стр. 33
АЛЕКСЕЙ ТВЕРЯК
*
СИЛА
(Рассказ)
I
ОВ-В-ВО-О-О-У-УВ-В!.. В-ж-ж-ж-ж-ов-во-о!..
Стелет ночь длинные, седые космы, обвивает ими воротние столбы, хлещет по стенам изб дворов и с каждым новым ветровым толчком уносит их через поле к сосновому леску. А там - кидает их в мягкую пуховую постель, с размаху прилепляет к сосновым стволам и угомоняется до нового слезного взрыда, до нового ветрового толчка.
Об каком таком покойнике плачет ночь, кого провожает в несусветную могильную темь? Может и знает она, да разве у ней выпытаешь? Не скажет безъязыкая, только стоном ответит, взовьется взрыдом и завоет, распустя долгие космы к лесу.
стр. 34
Однако, для Акима Ольхи эта ночь - самая приятная. Недаром до революции еще говорил про него поп, что связался Аким Ольха с нечистым, продал ему свою душу.
Вот поди ж ты... Кому другому с печки не сойти в эту непогодь, а Аким Ольха рад-радешенек.
С вечера залез на полати, отлеживался, отхрапывался в потолок. Около полатей свешивается с потолка лампадка, вместо ночника. Аким ее приспособил для удобства, - ляжет на полатях, реденькую черную бороденку уткнет кверху, над лицом свесит жилистой рукой книжицу и читает. А свет - от лампадки. Чем зря торчать ей около ненужных богов, пущай пользу свою малую приносит.
С вечера задремал Аким Ольха. Сладостно задремал, до того, что слюна по бороде потекла. Даже что-то хорошее сниться начало. Да только прохватился от женкиного окрика:
- Аким! Вставай скорей. Урядник к нам идет...
Кубарем скатился Аким с полатей, на полати закинул шубу, чтобы книги спрятать. Туда-сюда сунулся, ан-глядь - урядник шасть в избу. Аким Ольха сел на лавку, а урядник прямехонько к столу. Поглядел Аким на стол да и застыл на лавке. Глядит на урядника и безголосо шевелит губами. Урядник поднял со стола лист и разглядывает. На листе чертеж, непонятный для урядника. Разноцветными карандашами выведены какие-то прямые и кривые линии, точечки, черточки, пунктиры.
- Это что такое? - сурово нахмурился урядник.
- А ты положь, не твое это.
Перевернул урядник лист другой стороной, а на ней, на другой стороне-то, - царский портрет.
- Та-ак... - поджал губы урядник, - вот ты чем занимаешься?.. Так, мол и запишем. Против царской фамилии и лица разные темные планы строишь?! Значит, против престол-отечества идешь... Так мы и запишем...
Так и записал.
Сидит Аким на лавке, чешет кулаки, а молчит. Из чулана жена выглядывает, углом платка утирает слезы, всхлипывает. А урядник - чертеж в портфель и глазами по избе зашарил. Увидел у палатей лампадку.
- Так... Значит, против святой церкви работу ведешь... Ишь, куда лампадку перевесил!.. Недаром отец Вавил сказывал про тебя... Так оно и есть. Так... А ну-к, заглянем на полати...
Видит Аким Ольха, - пропало его дело. Урядник уже на полатях и книжку разглядывает. Читает вслух:
стр. 35
- Тре-гон-омет-рея... Ого!.. Ишь ты, до какой науки дошел?! А ну, покажь-ка свою машину! Протокол составлю да в уезд приставу донести надо.
Озлился Аким Ольха. Сорвался с лавки да прямо в рыжую физику уряднику полным голосом:
- Пошел вон, сволочь эполетная! Ты зачем сюда препожаловал? Положь на место книгу и чертеж!
- Ну-ну! - крикнул урядник.
- Вот я тебе нукну! Давай назад! Все давай! Слышь? А не то живым не выпущу, в куски изрублю!
В руках у Акима топор. Перепугался урядник, отдал Акиму книгу и чертеж и сам вон из избы. Тут заголосила Акимова баба:
- Да какая ж нелегкая тебя, окаянного, дернула на царском патрете рисовать?! Да где это видано, чтоб мужик машину выдумывал? Господи, люди все, как люди, а этому все больше надо...
- Ты не вой! Открой-ка трубу.
Прошел Аким к печке, разложил на шестке свой чертеж, последний раз поглядел на него и чиркнул спичку. Царский портрет покоробился, вспыхнул змейкой с лица и сгорел в одну минуту.
Только-только успел это проделать Аким, как в избу ввалился тот же урядник с понятыми. Подошел к Акиму, положил ему руку на плечо и возгласил:
- Одевайся! Объявляю тебя арестованным.
Улыбнулся Аким Ольха, оглядел понятых соседей и только выговорил:
- А за что арестовали? Сами себе добра не хочете...
- А это, Аким Митрич, дело господское... Нам что, мы понятые...
- Эх, - вздохнул Аким, - ладно! Прощай, Матрена. За машиной наблюди.
Шагнул за понятыми и... загрохотал с полатей. Ничего понять не может Аким. В избе темно. На затылке нащупал шишку. Тихо в избе. Что за чудеса такие.
- Матрена!
Услышал свой голос и опамятовался. Понял, что спал и что все ему приснилось. Поднялся с полу, чиркнул спичку и засветил лампу. Сел за стол, уронил голову на руки и задумался. Грустно стало Акиму... Такая незадача ему в жизни!.. Была когда-то жена, хорошая, хозяйственная баба. А когда посадил его урядник в острог, зачахла. Так на-нет и сошла в короткое время. А как ведь складно тогда все налаживалось у Акима!.. Была лошаденка, пара коров, теленок. Завел
стр. 36
трех овец. Баба по хозяйству управлялась, а он в свободное время над машиной работал. Да дернуло за язык Пантелея Кишкодера, дядю родного, рассказать попу про Акимовы затеи. Тот - уряднику, урядник - приставу. А от пристава из уезда комиссию пригнали. Нагрянули погоны да эполеты на Акимову хату, выволокли из сараюшки недоделанную машину. Заставили объяснить. Аким объяснил, гладя рукой по деревянным ребрам машины, увлекся и пошел расписывать, как будет машина без коня и без пара землю пахать, снопы возить, лес на постройку таскать... Разрисовал - любо-дорого! Мужики стояли полукругом с разинутыми ртами, слушали и мерекали. А Пантелей Кишкодер высунулся вперед и громко спросил:
- А могешь ты это сделать?
- Сичас не могу. Не готово.
Эполеты слушали внимательно, стараясь не пропустить ни слова из Акимовых объяснений. Потом один из них спросил:
- Чертежи есть?
- Нету.
- Врет, ваше благородие, были. На царском портрете были, сам видел, - вставил слово урядник.
- Нету, говорю!
- Сжег!
Эполеты нахмурились. Потом старший приказал:
- Арестовать.
Заметался Аким Ольха:
- Ваше благородие, за что же? Помилуйте, ваше благородие!.. Я ведь не вор какой-нибудь, ваше...
Акима и слушать не стали. Увезли в уезд под причитанья и стоны жены. А Пантелей Кишкодер разглагольствовал:
- Тут, православные, нечистое дело... Надо попа да водосвященье. Беспременно надо.
Увезли Акима, ни-весть за что упрятали в острог. А тут без него нагрянул поп, отслужил молебен, окропил святой водой Акимову хибарку и двор. Выволокли ребрастую машину в поле, обложили соломой и зажгли.
Так пропала Акимова машина.
После из уезда приезжали к его жене. Узнали, что сжег поп машину, потянули его к ответу. Но машину воскресить не умели. Аким же на все просьбы эполетчиков отмалчивался. За это три лишних года просидел в остроге.
Когда в революцию воротился домой, жену не застал в живых. Рассказывали ему, что ходил к ней урядник, что забеременела от него. А потом и руки на себя наложила: отравилась каким-то зельем.
стр. 37
Долго так сидел Аким, вспоминая прошлое. Только одно и радовало: покланялись-таки ему эполетчики уездные, попросили нарисовать чертеж. И так, и этак подъезжали, умасливали. Денег сулили триста рублей. Да не дурак Аким Ольха, не выдал своего секрета.
Зато теперь, когда воротился с гражданской войны, решил доделать машину. Самосильно трудился, про еду и про сон забывал. От деревенских дел вовсе отбился, на сходку ни ногой. Только и видели его, когда из лесу волочил он санки, груженные березняком, ольхой да осиной.
Бумаги Аким достал настоящей, чертеж разрисовал не карандашем, а чернилами, вывесил его на место божницы. А всех богов пожег в печке.
Как-то сунулся, было, поп Вавил к Акиму с молебном. Аким пустил. Поп прямехонько вперед, закрестился широкими рукавами, еще от порога затянув молитву. Разрастил голос и на самом громком месте осекся, - увидел чертеж вместо богов. Затопорщился на Акима:
- Богохульник!.. Богохульник!.. В самом деле с чортом спознался!..
- Ты не фыркай, - на попа Аким. - Пришел по добру, по добру и разговор веди. А не то об выходе попросим.
Вылетел от него поп и по всей деревне в этот день расславил, что у Акима план вместо богов повешен, что Аким, в самделе, продал душу чорту.
Пантелей Кишкодер живо компанию против Акима организовал. Зашагали к его избе большой толпой, - человек в тридцать. А Аким повернул у ворот какой-то винтик... Загудела, завыла, затряслась изба!.. Шарахнулись мужики прочь. А Аким вслед им хохотом раскатился.
С тех пор обегали мужики его избу и боялись Акима. Не трогали.
Аким Ольха делал свое дело молча и неторопливо. Наконец, доделал до главного. И вот сегодня ночью решился...
Оторвался от дум и воспоминаний. Оделся, как мог, теплее. Нахлобучил на голову шапку, упрятал в нее уши и вышел в плачущую ночь.
II
За полночь поугомонилась погода. Поопал ветер, попричесала космы ночь. И неожиданно выглянула желтая луна, разодрав тучи.
Пантелею Кишкодеру не лежится на печке. Целую неделю мозгует насчет сена. У Пантелея напополам с Силантием
стр. 38
пустошь у деревни откуплена. Вот и мерекает, каким порядком перевести сено. Всю неделю непогодь, за деревню носа не высунуть. А тут кила ныть перестала. Стало-быть, погода на измен пошла. Ухватить время, а то через неделю - другую оттепель начнет, испортит дорогу и на весну без сена оставит.
Слез Пантелей с печи, ухоронил в гузно килу, засветил лучину. Оделся и взбудил сноху.
- Ну-к, Степанида, вставай. За сеном поедем, погода-то налаживается.
Заложили в розвальни пару и - гуськом по деревне, мимо темных окошек заснувших изб.
Везде темно, - и радостно Пантелею, что он один такой заботливый изо всей деревни, даже Силантий и тот спит.
Ехал и молчал. Сзади него хропала немятый снег другая лошадь и скрипели другие розвальни. Пантелей кутался от ветра в высокий воротник армяка и жмурил глаза.
Ни пути, ни дороги на поле. Замело все кругом, не найти твердого. Из околицы влезли кони по брюхо в снег и застряли. Ни взад, ни вперед!.. Хорошо, что у Пантелея кормные кони, силы у них, хоть отбавляй. Хворыстнул своего Пантелей. Конь подскакнул передом, поднажал задними ногами и вынес из сугроба. Нащупал дорогу и шагом побрел в освещенное луной поле.
Холодно! Ветер пробивает теплый овчинный тулуп, пробирается к телу. У коня хвост подбивает под шлею, запутывает между ногами, навертывает вокруг оглобли. Шибко не разъедешься на этакой погоде. Шагом добраться бы до пустоши и на том спасибо. Пять верст отмахать по этакой погоде - спасибо скажешь.
Медленно ехал Пантелей и медленно думал сытую думу про покос на пустоши, про запасы хлеба. И вдруг услышал снохи, Степаниды, голос:
- Тятька! Погляди налево!
- Чего?
- Налево глянь! Господи, святая воля! Чего это там такое?
Пантелей поглядел налево и увидел на белом снегу черное быстрое пятно.
- Чего блажишь?! Едет кто-нибудь.
- Да нет, тятька! Господи! А-а-а!!!
На все поле взвыла Степанида, плюхнувшись лицом в розвалешни. Пантелей попробовал, было, сказать что-то. Да ничего не успел сказать.
стр. 39
С воем пролетело по снегу мимо него что-то черное, с треском и грохотом. А на нем - человек, без шапки, черный. Человек размахивал руками и что-то кричал.
Пантелей перекрестился и нырнул в свои розвалешни. Но скоро очухался и поднялся на ноги. Глянул налево и снова увидел скрипучую машину с человеком на ней. На этот раз машина шла тихо и Пантелей рассмотрел Акима Ольху. Аким подвел машину ближе к подводам и крикнул.
- Эй! Гляди, Кишкодер. Видал?
Быстро повернул, рванулся с места и умчался к огородам.
Пантелей только мог перекреститься. Он теперь без обминки знал, что Аким вправду связался с чортом, ежели ездит по полю навстречь ветра и по ветру, тихо и шибко, как сам того хочет.
Плюнул Пантелей, поворотил коней обратно и проговорил:
- Не будет пути, Степанида. Ворочай назад...
III
День для Акима Ольхи настал обыкновенный, будничный. Вылежался на полатях за остаток ночи, переспал три сна с пересонком, а к свету задом сполз с полатей и к столу. Зажег лампу, достал свою заветную книжку "Тригонометрию" и "Механику" и уселся за "нечистые" выдумки. Проглядел несколько страниц, поприкинул на глаз чертеж на стене. Мотнул головой и улыбнулся.
- Ну и ну!.. Как же это я раньше-то не додумался?
Скорым манером развернул на столе лист бумаги и забегал карандашом по белому полю. А из-под карандаша выползала машина, топырилась острыми ребрами, становилась на колеса.
День давно занялся, ненужно коптила на столе лампа, а Аким Ольха не разгибал спины. До тех пор проторчал над столом, пока на бумаге чисто и четко распластался чертеж изобретения. Тогда Аким оторвался от стола и пошел затоплять печку. В брюхе у Акима было вторые сутки голодно, кишка с кишкой в разбежки играли.
Худо мужиково дело без бабы: ни тебе состряпать, как след быть, ни тебе хлеба испечь, ни тебе простирнуть бельинку. А уж как хошь мужик сноровист будь, все одно бабье дело несклеписто сработает.
Вот и Аким, - восьмой год без бабы живет, кажись, пора бы и привыкнуть к бабьей работе. А у Акима все руки-крюки. Станет картошку чистить, полкартофелины срежет; станет суп солить, вместо одной ложки соли две-три вбахает, а ино
стр. 40
и вовсе посолить забудет; станет ли хлеб выпекать, либо тесто из печи вынимает, либо кирпичом засушит.
Так и живет Аким нескладным вдовьим житьем. Пробовал, было, вдову Марфу Семенову к себе переманить, да та от него рыло в сторону:
- Стану ль я с тобой жи-ыть?! Ты эво душу нечистому продал, а я, слава те, господи, с чортом не знавалась...
- Не пойдешь, я неволить не буду... А зря... - ответил ей Аким.
Да так и остался один в своей хате. Больше ни к кому не сватался, да и некогда ему было.
Давненько подумакивал Аким Ольха, чтобы ребят к себе приручить да свою науку им передать. Раза два-три пощупал их настроение, повызнал мнение о себе. И пришел к решению, что с ребятами ему сподручнее работать будет. Только зиму всю ребята на заработках были, а которые оставались в деревне, каждый своим делом был занят. Ну, хоть как-нибудь, а попытать надо.
Стряпал себе Аким обед и раздумывал, с кого ему начать из ребят? Кряхтел.
- Кабы Степа Сухожилкин был дома, враз все оборудовали бы... Да еще вот беда, ни одного комсомола в деревне!.. Этих бы сразу можно в работу...
За полдень давным давно, а Аким только-только обед в печку вдвинул. Умаялся со стряпней, захотелось ему голову проветрить. Глубоко вздохнул, натянул полушубок. Шарил-шарил шапку... Не нашел.
- Куда к чертям засунул ее?! - ругался Аким.
Не сразу вспомнил, что ночью потерял ее, и широко улыбнулся счастливой улыбкой. Вспомнил ночь, вой ветра, луну и снег... Вспомнил, как выволок из сарайчика машину, как завертелся деревянный винт, как со скрипом и рокотом качнулась машина с огорода в огромное снежное поле. У Акима сорвало шапку ветром, распахнуло грудь, растрепало черные волосы. Загудело в ушах, завыло в машинных ребрах!.. А Аким по всему, по широкому, чистому полю мчался один-одинешенек на своей машине. Слушал вой ветра и сам от гордости и радости подвывал ему...
Забыл Аким, что вышел он в проулок, что сейчас день и что не на машине он. Остановился, взмахивал руками и кричал:
- Взяла моя!.. На-ко в ыкуси!!!
Видел перед собой Пантелея Кишкодера и орал ему:
- Ну, что твой поп?! Сам меня боится, а со мной ничего своим крестом поделать не может. Эво, как!..
стр. 41
- Ты чего раскричался? - услышал он голос.
Опамятовался. Перед ним стоял Степа Сухожилкин и улыбался.
- Чего блажишь, Аким Ольха? Али вправду спятил?
- А-а! Степан Тимофеевичу. Наше вам! Тебя-то мне и надо, только-только об тебе вспоминал. Да ты откудова свалился?
- Из дома. Вчерась вечером домой воротился.
- А другие ребята?
- И другие не сегодня-завтра будут.
Аким подпрыгнул и увязил в снег выше колена правую ногу.
- Вот это, можно сказать, здорово! Ну-к, паря, заходи ко мне, потолкуем.
Схватил Степу Сухожилкина за руку и поволок к себе в избу. В избе усадил его за стол, разложил перед ним чертежи и начал объяснять.
- Вот, Степан Тимофеич, дело какое. Пантелей Кишкодер про меня всякие слухи распускает. Дошел до того, что говорит, будто я чорту душу продал. Мне это, конечно, плевать, да не в том толк. Пущай бы говорил, что влезет. Беда в том, что до моей машины доберутся. Народ наш темный, втолковать ему насчет чорта - хоб-што! Ну, и полезут на рожна. Знаешь, чем я от их смогаюсь? Пристроил я в сенях пропеллер. Как дело до меня доходит, спущаю пружину, а он гудит. Ну, и бегут от меня...
- А что насчет машины?
- Да, все-таки доработал я свое. Понимаешь, какое дело? Вчера пробу делал. Ох, брат, и идет!..
Оба помолчали. Потом Аким заговорил:
- Хочу я с молодежью в союз вступить. Все не так страшно, ежели чего будет. А одному-то... тяжело, Степан Тимофеевич...
Посмотрел на Акима Ольху Степа и увидел усталое, осунутое лицо, запавшие глубоко глаза, всклокоченную бороденку и обвислые плечи. Понял Степа Сухожилкин, что вправду тяжело Акиму, и пожалел человека. А с жалостью простые и нужные слова нашел:
- Ладно, дядя Аким. Ты не тревожься. Я ребят съагитну. А ты делай свое дело. Только одно условие: давай еще раз пробу сделаем...
- Ладно! Сделаем! - оживился Аким.
...............
стр. 42
Весь вечер Аким Ольха строчил бумагу. Уже к самой ночи запечатал бумагу и чертеж в конверт и надписал на нем:
МОСКВА.
Высший Совет Народного Хозяйства
КОМИТЕТ ИЗОБРЕТЕНИЙ
IV
После неудачной поездки на пустошь разлютовалась кила у Пантелея Кишкодера. С утра ровно бы ничего, а как наступает вечер, такая по избе воркотня, что деваться некуда. Жмет-жмет Пантелей килу в гузеньях, не вытерпит, выйдет в сени, ровно бы до ветру. Походит там, поугомонит ее и снова в избу. Влезет на печку, а там хуже прежнего развоюется кила. Ну, просто, сладу нет.
Думал Пантелей сперва, что непогодь кила пророчит. А тут, как на грех, такие ли хорошие дни выдались, что хоть и не уходи с улицы. На вербу поглядеть, прямо чуть не запах от нее. За речку ль глазом кинуть, синь теплая. Того и гляди середь неба жаворонок выпялится и зазвонит, и зазвонит...
Нет, совсем плохо у Пантелея с килой. Думал-думал откудова напасть такая. Ну, и надумал, на печи лежа под воскресенье. Быть Аким притку в ту ночь напустил. Недаром чортом носился по всему полю...
Ажно похолодело в подмышках у Пантелея.
С утра нарядился в хорошую справу, подхомутал да подсупонил Карька и к ранней обедне стеганул. А в церкви прошел прямо в алтарь и к попу Вавилу:
- Благослови, отец Вавил...
О. Вавил брякнул крест и подставил для поцелуя руку. Пантелей Кишкодер поцеловал руку и попридержал попа.
- Батюшка... Я вот насчет Акима Ольхи... Не иначе, как вправду чорту душу продал...
- Ну? - насторожился поп.
И рассказал Пантелей, как ехал он за сеном, как вскрикнула сноха Степанида и как оба они увидели Акима Ольху верхом на чортовой машине. Захлебывался, торопился рассказать все сразу Пантелей. А поп слушал и болтал головой. Когда выдохся Пантелей, поп Вавил промолвил:
- Ладно... Проповедь скажу...
стр. 43
Замутило попа это известие. Еле-еле тянул обедню, гнусавил, невпопад гугнил молитвы. Хорошо, что регент старый, не хуже попа богослужение знает. Поэтому, - поп свое невпопад, на клирос вытягивает нужные хвалы и песнопения.
Кой-как дотянулась до конца обедня. Народ ко кресту двинулся. Ан... не все! Вынес к народу на амвон псаломщик аналой, угромоздился около него поп Вавил и начал:
- Православные!
Прокатился говорок по церкви от амвона к паперти и смолк. Поп снова:
- Православные! Всяко поругали веру нашу, а до того никто не дошел... И в ком змея ядовитая поселилась, где грех угнездился и демон семена свои взрастил? На погибель христианскому миру и на поругание господа вывесил у себя Аким Ольха непристойные чертежи на место божницы. Продал душу чорту! Выдумал машину и по ночам ездит на ней по ветру и навстречь ветру, пугает православных и тешит чорта... Православные! Да благословит вас господь бог и защитит от погибели. А Акима Ольху я отлучаю от церкви и предаю анафеме! Аминь!
Слушал Пантелей Кишкодер попа Вавилы речь и наполнял сердце радостью. Чувствовал, что отходит кила и на прежнее место становится. В радости своей и не заметил, как опустела церковь.
Ехал домой благостный и довольный, подбирая в уме кого собрать в партию против Акима Ольхи.
Вечером у Пантелея чуть не сходка. Собрались мужики, кряж на кряже. Расселись на лавках, на пороге, на печных приступках. Молча слушали Пантелеев доклад про Акима и про его машину.
... - Ежель ты честно, дак не посадили б тогда в острог. А то сидел ведь!.. А нам от этого большой вред, православные! Два года недород почему? А скотина падает почему? Аким всему виной. С нечистым связался, а бог-то и карает всех. Порешить надо с Акимом! Все грехи развяжем...
На том и закончили гузливое собрание: порешить с Акимовой машиной, а самого Акима выселить. И чтобы все это до Пасхи проделать, потому что в Великий пост и малый грех скинуть, большой богом зачтется.
V
Степа Сухожилкин свое дело сделал, съагитнул ребят на Акимову линию. И в тот же вечер, как собрал у себя мужиков Пантелей Кишкодер, всей гурьбой ребята вкатились
стр. 44
Запоздравляли ребята Акима Ольху, жали руки, шутили: в Акимову хибарку. Загудела изба, затопырились непривычные к многоголосью стены, замигала от разговоров красным языком лампа.
И всем было задорно и весело. А с ребятами и Аким Ольха повеселел. Возился около ничего в чулане, делал занятой вид, а сам глядел на ребят и думал:
- Эка, задору-то в них!.. Настроить их на верную дорогу сколько наворошить можно?.. Ничего, настроим...
Степа Сухожилкин встал:
- Имею слово для доклада. Кто против?
- Никого.
- Ну, дак вот... Помню я, когда еще вовсе мальчишкой был, говорили про Акима Ольху, будто он с чортом связался. Помните, как его поп через пристава да через урядника в острог засадил?
Все помнили.
- А за что парня упекли? Кто мог доказать, что вправду он с чортом спознался? Никто! Ну, да не в том толк, нам-то про чертей не втолкуешь. Мы-то знаем, что никаких чертей нету.
Вскочил Аким Ольха из своего угла и голос подал:
- Товарищи! Не в чертях дело! Ну, их!.. Пущай они у попа остаются. Обидно мне, что травят, как волка. Вот, что обидно! Всю жизнь был я настоящим мужиком, работал... А взяли да и разорили. Ладно. А думу не разоришь! Выдумка-то при мне осталась. Машину-то у меня из головы не вырвешь!
- Верно, Аким!
- Правильно, товарищ!
- Вот. А добираются до машины. Темнота наша горемычная, серость да неграмотность... Сожгли однажды... Я другую построил. Помогите вы мне, ребята, до весны! Знаю, полезут мужики, так не отстанут. Недаром говорят про нечистую силу, на этом всю свою политику поп с Пантелеем держат. А весной пробу при всех сделаем, запашем. Все увидят мою правду, тогда не тронут.
Ребята молчали. Аким оглядел их:
- Ну, братцы, согласны?
- Знамо, согласны!
- Валяй, Аким, оборудывай!
- Строй машину!
- Поможем!
Аким стоял перед собранием потный и дрожащим голосом сказал:
- Спасибо, товарищи. За доверие спасибо. А я уж вам скажу, что испробована у меня машина. Действует!
стр. 45
- Магарыч с тебя, Ольха! Беспременно!..
- Вспрыски!
Аким засмеялся:
- Ладно, ребята. Для такого случая закажу ведро самогону. Всех угощу!
- Во-от!
- Ну, и попраздноваем.
- Вот попьем-то!.. Всю неделю пьяные будем.
- А ты нас на своей машине прокатишь?
- Прокачу! Только тарантас надо будет приспособить. Это можно!
Весело было у Акима. До полночи протолклись у него ребята, прослушали. А Аким рад стараться, пошел перед ребятами расписывать.
- Охранную грамоту получу, патент. Штука эта, ветроплуг-то мой, кажной деревне нужон будет. Денег заработаю и на эти деньги свое хозяйство направлю, а остальные на специальное училище пожертвую! Машины заведем.
Разошелся Аким, про все обиды позабыл. А ребята слушали и удивлялись, - дескать, эво, какой Аким Ольха! А они-то и не знали, что рядом с таким человеком живут...
Когда уходили, Степа Сухожилкин положил Акиму на плечо руку и похвалил:
- Святой ты человек, дядя Аким! Ей-богу.
И от этой простой похвалы чуть не выпрыгнуло сердце у Акима, от радости в дыху сперло и слова застопорило. Только, когда проводил ребят, отошел маленько. Сообразил все, и затопал частыми шагами по избе.
- Победа! Победа, мать честная!.. - и бегал, бегал по избе, чтоб поугомонить небывалую радость.
Где тут спать, когда в голове дума на думу наскакивает? Тянет на огород выбежать, отпереть сараюшку и бродить кругом машины, любоваться ею, подчищать, подхаливать. Чтоб вид у нее был радостный, глаз веселил. Чтоб у каждого сердце весельем вздыбилось при одном виде машины...
Так и не утерпел Аким. Накинул на плечи полушубок, натянул на голову картуз, сунул в карман коробок спичек и выскочил из избы. "Гараж" у Акима близехонько от избы, на огород выйдешь, так и упрешься в него.
На улице - тишина. Погода теплая, ласковая. До вербного воскресенья две недели, а уже в воздухе носится радость вербная, сырая и талая...
Тихо кругом и снежно. И в тишине чувствует Аким, как тает сам в себе поразбухший снег, как капля по капле просачивается сквозь самого себя до земли.
стр. 46
Глянул на соседскую крышу - сырая темь. И будто тепло идет с крыши...
- Да-а... Недолго весны ждать!.. - крякнул Аким и заскрипел по тропинке на огород. На огороде снова остановился и снял шапку.
... Эх ты, тишь деревенская, предвесенняя!.. Ночь-то, ночь!.. Раскуделилась по всей земле, обмотала теплым одеялом поле и деревню, дышит отдыхом и еще неслышной жаворонковой песнью дразнит уши... Так бы вот и распластался Аким в этой ночи, слился бы с нею, ушел бы весь в отдых...
Только что за шорох в "гараже"? Неужто собака соседская в стружки спать забралась?
Вот я тебе задам!.. - нахмурился Аким и осторожно пошел к сараю.
У сарая остановился и прислушался. Шум оттуда. Но это не собака возится. Похоже, будто человек пилкой орудует. Что ж такое?..
Аким на цыпочках ближе, подошел к самому сараю, приложил ухо к стене... Вправду, пила слышна... Неужто какой злоумышленник?.. Да ведь он, окаянный, самое дорогое для Акима погубит!..
Забыл Аким про самого себя, про то, что он один, а в сарае может несколько человек быть. Кинулся к воротам, распахнул их и заорал:
- Сволочь! Сволочь! Мою машину!?. Дьявол!..
Шум замолк. Чиркнул Аким спичку, осветил сарай и увидел Пантелея Кишкодера с ножевкой в руках, а за ним Петруху Дубина и Миколу Пупа. Увидел, что все трое перепугались и не знают, что им делать. Схватил в руки полено да в темноте как тарарахнет по Пантелеевым рукам! Взвыл тот от боли. А в это время опамятовались Петруха и Микола, засопели и, не подавая голоса, двинулись на Акима огромными тушами. Аким от них, выскочил из сарая и захлопнул ворота. Подпер снаружи колом и захохотал. А из сарая забарабанили и подали голос:
- Отвори, адово отродье!
- Нет, не отворю! Попались мне, голубчики! Молитесь богу, настал ваш последний час... Всех живьем спалю! Никого не выпущу!..
Из сарая по воротам такой грохот в три пары рук, что доброму грому в пору. А за грохотом голоса:
- Выпусти! а не то и машину твою вдрызг разнесем!
- Отворяй!
- Не дури, Аким! Побойся бога...
стр. 47
Это Пантелей Кишкодер елейным голосом запел в щелку. Аким захохотал:
- Бога? Ха-ха-ха!.. А ты побоялся бога машину-то мою пилить? Побоялся?
- Отопри, вражья сила! - заорал Петруха Дубин, грохоча в ворота. - Разнесу весь сарай и с тебя живого не слезу!
Аким Ольха подумал и ответил:
- Вот, что мужики. Выпустить я вас выпущу. Но только один уговор.
- Какой уговор? Отворяй, нечисть!
- Ты не шебарши! Говорю - спалю сволочей и на суде оправдают за такую погань! Согласны на уговор али нет?
- Да согласны, - запел Пантелей, - отпирай...
- Нет, ты сперва выслушай. Уговор такой: до весны чтобы не трогать моей машины. А весной на первой проталине пробу сделаем.
- Да ты на чорте и зимой ее сделаешь...
- Не на чорте! Зови попа, пущай молебен служит. Ежели тогда не пойдет машина, делайте со мной что хочете. Тогда, значит, правда ваша, продался я чорту.
В сарае молчали. Аким повторил:
- Согласны на этот уговор?
- На это согласны, - ответили ему.
- Ну, ладно.
Аким отпер сарай. Мужики вывалились в снег, вскочили на ноги и застрекотали через огород от Акима. Пантелей бежал и оглядывался. Придерживал левой рукой килу, правой частил кресты, а ртом - матершину.
VI.
Два дня чинил Аким Ольха Пантелееву рану на своей машине. На самом хребте сделал Пантелей большой поперечный надрез и чуть не испортил Акиму всю музыку.
На другой же день после этого случая собрал Аким ребят и рассказал обо всем. Так и так, мол, ребята, посулили вы помощь оказать, вот, дескать, и окажите.
Ребята нахмурились на мужицкую выходку. И порешили:
- Кажному чтобы приходить на ночь к Акиму Ольхе и нести около машины дежурство.
Как сказали, так и сделали. Поочередно приходили на ночь и дежурили. Аким Ольха мог спать спокойно. В самом деле, у машины сторож, а ты спи себе, либо изобретай ночью какую-нибудь новую штуковину.
стр. 48
Зацвел Аким, помолодел даже, как заботы с него посвалились. В песни человек ударился. День-деньской толчется у машины, раздобыл красную и зеленую масленые краски и разрисовывает свой ветроплуг.
То были белые деревянные ребра, словно рыбий костяк, а не машина. А тут, как принарядил белые ребра в красный цвет, изукрасил продольные скрепы зеленым, пять колесных ободьев тоже зеленым, а спицы - красным. А спереду всю машинную грудину и пропеллер в три цвета пустил: красная полоса, рядом - зеленая, рядом - чистое белое место. Навел этих полос рядышком, словно штук шесть радуг уместил.
Привел однажды ребят днем в сарайчик, распахнул ворота и показал. Ахнули парни, просто глазам своим не верят.
- Аки-м!.. Да ты ль это намудрил?!
- Да это и на заводе так чисто не сработают...
Аким, знай, ухмыляется да молчит. Дескать, то ли еще будет.
*
В деревне и жизнь деревенская. Течет она маятно, день за днем по зиме выколачивает. Дотекла до вербной недели лениво и незаметно. А на вербной вдруг полыхнула теплом, солнышком, заскугорела капелью, ухнула ручейками и ручьями с гор, с пригорков - к речке, к оврагам, к вирам. Зашерстило по снегу теплыми граблями, запела невидимым звоном-гомоном.
На тепло народ подался. Вылезали из заспаных, пропотелых изб на улицу, подставляли бороды солнышку, жмурились, крякали.
Глядь-поглядь, проталинки зачернели по полю. Заметил Аким Ольха проталинку и сердце у него взыграло на семи заслонках. Ажно в ушах звон загудел!.. Подумал вслух:
- Ну, Пантелей, теперь поглядим, - кто кого? Ты ли меня поповским крестом, я ли тебя наукой?..
Ан, Пантелей на вспомине легок, в Акимово окно костылем.
- Кто там? - высунулся Аким.
- Я-а... Уговор помнишь? Время подоспело.
- Помню. Мой уговор был, я и сделаю свое. Дай пообтаять земле малость.
- Недельку подожду... - согласился Пантелей.
На страстной неделе объявил Аким, что собирает деревню, ветроплугу пробу делать. Пантелей Кишкодер на дыбы:
- Подождь! Какая неделя-то? Тебе это наплевать, ежели ты с нечистым в родстве. А нам не с руки душу закладывать. Жди до Фоминой недели.
стр. 49
- На Фоминой не на Фоминой, а на святой обязательно пробу сделаю. Некогда ждать. Упреди попа и чтоб не задерживать!
Повернулся и ушел. А за ним ребята кучей в пятнадцать человек. И все на Акимов огород. А там Аким Ольха каждому наставление:
- Может захотят без пробы изломать... Не допущайте, братцы. Оцепите машину и дело с концом.
VII
Дождались. С утра погода наладилась тихая, шпарило солнце теплом с неба, а с поднебесья в синь рассыпались жаворонки.
С утра Аким со Степой Сухожилкиным в сарайчике-"гараже". У обоих в руках рогожи и рогожами пеленают они ветроплуг. Спеленали, обвязали веревками. А там пришли остальные ребята и привели подводу. Гуртом взгромоздили на телегу машину.
- Но-о, пошла, рыжая! - подстегнул Степа лошаденку.
А Аким, ровно бы наседка от ястреба, мечется вокруг телеги, беспокоится.
Выехали в поле. В паренине уже собрался народ. Вся деревня вывалила. Да не только одна, и из окрестных деревень пришли, кто попрослышал по Акимову затею.
Расступилась толпа, отодвинула хоругви, заколыхалась сотнями голов и спин. Глянул на толпу Аким и жутко ему стало... А ну, как ветру не будет?.. Не пойдет ведь машина... А раз не пойдет, пиши пропало!..
Тревожно оглянулся на небо из-под ладони. За ним вся толпа подняла головы. Но никто ничего не увидел и снова все уперлись глазами в запеленатую рогожами машину.
Отпрягли лошадь. Ветроплуг сняли с телеги, разоблачили его. Сверкнули на солнце радостные краски, полыхнули по людским глазам, разостлали на лицах неудержимые улыбки.
Аким захлопотал около машины, ощупывал, проверял, прилаживал лемехи. А вокруг гомонил народ, протискивался ближе, тесным кольцом окружал Акима и его машину.
Вперед протиснулся Пантелей Кишкодер. Перекрестился, сняв шапку. Заговорил:
- Провославные! Расступись!
Все, не понимая почему это делают, расступились, образовав проход. По этому проходу медленно и важно прошел поп Вавил в облачении, за ним дьякон и псаломщик.
стр. 50
Зачадили кадильным дымом, загнусавили молитвы, замахали рукавами, поясными поклонами укланиваясь господу богу. За попом и дьячком закланялись все православные, зашевелили губами, рассыпали шелест по толпе.
А Аким слюнил пальцы, щупал ветер и тревожился. Нагибался ежеминутно к машине и что-то шептал про себя засохшими от тревоги губами.
... Отмолился поп. Окунул веник в святую воду, брызнул с него на Акимову машину. Пантелей высунулся и крикнул:
- Ну, Аким, доказывай! Ежели не продался нечистому, пойдет твоя машина! А нет, - не обессудь! Не потерпим адово отродье! Не быть тебе целым!..
И толпа, как разбуженная, загудела скрытой в глубине задних рядов угрозой.
Аким встал на машине, снял шапку.
- Граждане! - заговорил он и голос у него дрожал. - Не продавался я никакому чорту! Да и не видывал я его. Эта самая машина простая механика и называется она ветроплуг. Я ее построил, это верно. И работать она должна только при ветре. Пускай хоть малость подует, машина пойдет.
Все молчали. Аким оглянулся округ и еще пуще сжалось у него сердце. Все глаза глядели на него с затаенным ожиданием, даже с угрозой. А ни с неба, ни с поля ни ветринки... Ни-ни!.. Тихо-тихо, так тихо, что слышно, как дышит толпа...
А из тишины голоса Петрухи и Пантелея:
- Не идет твоя машина!
- Нечистое дело.
- А ты не торопись! - крикнул Аким. - Дай ветру дунуть!
Пантелей прошел к машине, зашел спереду и проговорил:
- Вот я дуну. Говоришь, мало надо? Ну, значит, и моего духу хватит!
- Отойди!
- Не отойду! А ты не морочь народ!
Пантелей протянул руку к пропеллеру, чтобы схватить его, отломать и размочалить об Акимову голову; оцепили, по уговору, машину кольцом ребята; засучили кулаки Петруха Дубин и Михайла Пуп.
- Прочь! - вдруг закричал Аким Ольха: - Все прочь! Отойди!
Толпа остановилась. Ребята кинулись врассыпную. Аким поболтал рукой в воздухе и ожил. Еще раз крикнул:
- Отойди, говорю, Кишкодер!
А Пантелей уперся ладонями в колени, вытянул лицо к машине и плевал на нее мелкими плевками. Он не слышал
стр. 51
Акимова окрика, а может, слышал да не обратил внимания. Он плевал и дул на машину, топоча ногами и упираясь в коленки ладонями.
И все увидели: - медленно повернулся пропеллер, скрипнула машина, вздрогнула и медленно полезла на Пантелея Кишкодера. Опрокинула его, подхватила пропеллером и отбросила в сторону, на толпу.
Ахнула толпа, попятилась в страхе, закрестилась. А ветроплуг, медленно увеличивая скорость, поплыл через поле к лесу, оставляя за собой широкую, в четыре лемеха, борозду свеже-вспаханной, черный земли.
Замерла толпа. Следила глазами за Акимом Ольхой и видела, как дошел ветроплуг до леса, как медленно поворотился и также медленно и с легким жужжанием пошел назад к толпе.
Аким остановил машину. Но сойти на землю ему не дали. Ребята подхватили его на руки, взмахнули и вскинули высоко над головами.
Взвыла невиданной радостью толпа, разодрала сотнями голосов солнечную тишину, затрясла шапками.
... Не скоро смолкло. Не скоро мог взлохмаченный
и радостный Аким взобраться на свою машину
и бросить в наступившую тишину:
- Братцы!..
Но не договорил Аким. Утонул
его голос в реве толпы,
слился с ним в од-
ном общем
крике.
*
Ленинград.
(Удар: Альманах / Под редакцией А. Безыменского. М. Новая Москва. 1927. [Кн.] 1)
