стр. 64
ИОГАННЕС Р. БЕХЕР
*
ЗЕМЛЯ ДРОЖИТ!
(Глава романа "Единственно справедливая война")
Люди не могли больше оставаться в домах.
Что-то тянуло их наружу. Сперва поодиночке, затем группами, в десятки, сотни человек и наконец, тысячными толпами, неслись они вниз по улицам.
Их руки были почти вывихнуты из плеч. Большинство были полуголы, в лохмотьях.
Они перелезали через заборы. Решетки и ограды летели к чорту. Со всех колоколен раздавались звуки набата.
Не было видно ни одного пьяного. Затихли все кабаки.
Необслуживаемые больше человеческими руками прерывисто работали машины в своих помещениях.
Уличное движение остановилось.
стр. 65
Повсюду на рельсах, как безжизненные обломки, стояли брошенные вагоны.
В пять часов пополудни под землей прокатился долгий удар грома. В ту же секунду навстречу как-будто пробежал электрический ток, отозвавшийся во всех жилищах, во всех углах города. Зазвенели телефоны... Затрещал телеграф... И изо рта ко рту неслась весть, от которой напрягались нервы и сердце сжималось, чтобы в следующую минуту еще стремительней погнать по телу поток крови. Щеки белели, как мел или краснели до черноты... Автоматически раскрывались и закрывались рты и оставались сведенными, как в столбняке. Казалось, что почва ускользала из-под ног... Люди брели, как в потемках, несмотря на то, что был день. Двигались, как в пустоте... Казалось, что в воздухе внезапно повис гигантский вопросительный знак. В одно мгновенье, от одного внезапного толчка встала под вопросом вся жизнь, все человеческое существование.
Лавки закрылись в одну минуту.
Никого не было видно у окон.
В богатых кварталах автомобили боязливо возвращались в свои гаражи. Даже там, среди роскошных вилл подземный удар произвел ощутительное впечатление. Спрашивали друг друга вполголоса: - что-то опять выйдет из этого?
Фабричные сирены ревели.
Дети, плача, цеплялись за юбки матерей, несшихся по улицам, под влиянием охватившего всех безумия.
Полицейские, спешившие к месту катастрофы на грузовиках, не были в силах сдержать эти людские потоки. Изредка раздавались сигналы городских пожарных команд. Мчались санитарные повозки.
Безумный резкий крик стоял над этим потоком людских голов.
Некоторые пробовали итти наперерез толпе. Они падали. Другие снова их поднимали и людской поток нес их по неровным тротуарам, так стремительно и неудержимо, что им не приходилось даже двигать своими разбитыми ногами.
Стоял февраль, но день был совершенно весенний.
Сквозь копоть, вечно стоявшую здесь в воздухе, были видны обрывки голубого неба. Солнце начинало пригревать землю, и жалкие остатки грязной травы уже зеленели по скатам куч шлака, лежавших вдоль улиц.
Пахло кровью, потом, порохом. Пахло горелым мясом.
На большой площади, обсаженной скрюченными, закоптелыми деревьями раздается могучий голос:
стр. 66
- Установлено, что в шахтах оставались громадные кучи угольной пыли, которые не были ни смачиваемы, ни обезврежены каменной засыпкой... Образование кокса после взрыва - лучшее доказательство этого... Не редки были в "Королеве Луизе" и скопления газов. Очень часто устанавливали мы их присутствие при наших об'ездах. Но, именно, вследствие того, что мы часто "надоедали" администрации, указывая штейгерам и инженерам, что там или там скапливаются газы, именно, вследствие этого нас все старательнее не допускали к осмотрам... Да, с октября прошлого года нам не дали произвести основательной ревизии... Вы все чувствуете теперь на собственной шкуре, а с помощью цифр это легко доказать, что у нас царит здесь худшая система эксплоатации... Да, в действительности, так выглядит дух нашего предприятия... Что неприятно для шахтовладельца? То, что шахтер, в конце концов, - тоже человек, что у него есть свои потребности, свои заботы, свои горести. Это, все это, кажется, с течением времени начисто позабыто. Здесь, в наших шахтах, мы живем, как в подземной фабрике трупов...
Тысячи голов теснились вокруг оратора, пристально устремив в землю глаза, сжимая свои каменные кулаки.
Стоял плач.
Правление издало строгий приказ не сообщать точных сведений о размере катастрофы и не называть собравшимся ни числа, ни имен погибших.
Толпы людей запрудили под'езд к шахтам.
Люди стояли, как стена. Иногда она выдавалась вперед. Затем упруго отбрасывалась цепью полицейских.
Это было похоже на прилив и отлив.
На дыхание.
Полчаса назад в северо-восточном участке шахты "Королевы Луизы" разразился взрыв газов.
Сперва толчок. Резкий свист в воздухе... Барабанная перепонка дрожит, грудь сжимается, как губка... Как-будто легкие вытаскивают сквозь горло, как кишки... Толчок газов и шахтеры отбрасываются к стенам. С раздробленными членами, с сотрясением мозга, иногда до неузнаваемости изуродованные, они ползут двадцать-тридцать метров вниз, вверх, и опять тяжело падают на землю... А тут уже бушует горящий газ, - сжигает, обугливает, со всех сторон
стр. 67
бросается на тебя, вырывая глаза своими длинными пальцами... Немногие, оставшиеся в живых, бегут по горящим проходам, извивающимся, как огненные змеи; страх гонит бегущих, смертельный страх сидит у каждого за спиной. Повсюду бегут, ползут, цепляются. Натыкаются друг на друга в темноте, непрерывно источающей ядовитую угольную пыль.
Каменные перегородки трещат.
Железный толчок воздуха. Невидимый, прерывающий дыхание гигантский кулак...
Вихрь. Ураган. Смятение. Внезапные вспышки пламени.
И ко всему этому летящие каменные глыбы, похожие на тяжелые снаряды...
Обломки вагонеток и насосов. Газ дробил и сплющивал их, как консервные коробки. Целые поезда гоняет он шутя из конца в конец. Только что вырытый туннель забивается здесь вагонетками, там - запасными колесами, сломанными и погнувшимися на разные лады. Разорванные канаты свешиваются отовсюду, как паутина и, быть может, умирающим приходит в последнюю минуту шутливая мысль: "можно подумать, что здесь хозяйничал какой-нибудь великан..."
Здесь был выход... Но нет, эта штольня давно уже закрыта. Здесь стоят глубокие лужи. Там снова сталкиваются друг с другом. Повсюду зияют, похожие на камины, отверстия спускающихся и поднимающихся ходов... Но и здесь, и здесь, и повсюду, выхода нет...
А газ уже подкрадывается, тихо, незаметно, как святой дух, как на голубиных крыльях. Колеблется. Обволакивает... Один глоток и члены наливаются свинцом. Чувство тяжести тяжести... Стремление опуститься, падать...
И свистящий звук: кс-с-с... кс... кс-с-с...
Как-будто кто-то играет, щелкает...
Шепчет, насвистывает...
И непрерывно это: кс... кс-с-с-с...
Лошади, - одна пара ног скрючена, другая - широко раскорячена, неестественно, как сломанная игрушка; и брюхо, вздутое, как воздушный шар...
Вагоны, нагруженные углем, несутся вниз по проходам, иногда в темноте. Глухой шум. Кое-где они наскакивают друг на друга.
Больше ничего. Ни звука.
Только постоянное: кс... кс-с-с-с...
стр. 68
По прошествии нескольких дней, когда исчезнут остатки газов, уборщики найдут фляжки с кофе и надписи мелом на стене: "В 11 часов вечера я еще был в живых". "Привет Юльке".
Свистит гигантский вентилятор. Огромный гроб тщательно проветривают, а через неделю, быть может, мстительный дух земли снова потребует новых жертв.
Но пока волны газа медленно текут вниз.
Отряды спасательных команд непрерывно поднимаются наверх. Они одеты, как водолазы, но газ слишком силен. Аппараты, вырабатывающие кислород, отказываются работать.
Тогда многотысячная, живая, человеческая стена прорывается сквозь ворота и из тысячи ртов раздается один крик - имена, тысячи разных имен, каждая женщина зовет своего мужа, каждый мужчина - друга:
- Луц, Фриц, Адольф... где ты?... видели вы Антона, Карла?... Штиберт внизу?... Август? Иосиф? Царевский?...
И женщины машут руками, как-будто откапывают кого-то; сжимают руки, как бы желая вырвать своих мужей из могилы...
Цепь полицейских гнется... разрывается...
И живая человеческая стена вливается в ворота рудника.
Кожа.
Обрывки тел.
Изуродованные остатки рук и ног.
Обугленные человеческие головы.
Все это вперемежку лежало на дворе.
Живые с ужасными криками бросались к мертвым. Толкаясь, рвались к ним. - Чьи это волосы? Эта рука с татуировкой? Этот палец с кольцом? У кого это был такой рубец на шее?!...
Загорелись факелы.
Толпы людей повсюду разыскивали такие останки.
А подъемники работали, как насосы. Все новые и новые слезы, новые страдания, и бесконечное горе, и ужасная уверенность. Все новые мертвецы, новые трупы и новые обрывки трупов выкачивались из глубин.
Час спустя известие о катастрофе получается в столице,
стр. 69
на расстоянии 300 километров от места события.
- Каким образом случился взрыв?
- От лампы? От выстрела?
- Действительно ли предохраняли все предохранительные средства?
- Не сделал ли ошибки главный инженер? А если нет, то в чем же настоящая причина?
- И как обстоит дело со снабжением рабочих? И работают ли вентиляторы?
- В Руре два-три убитых ежедневно, в месяц часто до 700 раненых!... Может ли так продолжаться дальше?!..
- Нет, нет, нет... Вы не совсем понимаете, милостивый государь, в чем здесь дело... Это - судьба. Все предопределено неисповедимой волей господа. Подобно тому, как мировая война была направлена мудростью божией к уничтожению избытка населения, так и катастрофы в шахтах созданы провидением для уничтожения капитализма. Бог отнимает у рабочих семей кормильцев, чтобы капиталисту пришлось кормить их вдов и сирот. Этим самым, бог показывает капиталистам, что он ими недоволен...
Было около двух часов ночи.
В рабочих кварталах не спали.
Толчок раздался и там. На одну долгую секунду, и там заныло сердце в каждой груди. До конца пальцев прошла по телу холодная волна крови при получении известия. Начались рыдания.
Макс Херзе выскочил из кровати и оделся, когда к нему постучал его сосед, только что вернувшийся с дежурства вагоновожатый.
- Макс, ты слышал!?
- ?
- До сих пор сто двадцать мертвых...
- ?
- Взрыв газов... Катастрофа на рудниках... Конечно, все это от того же, от чего при наших железнодорожных катастрофах. Повсюду ничего не сделано, денег на это никогда нет... Еще бы! Жизнь рабочего дешевле технических усовершенствований! Это теперь не окупается!.. И не надо забывать, что за всем скрыты власти, эти высокопочтенные власти, поглотившие многие миллионы рурских кредитов. Они ненасытны. Война, революция, ничто не может их удовлетворить... Пока, наконец, мы, пролетарии, не заткнем их пасть...
стр. 70
И вагоновожатый ударил кулаком по столу.
- Когда же, чорт возьми, спрашиваю я себя, будем мы едины, едины, едины?.. Все дело только и только в этом... Мы, мы - пролетарии, жалкие пролетарии...
Макс Херзе должен был с ним согласиться.
Долго еще разговаривали оба.
Откуда и почему разлад в рабочей среде? Отдельные группы рабочих мало, слишком мало работают совместно, а часто работают друг против друга. Так, например, как часто сталкиваются интересы рабочих и безработных! Один в процессе производства занимает одно место, другой - другое. Отсюда разные интересы, разные образы мыслей... конфликты. Большинство не видит дальше своего носа... Как глупо, как узко... Вся система никуда не годится... Они завистливы... Их можно стравить друг с другом маленькими отличиями, поощрениями, на радость третьего... Они слишком мало помнят об общности интересов всех рабочих... Они так устали от борьбы и, к сожалению, мало готовы к жертвам... Труд сказывается, - у того, кто проработал свои восемь (а иногда и больше) часов, не остается больше сил, не остается способности сосредоточиться, он становится выжатым, никуда не годным человеком... Да, больше не приходится говорить об избытке сил, наоборот, каждый день приносит убыль в рядах. Нужно подтянуться изо всех сил, чтобы хоть сколько-нибудь выравняться... А все дело в том, -
что рабочие ничего не могут сказать теперь,
что они уступили все позиции, которыми раньше владели,
что они обессилены, обезоружены, смяты,
что они предали своих вождей,
и что нужно снова подняться, объединиться, бороться.
Бороться за то, что справедливо!
Бороться за то, что от природы свойственно каждому человеку, уже потому, что он - человек.
И чего "другие" никогда не отдадут ему добровольно.
И что, следовательно, нужно взять с бою, - силой!..
Больше нельзя быть таким доверчивым, таким всепрощающим, как раньше! Наоборот, - беспощадными, твердыми, не упускающими цели из глаз. И надо решительно вышвырнуть из рядов пролетариата всех тех, кто своей склонностью к соглашениям и уступкам ослабляет его боевую мощь, его революционную энергию.
Катастрофа подавляюще подействовала на пролетария.
Но она же заставила его снова подняться.
стр. 71
Своими ужасными ударами, она выковала его классовое самосознание, чувство единения, солидарности, сознание своей единой боевой мощи.
Классовая честь, классовый долг.
- Мы, рабочие, должны быть едиными: одной волей, одним сердцем, одной кровью, одним телом, одним духом...
С твердым рукопожатием оба расстались.
- Мир должен стать нашим - сказал один.
Другой:
- Тогда мы отметим... Конечная победа наша!
В эту же ночь катастрофу основательно обработали в газетных редакциях и в бюро корреспонденций, так что утром публика могла накинуться на любопытную новость, как жадная волчья свора на только что пролитую кровь.
За последние недели стало уже в роде привычки получать за завтраком порцию нового скандала.
И вот, взрыв газов в шахте. Это было приятным разнообразием в душной монотонности серий похожих друг на друга скандальных афер.
Война была далеко... То тут, то там маленькая колониальная война... Ничего особенно интересного!... Правда, все еще продолжались большевистские заговоры... склады оружия, находки бомб, раскрытые динамитные покушения, похождения чека с... холерными бациллами. Дневники знаменитых палачей... С такой приправой вдвое вкуснее становится стаканчик мокко.
Но, катастрофу, хотя бы при ней погибло полнации, нужно сервировать умеючи. В редакционных кухнях забурлили печатные котлы. Уже привыкшие к бумажному яду мозги газетной публики снова пришли в радостное возбуждение от этой ужасной сенсации. Не напоминает ли это "Жерминаль" Золя? - Конечно, это - целое сокровище для литературы (и уже достаточно хорошо использованное). Надо перечитать еще раз Синклеровский "Король Уголь"... И почти невыносимое напряжение разрядилось. Журналисты писали статью за статьей. Сантиментальные призывы потекли широким потоком. Во множестве появились научные статьи "О причинах рудниковых катастроф". "Взрывы раньше и теперь" с обильным иллюстративным материалом, или "Борьба человека с природой", или даже "Месть элементов!", "Катастрофа
стр. 72
в подземном царстве заключенной солнечной энергии". Аппарат работал превосходно и все шло, как по маслу. Так или иначе, все: профессора, историки, техники, поэты, - все усердствовали в одном: искусным маневром отвести общее внимание от тех, кто только и был виноват в случившемся, - от заправил промышленного мира. Поучительно заметить, что профессиональные предатели рабочих, и в этом случае честно выполняли свой долг. Таким образом, господа и на этот раз остались господами положения... Хотя был момент, когда это казалось весьма сомнительным и на этот раз.
Началась бурная благотворительность.
Знаменитые имена, - вожди нации, стали во главе.
Собрался рейхстаг.
Депутаты почтили память погибших вставанием.
Когда коммунисты внесли предложение - немедленно пригласить комиссию для подробного и соответствующего истине выяснения положения, - поднялся президент.
Прежде всего он поправил галстук. Патетически всплеснул затем руками.
- Перед лицом величия смерти должны замолкнуть сейчас всякие партийные разногласия... Гражданский мир...
Предложение было отвергнуто большинством против коммунистов. Кроме того, им поставили на вид, что они раздувают размеры катастрофы в целях агитации.
В черном сюртуке снует между скамейками господ народных представителей "величие смерти". Присутствующие поздравляли друг друга с тем, что неожиданно оказались не при чем в этом событии.
- Охотно... Пожалуйста... Тысячи благодарностей... наилучшие пожелания... привет супруге...
- Ничего особенно плохого... Вы же знаете, нас не так легко запугать... Немного разыграть оппозицию, господин Леви... Но в решительный момент всем сплотиться у знамени... В этом все дело... И на этом можно, конечно, покончить...
"Величие смерти" еще раз внушительно напомнило господам депутатам, что они должны хорошо знать свои обязанности... - Конечно, конечно... можете на нас положиться... "Величие смерти" пообещало кое-что каждому в отдельности. - По вопросу о расходах мы сговоримся как следует. Что-нибудь хорошее да выйдет из этого, - это само собой понятно.
Снова появились улыбки. Несколько хитрых взглядов во
стр. 73
все стороны небесноголубых глазок, небольшая благодарственная молитва небесам и "величие смерти" удалилось, унося с собой портфель, туго набитый актами, чтобы по испытанному образцу четырех истекших лет (1914-1918), быстро собрать милостыню для оставшихся в живых. "Величие смерти" удалилось с весьма деловым видом.
Однако, у носилок убитых они стояли с обнаженными головами; они, т.-е. рейхсканцлер, депутаты, промышленные короли, представители банков. Господа социалисты также (как, впрочем, всегда) стояли вместе с ними. Упитанные горожане. Городской голова. Еще один. И выборный от всех городских голов.
- Надругательство над трупами. Они издеваются над трупами, стоя так вокруг... Каждый сознательный рабочий не увидит в этом ничего иного...
Следы несчастья в пораженной местности были уничтожены в самый короткий срок.
- Это хорошо, но подумал ли кто-нибудь, что здесь дело не ограничивается массовыми катастрофами... Когда гибнут поодиночке, этого никто не замечает... А ведь в год происходит около 6000 таких случаев, из них по крайней мере 600 смертельных...
Слезы оставшихся в живых постепенно высыхали.
Правда, еще сгибались под тяжестью грустной ноши, но уже заботы предъявляли свои права. И накануне общего погребения жертв катастрофы созрела решимость большинства стать немного более сплоченными и готовыми к бою, и рано утром, с красными знаменами и пением "Интернационала" потянулись по кварталам шахтеров толпы рабочих, вдов и детей.
О, вспомнил ли кто-нибудь, что уже раз было так?
Три, четыре года назад. Каждый еще с гордостью вспоминает это время. Жаль только, что... Но на ошибках надо учиться... Дело подвигается туго, и ничего нельзя получить даром...
Тогда Красная армия шла из города в город.
Рейхсвер спрятался.
Красные знамена парили в воздухе.
Горы и долины сверкали...
стр. 74
Мы шли по лесам, садились на отбитые понтоны, переплывали реки, днем и ночью, без устали, в погоне за белым врагом...
Красные солдаты уходили из окопов и бросались в ряды красного фронта...
Весь горный округ восстал тогда.
Весь горный округ сражался с оружием в руках.
Так было.
Так будет...
Могила на могиле, шахты, в которых сброшены тысячи убитых, задушенных, растерзанных, поля гражданской войны, удобренные кровью пролетарских героев. Такова земля Вестфалии.
Земля, похожая на колоссальный нарыв.
Едва теплится сейчас пламя революции.
Рудники похожи на потухшие кратеры...
Человеческое мясо, рабочее мясо превращается в живых автоматов в этих современных катакомбах.
Они покрыты копотью. И эти живые трупы время от времени наливаются ядом в грязных кабаках...
Но не обманывайтесь!
Завтра-послезавтра они воспрянут снова! Раны, мучения снова воспрянут и миллионы вырвутся на поверхность земли, как живые потоки лавы.
Земля дрожит!
Брюхо земли колеблется и из ям, наполненных живыми человеческими трупами, выбрасываются отряд за отрядом, шатающиеся обугленные пни... Беда: идет уголь! Беда, если человеческий уголь пойдет на вас, если на вас ринется раскаленный столетиями терпеливо переносимых страданий человеческий уголь!..
Это будет день воскресения, день освобождения целых поколений заживо погребенных...
Да будет!
Только труп старого Хемпеля нельзя еще было предать земле.
Знали одно, - он сидел сгорбившись, как будто в глубокой задумчивости в одной из залитых газом шахт. Но добраться туда не удавалось, при каждой попытке сыпались все новые каменные потоки, и то здесь, то там появлялись новые волны газа.
Приходилось оставить дедушку Хемпеля в его тихом убежище.
стр. 75
Семья два дня и две ночи напрасно ждала его наверху.
Ждали при каждом знаке снизу. Проглядели себе глаза.
Нет, дедушка не появлялся.
Не пришел принять участия в похоронах...
Он сидел сгорбившись, как-будто в глубокой задумчивости, уронив голову на грудь, густо покрытый угольной пылью. Тело стало рыхлым, пропиталось газом. Рта не было видно, - так крепко сжались губы. Глаза вылезли из орбит, влажные и блестящие. На скулах выросла густая белая борода.
Рядом с ним куртка, безопасная лампа, кирка. После тридцати лет работы в шахтах сидел он так, отец трех сыновей. Один погиб на войне, другой - еще учеником, два года назад, пропал в шахтах, третий - оставался в живых... Этого было мало, и матери приходилось ходить на фабрику.
Ну, старик всегда был немного чудаковат.
- Ах, разве все мы не топчемся в темноте. Дело не так уж плохо. Сложить руки. Закрыть глаза. Мир, тяжелый он прощай!..
Полтораста гробов зараз, полтораста трупов в дешевых, грубо сколоченных ящиках, покачивались под свинцовый перезвон колоколов в весеннем воздухе.
За ними тянулась громадная толпа.
Черные знамена, красные знамена.
... Уголь и кровь...
Внизу, в тишине сорвался камень.
Старик упал.
Теперь он лежал вытянувшись.
Наверху мать думала:
- Да, да, я говорила, на этот раз мы отпразднуем...
Ему разбило рот. Язык вдавился в горло. Как ожерелье, темнели впадины выбитых зубов.
Звуки погребальной процессии доносились сюда, как далекий шум водопада.
И попрежнему стояло густое облако газа во всех этих коридорах, лабиринтах, закоулках. Газ просачивался всюду, стены потрескивали, в углах иногда вздыхал ветерок... и все было черно, так черно, что, казалось, нужно пустить в ход бормашину, чтобы разрезать этот мрак. Непроницаемый мрак.
Это был, наконец, покой. Великий покой.
стр. 76
Некоторые готовились ко дню погребения, как к смотру.
Они вооружались к смотру мертвых.
Произносились патриотические речи, траурные излияния.
Усердствовал кино-оператор.
Мимо проносили дюжины трупов. Сколько нужно было утешений, ладана и обещаний! Сколько искусно пролитых слез! Ибо все в целом определенно было похоже все-таки на массовое убийство... Цилиндры были обернуты крепом...
Режиссура аплодировала.
Другие считали этот день вестником битв.
Они стояли, вооруженные для борьбы.
С оружием в руках.
Кроваво-красные знамена. Кроваво-красные ленты.
Кроваво-красный митинг.
Вспыхивали пламенные призывы.
И объединялись в клятве:
- Лучше сгореть в огне революции, чем пребывать на
навозных кучах этой "республики"!..
А солнце плыло и палило сверху,
наполняя все пространство,
как прозрачный све-
тоносный
круг.
*
Перевод с немецкого
А. Уитенговен
(Удар: Альманах / Под редакцией А. Безыменского. М. Новая Москва. 1927. [Кн.] 1)
