стр. 54
АЛЕКСАНДР МАКАРОВ
*
ТОЧКА
В пятом году помню я себя веселым мальчишкой. Лежал я на бабушкиной печке, на широкой, подмосковной, - и казалась она мне не печкой, а зеленой степью, - изразцы молочные, синими травами расписаны. Жили мы в чужом домике окнами на пруд и снежное поле.
И пришла к бабушке соседка.
- Сын-то, Николай, из Москвы прибежал, в доме ево держатьнельзя, ищут ево, к становому бумаги пришли...
Поглядел я на нее: на морщинистом лице, как пот, выступилислезы. И голос и слезы были бедные. И одежа бедная... И, какптица, с лица моего слетело веселье.
Сегодня я ничего не хочу выдумывать. Я буду писать правду.
стр. 55
В нашем местечке жили семьи мясников и булочников. Мясникитогда впервые прославились, как черносотенцы; булочники, пекарябыли в дружинах и дрались на баррикадах.
Соседка утерлась концом головного платка, погладила рукойрыжую скамейку.
- Дурак он, сколько раз говорила ему: "Миколай, будьпосмирней", да рази нонешнюю молодежь заставишь слушаться? Иделов-то никаких не наделал, а придется страдать. А кому большевсего? Матери! Материные слезы они понимают, что ли? Напротив их пекарни городовой стоял, - все его знали и он всех знал. Миколай у него иногда прикуривал... Когда забастовали, Миколай срезал у него погоны и револьверт, а шашку отнял. Вот теперь он и доказал на него.
У бабушки на волосах приятная синь. Тряхнула она этой синью и говорит:
- Я человек старый. С меня взять нечего, пускай приходит.Окна у нас на позадки, - никто не увидит.
Зимние дни серые и короткие. В сумерки пришел Николай,высокий, в демисезоне, кепка по самые глаза нахлобучена. Разделся и лег на печку. Сбегал я за папиросами. Лавочник спросил для кого. И голос мой не дрогнул впервые сказать ложь.
Спустя неделю пришел из Москвы его старший брат, токарь Петр. Глянул на печку, где мы лежим.
- Ну, что? Вези, вези, а сам под телегу?.. Вояки! Вечером при мутной луне они ходили на пруд топить револьвер. Постояли учерной проруби и вернулись. Взяли топор и лопату, зарыли его под снежной ивой. Спустя полгода я его отрыл, ходил в лес стрелять, но никак не мог выстрелить.
Поздно ночью мы трое бродили по полю. Иногда следы нашизаметало мятелью и мы весело аукали снежную пустыню.
Тут я впервые узнал стихи:
Господи помилуй, царя Николашку,
Жену его Сашку,
Тещу Лизавету
И всю сволочь эту.
Все дни Николай сидел на печке за кубовой занавеской. Когдакто-нибудь заходил, на печке была особенная тишина.
Как-то в праздник, когда пахло пирогами, слез Николай спечки, достал рукой потолок и...
- Скушно мне, что будет, то и будет, - пойду к отцу.
Дома Петр над ним подтрунивал:
- Кашу заварил, а как расхлебывать, - убежал?
стр. 56
Мимо шел старшина, наклонился в сутемень окна, пальцемстукнул, как все равно грозил, и прокричал в открытую форточку:
- Тихон, это кто у тебя сидит? Николай?
Я и бабушка выскочили на крик: сотские ловили Николая.Взлохмаченная соседка с вытянутыми руками бегала и кричала: -Миколай, Миколай, возвратись!
Старшина в легкой поддевке со сборами пересек дорогу и ужеприготовился к последнему прыжку, но кулак Николая, должно бытьнечаянно, споткнулся о мясистый нос; кровь залила бородустаршины. Он долго лежал на дороге и отмачивал нос охапками снега.
Николай отбежал шагов пятьдесят, остановился, как бы о чем думая, закурил, и медленно пошел навстречу бегущей облаве.
II
После двухлетней отсидки в тюрьме, Николая сослали под надзор полиции куда-то за Волгу. Получал какие-то гроши на суточное питание.
Пекарей на работу охотно берут. Но как глянут на волчийпаспорт, отказ получай тотчас же. Слонялся из конца в конец,износился весь, сидит на тумбочке и плачет.
И увидела его белошвейка Настя.
- Молодой, такой красивый, а плачете?
И увела его Настя к себе. Под окнами садик, а за садиком Волга, на зеленое стекло похожа.
Настя барышня добрая: на работу его устроила, детей с нимприжила.
*
В самый голод пришел я в обеденный перерыв домой, а материнет. Кипячу чай, читаю газету.
Входит мать с буханкой хлеба, радостная, так и сияет.
- Откуда это у тебя?
- Знаешь? Николай Тихоныч теперь коммунист и в Баумановском районе заведует всеми булочными. Вчера встретился мне и научил,как к нему притти. Сидит он это в отдельном кабинете, а к немувсе народ приходит. Он и спрашивает меня: - "командировочная?" Как-будто не знает... Я говорю:
стр. 57
"командировочная". Он пишет на талоне и дает, я иду в булочную и получаю.
Долго смотрю на мою кроткую добрую мать, старую работницу,жену фабричного, которого убили на стенке, где теперь Волховстрой, на этом самом месте.
Когда я сказал, что за это могут расстрелять, она испугалась и выдачи прекратились.
Все мы глядим в одну и ту же точку. Только видим ее поразному. Потому что точка от нас - на разном расстоянии.
III
Скоро увидеться с Николай Тихонычем мне не пришлось. Вбудничный день, после дежурства, пошел к нему на службу. Мартовское солнце пригревало снег; в переулке везли тифозно-больного, укутанного шалью.
Нашел я Николая в пекарне. Он заигрывал с девушкой, которая подает доски. Девушка была румяная и кудрявая, но было в ней что-то кислое. Ничто мне в ней не понравилось, кроме имени тихого, - Матреша.
Встретились мы с Николаем сухо и холодно. В глазах его прежней голубизны не было, они были серые и без блеска. Лицо морщинистое, да галифе стоячие, гребешком.
О прошлом ни слова.
Поговорили и разошлись... Не знаю, стал ли я гордым человеком, но только решил больше не встречаться.
Через месяца два заявляется к нам Настя с узлами и грудным ребеночком.
- Домой еду. Прогнал меня Николай. На Матреше женится. Старшеньких у себя оставил, а меня с младенцем уволил, за все мое добро отблагодарил.
Лицо Насти хранило следы былой красоты.
Жалко мне ее, да что делать! Один всему миру не помощник...
*
Не так скоро, но услыхал я от матери:
- Знаешь? Николая-то Тихоныча из партии вычистили, он теперь свою булочную открыл...
А через месяца четыре заявился ко мне сам "Николай-то Тихоныч", поблекший и согнутый.
стр. 58
- Ну, брат, я весь в пух и прах. Ничего у меня теперь нет, булочная прогорела, жена бросила, через нее, сволочь, погиб.
Я что же, - я пробую успокоить.
- Брат твой, Петр, заведует пекарней... может примет?
- Завтра надеваю белый колпак и опять к печке,
у-у-у...
Он сжал кулаки.
- А как... меня... пекарня-то
примет?
Тут-то я и заметил его
худую плешивую
голову...
Точка.
(Удар: Альманах / Под редакцией А. Безыменского. М. Новая Москва. 1927. [Кн.] 1)
