окстить некому. И весь народ смутился. А поп в Подгорной без дела живет. Сам понимаешь, непорядок!
- Вороти попа, пускай служит!
- Сами лучше уходили бы, еретики!
- Итак, гражданки... дайте мне сказать...
- Постойте, слушайте. Тише там! Чшшш!..
Бабы опять понемногу стихли. Забирали платок за ухо, чтобы лучше слышать, и напирали вперед.
- Погодите... да осади, вам говорят, али нет? Я говорю, не напирайте! Дело, значит, вот какое. Поп Симонов, как про его все знают, служит не Богу, а мамоне, или, как значит, своему брюху. Вот какое отростил пузо-то! Не Христос за им стоит, а сам сатана... с острогой...
Невообразимый шум был ответом на его слова. Замахали руками, полезли вперед.
- Стыда у тебя нет совсем!
- Да чего слушали-то дурака?
- Еретик ты, еретик!
- Ты бы эко никому не сказывал!
- Пузо говорит, а у самого-то!
- Рожа с плеч валится!
В общей неразберихе можно еще было расслышать слова председателя:
- Царя поминает... такого попа не надо...
Но это лишь подлило масла в огонь:
- При царе-то лучше жили, лу-учше!
- Только и спокою-то было. Не живать так!
- Да чего вы слушаете дурака? Заткнули бы хайло-то ему!
Стали напирать сильнее. Среди шума послышался еще раз окрик Власия:
- Не толкаться! Бабы!..
Потом вся его видная фигура вдруг покачнулась и быстро пошла книзу. Радостные голоса баб перешли в сплошной вой. Все полезли вперед, что было мочи.
Пыль поднялась клубами в том месте, где свалили председателя. С руганью барахтался он на дороге, но десятка два рук крепко пригнетали его к земле.
И вдруг раздались усовещающие голоса:
- Што ты, парень, што ты! Што ты, христовенькой! Опомнись ты!
стр. 73
Потянулись руки и стали крестить председателя частыми мелкими крестиками. Крестили затылок, спину, даже ноги. И снова приговаривали вразумительно:
- Што ты, Власеюшко, што-о ты! Христос с тобой!
- Спрыснуть бы его надоть, - заботливо сказал чей-то голос.
В толпе протискивалась с ковшиком воды Устинья Белоушка.
- Не богоявленская ли?
- С уголька, Устиньюшка, надо бы!
Несколько ртов поочередно прикладывались к ковшику.
- Ну-ко, благослови Христос!
Стали вспрыскивать. Сразу взмокла спина у председателя. Вода текла по встрепанным волосам, грязноватыми струйками сбегая по налившейся кровью шее. А он дергался всем туловищем, стараясь освободиться, и грубая, злобная ругань разносилась по улице.
Мельчайшие брызги воды носились над ним, радужно отливая на солнце синими и зелеными огоньками.
И все еще чей-то голос убежденно говорил над ним:
- Приди ты в себя-то, христовенькой! На поправку это тебе... водица святая!
VII.
Летнее утро, тихое и ясное, гляделось в окна, когда Власий Трошин проснулся. С недоумением осмотрелся и не сразу понял, в чем дело. На столе стояла пустая бутылка, две чайных чашки, деревянная солоница и, нарезанный толстыми ломтями, хлеб. На противоположной лавке растянувшись спал секретарь Васька.
Власий вдруг все вспомнил и решительно сел на лавку. Мучительная складка появилась в углу рта. Болела голова, болели бока от спанья на голой лавке.
- Васька, будет спать. Вставай, брат!
Васька не двигался. Власий перевел глаза на хлеб, облепленный мухами, и принялся шарить рукой под лавкой. Достал бутылку, встряхнул и посмотрел на свет. В мутноватой жидкости медленно поднимались пузырьки. Нервно двигая бровями налил в чашку. Прежде, чем выпить, подумал о чем-то. Потом, быстро запрокинув голову, в два глотка выпил, стукнул пустой чашкой по столу, и обильно сплюнул на сторону. Морщась выдохнул воздух, поднес кусок хлеба к носу и не торопясь закусил. В воздухе резко запахло хлебно-сивушным.
Все так же морщась, Власий вышел на крыльцо. Душным запахом цветущей черемухи и рябины ударило ему в нос. Он потянулся всем затекшим телом и полной грудью втянул воздух. Стало как будто легче.
Прямо перед крыльцом разметалась в белом цвету черемуха, в ряд с ней рябины и березы. Ветер ласково волновал ветви, уклончиво играя ими, точно стараясь заплести в косы. Солнышко тепло и ярко
стр. 74
светило, проникая в зеленую гущу листьев и светотенью переливаясь по частоколу. Пчелы жужжащим роем носились над черемухой. На соседней крыше с веселым чириканьем прыгали воробьи. Все жило радостным напряжением солнечного утра.
По дороге, подбирая юбки, шли бабы празднично одетые.
- Вознесеньев день сегодня, - вспомнилось Власию и неприятное снова подступило к сердцу. Он повернулся и пошел в избу.
Там сразу показалось темнее. Васька спал по-прежнему. Власий принялся тормошить его.
- Что? Кого? - сразу сел Васька и недоумело посмотрел на председателя.
- Выпей!
- Мм? А-а... налей! Чорт, как башка трещит! Наготово разломиться хочет.
Он сопя протер красные заспанные веки, почесал взъерошенную голову и потянулся к чашке.
Через полчаса они снова сидели, глядя друг на друга помутневшими глазами.
- Васька, а Васьк! Выпьем, - ослабевшим голосом говорил Власий. - Вот! Сам знашь, каки порядки тогда были. Из казармы отлучаться и не смей! Р-разговаривать н-не смей! Н-ничего не смей!
- Знаю, брат, знаю, знаю! - слабо улыбается Васька. - Тоже сам солдат.
- Нет, ты не знашь! Раз писарь, значит, не знашь!
И Власий упрямо стукнул кулаком по столу. Васька кисло улыбнулся и замолчал.
- Дали мне тогда одну нашивку, - снова продолжал рассказывать Власий, - поставили на отделение ефрейтором. Придет это бывало на занятие ротный. - "Ты чего брюхо распустил? Кто у тебя отделенный? Ефрейтор Трошин? Поди-ка сюда, ефрейтор Трошин!" - "Чего изволите, ваше благородие?" - "Ты, сукин сын, будешь у меня за солдатами смотреть, а? Смотри у меня, - одну нашивку тебе дал, а сорву. Дождешься у меня!" - "Виноват, ваше благородие" - "Пшел скэтина-а!.." Так вот и растягивал завсегда: "скэтина-а". Ну, перед им молчишь, да и отделению своему ни слова. А они, брат, видят, как я за их терплю. И вперед уж сами завсегда подтянутся. Лю-убили меня ребята!.. А кто с солдатами дружно жил, тому за это вторую лычку не пришивали, брат... да!
- Ну, ладно, ладно. Ты не смотри, - пей. На-ко, проглони!
- Потом девять месяцев на фронте, под Сморгонью стояли. Сколько народищу ухлопали, - страсть, а я вот жив остался. Не убит, не ранен. А... вот, погоди, покажу тебе...
Власий растегнул ворот гимнастерки и нагнулся.
- Тяни за рукава.
Стянул засаленную нижнюю рубаху, обнажив поросшую волосами грудь. Повернулся к собеседнику.
стр. 75
- Видишь?
На мягкой части предплечья синел глубокий шрам. Вниз от него до самого локтя рука казалась точно высохшей.
- До самой кости. Из пулеметика. Это, брат, в октябре месяце Москва дала знать. Выбили мы на Никитской белогвардейцев из окопа, а они давай по нас из пулемета жарить. Рядом со мной солдатик был, - курлыкнулся, смотрю, а у него кровь из роту льет. А тут и меня рвануло. Кабы на четверть поправее, так и смертушка бы тебе тут!..
- Пей, не гляди!
Пили, закусывали и снова пили, пока не опьянели окончательно.
В таком виде застал их председатель клуба, франтоватый солдат из писарей.
- Здрасте, товарищи. О, да у вас тут пировля идет! Товарищ председатель, я к тебе с делом.
Власий, пошатываясь, поднялся.
- А?.. Што такое?
- Вчера, на общем собрании товарищей солдат обсуждался об вас происшедший инцидент и единогласно вынесена нижеследующая резолюция...
Писарь говорил это нараспев, привычным тоном докладывающего подчиненного. Порылся в записной книжке и стал читать:
- "Мы члены солдатского клуба Тороповской волости, собравшись на экстренном собрании и, обсудив вопрос о происшедшем инциденте с председателем волостного совета товарищем Трошиным, единогласно постановили: во-первых, выразить свое глубокое порицание, вследствие насилия, учиненного с товарищем Трошиным, считая, что в нем оскорблена вся Советская власть, во-вторых, признать действия фанатически настроенной толпы гражданок деревни Осиновской контр-революционными и привлечь зачинщиков на революционный суд и, в-третьих..."
Тут писарь споткнулся и откашлялся. Затем раздельно, неторопясь прочитал:
- "...и в-третьих, выразить глубокоуважаемому председателю совета Власию Андреевичу Трошину наше сочувствие и пожелание успехов в деле укрепления Советской власти. Да здравствует социалистическая революция! Долой контр-революционеров"!
Писарь спрятал книжку за пазуху, сделал шаг вперед и, сменив тон, закончил:
- Разрешите, товарищ председатель, пожать вашу уважаемую руку. Наша организация вас завсегда поддержит, об этом можете быть уверены.
- Вот што, М...миш-ша, - качнулся в сторону писаря Власий. - С-скажи ребятам, штобы шли с...самогонку пить. Все, кто х-хочет!
стр. 76
Миш-ша, друг! Я р-работник хороший... то все г...говорят, а... а у вас н-не могу. В город меня зовут... на пр...правах коо-птации. Понимаешь?
- Напрасно, Власий Андреевич.
- Погоди. Ты ничего н...не знаешь. Я тебе сичас ппок-кажу. Тяни з-за рукава! Гляди!
Власий вставил палец в темнокоричневое углубление шрама и с чувством ударил себя по груди.
- Во! Видал! Эт-то, брат, все за их! А они р...разве што понимают? А мне это обидно... вот как обидно! И не м-могу я у их больше, не м-могу!.. Жгет! Понимаешь?!.
Власий хрипло выкрикнул последние слова и посмотрел на писаря долгим мутным взглядом. Потом опустил голову на руки и стол зашатался от затрясшегося в рыданиях тела.
В раскрытое окно, вместе с душными запахами черемушного цвета, ветер принес радостные волны колокольного звона. Колокола по-прежнему уверенно выговаривали: "и родится - пригодится, и помрет - не уйдет". И чудилась притихшему Власию в этом колокольном говоре злорадная насмешка над всей его работой, точно кричал ему кто-то, показывая язык: "радуйся, радуйся, радуйся!.." И снова затрясся расшатанный стол под тяжестью рыдавшего Власия.
Секретарь Васька, сидевший напротив, долго смотрел на голые плечи председателя, точно обдумывая что-то. Потом перевел взгляд на писаря, стоявшего в сторонке с соболезнующим лицом, и, указывая глазами на свободную чашку, сказал вполголоса:
- Долбани!
VIII.
- Кажись, лучше бы в огонь пошел, чем здесь остался. Право тяжельше нету!
Власию опять вспоминалось, как два десятка рук крепко пригнетали его к земле и увещевающие бабьи голоса раздавались над ним и вода щекотными струйками бежала за воротник. Вспоминалось все ярко, как будто это было вчера. И тяжелое чувство обиды поднималось вновь со дна души и мутило всего.
- Нет, не могу! - решительно выговорил он.
Приехавший из города агитатор настойчиво убеждал его остаться.
- Нельзя так, товарищ Трошин! Коли ты партейный сознательный работник, - что ты должен сделать? Ну, бабы тебя обидели, - верно, так они же и бессознательные. Кроме горшков да ухвата, что они видели? Да они и хорошего-то слова не слыхали на своем веку. Ты на их не гляди. Теперь, скажем, уехал ты отсюда, - что они скажут про тебя? - "А, скажут, - наша взяла!" И над Советской же властью подсмеиваться станут. А теперь, скажем, остался ты в председателях, - какая штука отсюда получается? А?!
стр. 77
Агитатор хлопнул по плечу понуро сидевшего Власия и с увлечением продолжал:
- А вот какая! И бабы, да и весь народ сразу увидят, что не испугался ты, и на ихнюю темноту не изобиделся нисколь. Но нет, наоборот, - стоишь за власть нашу рабоче-крестьянскую еще крепче, и вперед стоять будешь так же, и не свалить тебя никому. Тут-то и смеяться на тебя перестанут, как увидят это. И получается отсюда то, что наша опять высока стоит. И вперед уж тебе они завсегда верить будут. Оставайся, друг, сурьезно тебе говорю!
Власий молчал. В глубине души он чувствовал, что прав этот агитатор, простая, ясная речь которого так хорошо ложилась на душу, успокаивая боль. Но все еще сильна была нанесенная обида и воспоминания о ней стояли не тускнея.
- Кажись, легше было, кабы мужики, али - ну, там - свои ребята такое сделали, а то бабы! - пожаловался он еще тихо.
- Полно, полно, друг! - все увереннее убеждал Власия агитатор. - Не ты, брат, первый, не ты и последний. А я-то как? Да меня однова на митинге, - в Двинске еще дело-то было, - так накокали, что я три недели после на перевязку ходил. Да это, брат, что! Бывает и хуже. Такое уж наше дело. Какой ты и большевик, коли тебя еще не били - вот что ты мне скажи!
Агитатор весело и бодро засмеялся и опять крепко похлопал Власия по плечу.
И Власию вдруг стало лучше. Он встряхнул головой и тоже улыбнулся.
- Значит, уговорил?
- Что же... еж-ли я партейный...
- Ладно, уговорил! Ну, сегодня мы сговорим еще наших ребят, а потом, как я объеду соседние волости, - на обратно и сходку устроим. Идет, что ли?
- Идет!
И Власий крепко пожал протянутую ему руку.
Вечером у солдат в клубе было собрание. Мужиков и баб туда не впускали, а окна в клубе были закрыты. Любопытные льнули к окнам, но ничего разобрать не могли. Видно было, что все говорил приехавший "оратель", а солдаты слушали и покуривали. Не то бранил он их, не то учил чему-то. И долго хлопали они ему под конец и еще долго говорили о чем-то.
А расходились по домам, когда в деревне уже ложились спать. И хвалили очень приехавшего солдаты:
- Хошь и наш брат, рабочий человек с фабрики из Питера, а уж говорит!.. Кого хошь заговорит. С им лучше и не спорь!..
Разнесли солдаты по всем деревням листовки да книжечки тоненькие, - получили от приехавшего питеряка. Показывали всем и важно говорили непонятное слово:
стр. 78
- Нужно всем нам ли-те-ра-ту-ру читать. Эх, хорошие эти книжки!..
Уже под самое утро, проходя мимо клуба, видела одна из баб в окне, как встрепанный агитатор обнимал пошатывающегося Власия и говорил ему долго о чем-то и целовался в губы крепким долгим поцелуем.
IX.
И совсем неожиданно тороповскому попу пришло повышение. В соседнем Тимачевском приходе умер священник.
Приход этот считался завидным, так как там лежали мощи преподобного Варсонофия, на поклонение которому в летний праздник стекались со всех сторон тысячи богомольцев.
К этому дню варились там пива, пеклись пироги. Съезжались на ярмарку торговцы.
У попа в этот день собиралось много гостей из города и окрестных деревень. Весь день в доме звенели чайной посудой. Попадья сбивалась с ног, бегаючи из кухни в кладовую, или на погреб. В маленьком зальце весь день гулко покрякивали дьяконские басы. Разряженные поповны поминутно выскакивали на балкончик, чтобы посмотреть на гуляющих. А вечерами все гости собирались в беседку и пели старинные семинарские песни, вроде "Дубрава шумит", "Дай, добрый товарищ" и др.
Завидное там житье попу. Служи, знай, молебны угоднику. Приход богатый, таких и в губернии мало.
- Ну, попадья, Бог нам милости видно посылает, - сказал поп, узнав об этом из письма своего старого приятеля, соборного ключаря.
Ключарь писал:
"Будучи поставлен в известность из письма твоего, бачко, о многих печалях и скорбях, не щадящих даже седин твоих, я весьма тебе посочувствовал. Что же делать, друже, - гонения эти от властей предержащих сказываются нисколько не менее и здесь. Поистине, от первых времен христианства не упомнит многовековая история столь трудных времен для достояния Божия. Страшно и подумать, что будет дальше. Уста пастырские заграждены, а слова богохульные и антицерковные раздаются беспрепятственно во все дни. Но уповай, друже, памятуя каждодневно и ежечасно, что сказано нам о вратах адовых.
"Спешу поставить тебя в известность, что владыка, узнав о злоключениях твоих и проявленной твердости духа, положил резолюцию о назначении твоем на освободившуюся вакансию в Тиманевское. Владыка при сем присовокупил, что мало у нас истинных пастырей осталось, кои, не опасаясь последствий, пасли бы жезлом железным вверенное им стадо, и пастырей таких необходимо впредь отличать.
стр. 79
"Сообщая тебе о столь лестном мнении владыки, спешу поздравить и заочно облобызать тебя, равно как и матку твою со всеми чадами и домочадцами.
"Остаюсь - присный богомолец твой и друг, смиренный иерей Василий".
- Ну, спасибо, спасибо, друг, за добрую весть! - смущенно бормотал тороповский поп, перечитывая письмо.
Весть о переводе попа Никиты скоро разнеслась и по деревне.
Власий, узнав об этом, сказал только:
- Пущай съезжает. Там его наши возьмут в работу.
А потом еще добавил между дел:
- Ненавижу я эту породу.
В скором времени поп выехал в Тиманево. А через несколько дней приехал и заместитель.
Это был совсем молодой, еще бездетный попик. Повел он себя сразу же тихо. Служил службу и в проповедях говорил только о небесном, не вмешиваясь в мирские дела. А в свободное время копался на огороде, или гулял с попадьей в лесочке, за церковью. Знакомства заводить в деревне избегал. Вообще, был незаметен и безобиден.
И Власий решил пока что его не трогать. А однажды был очень удивлен, увидев нового попа в совете. Поп пришел попросить газет.
Власий даже встал от удивления.
- Вам, извините, каких?.. Видите ли, у нас большевицкие одни...
- Все равно, какие есть, - сказал поп и, получив пачку газет, торопливо ушел.
- Чорт!.. А, видали? - обратился Власий к солдатам. - Ну, брат, и поп! Пускай почитает, как их в "Бедноте" трясут. Хо-хо!..
А поп с этих пор стал каждую среду посылать в совет кухарку за газетами, исправно возвращая прочитанные на другой же день.
X.
Высокий крутой берег. Стройные темные ели наверху, и среди них старинная, почерневшая от времени, церковь.
Далеко уходит в сизые дали Лойма. Была она когда-то глубока и многоводна, а теперь везде желтеют отмели. Только боры сохранились тихие, вековечные. Тянутся вокруг на сотни верст. Да озера лежат в глубоких лесных ямах светлыми зеркалами.
Сюда, в этот дикий богатый край направилась некогда повольница новгородская. Не сиделось дома непоседливым Васильям Буслаевичам. Некуда было девать силушки молодецкой.
"Напущались" они скуки ради "битися дратися" на весь родной Новгород и жестоко поколотили "мужиков новгородских".
А уж мужики покорилися,
Покорилися, помирилися...
стр. 80
Покорили они и этот край, обложили чудь белоглазую данями да оброками на вечную покорность Господину Великому Новгороду.
Быть может, под этими высокими берегами бороздили воду легкие ушкуи повольников, быть может эту старинную церковку выстроил какой-нибудь богомольный воевода.
Смолоду бито много, граблено,
Под старость надо душу спасти...*1
Рассказывают, что один из повольников, боярский сын Васька, срубил здесь себе келейку малую в глухом лесу, выкопал колодчик, и жил так до старости, приводя чудь белоглазую в Христову веру. А к кончине его выстроилось еще несколько вокруг для приходивших на "послух". Устроили тут трудники варницы соляные, церковку срубили и украсили иждивением людей торговых. А приумножились богатства и другую воздвигли. Прознал еще в то время про монастырь московский царь и пожаловал ради благочестия своего окрестных крестьян-смердов триста душ с женишками и детишками и земли пахотной и поскотины и лесу велел отвести вдоволь. И обо всем этом боярину Василию - в те поры манатейному иноку Варсонофию - своеручно государь отписывал, а в жалованной грамоте его государевы грехи отмаливать наказал.
И, ради тех грехов государевых, - скоро засиял на высокой горе монастырь золотоглавый. Обнесли тогда себя монахи срубом двойным, высоким, деревянным с бойницами по углам, - далеко на все стороны видать.
Дожил инок Варсонофий до глубокой старости. А как умирать стал, так перед смертью принял схиму, так в ангельском чине и умереть сподобился.
И пошла о нем вскорости слава на всю округу, как о чудотворце великом, и слава та дошла даже до Новгорода Великого. И многие, умирая, стали вклады богатые делать на помин души. Разбогател монастырь в те поры. И, как гласит летопись, - оскудела тогда вера среди монахов. В бездельном житии предавались они пьянству и сваре, ходили в посад к "зерщикам" и жили в кельях с женками и ребятами открыто.
А в смутное время, узнав про монастырские богатства, пришла с Москвы воровская шайка. Весь день, - гласит предание, - бились монахи на стенах, под вечер открыли ворота. Их всех зарубили тогда воровские люди, а монастырь ограбили дотла и сожгли.
Только говорит молва народная, что спрятано все добро монастырское было в землю и воры ушли ни с чем. Годов десять тому назад приезжали из города люди, доискивались, где тут клад зарыт. Посверлили землю щупом в разных местах, а ничего не нашли. Но деньги старинные часто из горы, вместе с мертвыми костями, высыпает, - ребята находят.
______________
*1 Новгородская былина "Василий Буслаевич".
стр. 81
Уж после, много лет спустя, выстроил городничий один церковь деревянную высокую в том месте, где мощи преподобного Варсонофия под спудом лежат.
Сказано есть в житии, что по архиерейскому указу приезжали один раз попы поднять честные мощи и в особо устроенную раку положить. Уж докопались и до гроба "гораздо благоукрашенного", но, коснувшись его заступом, пали все мертвые. И с тех пор почивают мощи под спудом в правом приделе. Поставлена над ними рака серебряная, бородатого старца изображающая. И припадают к ней день и ночь богомольцы, молят о здравии и за упокой, и о плавающих-путешествующих и о изобилии плодов земных.
Сюда-то и перевел архиерей тороповского попа в отличие всем другим.
По переезде вскоре призвал к себе поп Никита дьячка "Аминя Мокрыча", как называли школьники Вениамина Марковича, и узнать поспешил, сколько тут есть большевиков, и как они себя проявляют, а затем сел писать проповедь на счастливо подсказанную другом-ключарем в письме тему:
- Созижду церковь мою и врата адовы не одолеют ю.
И в заключение краткое приветственное слово прихожанам с бодрым вызовом к тем из них, кто дерзнул бы на пастыря своего:
- Господь заступник мой, - кого убоюся!
XI.
Первые же шаги попа Никиты в Тиманеве вызвали раскол среди прихожан.
К обедне послушать нового попа собралось народу полная церковь. Молодежь, редко бывавшая в церкви, на этот раз "обтирала косяки" спинами, как выражались старухи.
Перед причастьем поп вышел на амвон с проповедью. И под конец, сурово глядя поверх очков на толпу посмеивавшейся молодежи, стал он говорить о развращении молодых людей, забывших ныне страх Божий, не почитающих ни родителей, ни старших себя. Кряду рассказал о прочитанном в газете случае, как солдаты, возвращаясь с фронта, вытолкали на ходу из вагона старушку, которая обратилась к ним со словами укоризны, и старуха та попала под колеса...
Поп умел действовать на сердца. Под конец его рассказа почти все бабы плакали навзрыд, а старики и мужики слушали, хмуро и напряженно сдвинув брови.
Не дождавшись конца проповеди, молодежь шумно повалила из церкви.
- Ничего птичка! - высказался веснущатый рыжий парень, - председатель Тиманевского совета. - Хорошо поет, куда сядет!
стр. 82
Он сразу почувствовал в священнике серьезного врага и был несколько смущен. Предстояло повести борьбу. Ведь так этого оставить нельзя. И нужно было показать, что он не трусит.
Уселись под старыми елями и закурили.
- Ну и зловредная попалась нам божья дудка! - снова повторил председатель. Ребята, надо, видно, и нам раскачиваться. Спускать попу не годится. Нынче с ними разговор один: не скыркай, не то по загривку получишь!..
Нехотя посмеялись. Что и говорить, поповские слова всем пришлись не по душе. Но заводить свару никому не хотелось. Может, в самом деле лучше не трогать. Но ведь и поп-то, видать, не из таких, которые бы сами в задор не лезли. Нет, видно, без борьбы дело не обойдется, как не обошлось и в Торопове.
Сидели так, развалясь в тени, и молча покуривали. Затенькали колокола и повалил из церкви народ, а они все так же продолжали лежать в сторонке и даже против обыкновения не отзывались на сердитые замечания старух.
И когда под конец вышел сам поп, никто из них не встал и не вынул цыгарки изо рта. Наоборот, вслед ему было брошено несколько едких словечек. Поп сделал вид, что не заметил, и прошел мимо с высоко поднятой головой в черной старенькой шляпе.
И это настроило молодежь пуще давешней проповеди. Точно прорвало их: шли по дороге и все бранились на попа. Кто-то даже пригрозил выбить стекла.
И действительно, через неделю среди бела дня чей-то увесистый камень выбил стекло в большом "итальянском" окне поповского дома.
XII.
"Протокол общего собрания Тиманевского прихода, состоявшегося после святой литургии под председательством священника местной церкви о. Никиты Симонова, в числе 45 человек.
"Слушали доклад того же священника Симонова о повсеместно развивающемся неверии, последствием коего является упадок доброй нравственности, ведущий в свою очередь к развалу семьи - основы современного общества, всеобщему озлоблению и другим гибельным последствиям.
"В целях ограждения себя и своих домочадцев от вышепоименованной заразы, постановили открыть при церковном совете братство ревнителей веры православной, усвоив сему имя божественного покровителя нашего преподобного Варсонофия и поименовать братство Варсонофиевским. Приурочить открытие названного братства ко дню храмового праздника.
"Цели братства:
"1) Воспитание и укрепление членов братства в духе православной
стр. 83
церкви, путем устройства чтений и собеседований и распространения книг и брошюр духовно-нравственного содержания.
"2) Ограждение и поддержание добрых обычаев и навыков среди членов братства.
"3) Заботы о благоукрашении святынь.
"4) Моральная и материальная поддержка сочленов и вообще дела благотворительности.
"Имея в виду то обстоятельство, что Тиманевский приход, где почивают нетленные мощи преподобного, - справедливо является духовным центром для всего уезда, деятельность Варсонофьевского братства отнюдь не должна ограничиваться пределами Тиманевского прихода. Ввиду чего предложить церковным советам других приходов поддержать сие начинание учреждением местных отделов братства с однообразными целями.
"Членами-учредителями состоят священник церкви Тиманевского прихода Никита Симонов и ктитор той же церкви Лука Егоров, внесшие на необходимые нужды братства единовременно по сту рублей.
"О всем вышеизложенном постановили довести до сведения его преосвященства, через посредство уездного благочинного".
Когда протокол этот попал в руки председателю Тиманевского совета, тот несколько раз под ряд перечитал его. Проникнуть в тайный смысл поповских крючковатых каракуль стоило ему больших усилий. Председатель долго шевелил губами, вчитываясь, и морщил веснущатый лоб. Угроза со стороны попа почуялась ему нешуточная.
- Поп шебаршит опять, - сказал он озабоченно вошедшим солдатами. - Смотри, что устраивать стал!
И он перечитал им протокол об учреждении Варсонофиевского братства.
Долго обсуждали солдаты поповскую затею.
И - раз дело касается не одной Тиманевки, а и всего уезда - решено было войти в связь с соседними волостями и в первую очередь с Тороповской.
И неожиданно руководительство в борьбе снова перешло в руки Тороповского клуба с Власием Трошиным во главе.
- Ну, погляди-им! - протянул тот, и в голосе его послышалась угроза. - Поглядим, чья теперь возьмет!
Вечером же в Тороповском клубе состоялось закрытое совещание совместно с Тиманевскими делегатами.
И по предложению Власия решено было брать быка за рога в самый Варсонофьев день, когда там соберутся богомольцы со всего уезда, вскрыть мощи, чтобы показать перед всем народом поповский обман.
План был задуман смелый, времени оставалось мало, а потому рано утром на другой день Власий уехал в город за советом.
(Окончание следует.)