стр. 350
А. ХОВАНСКАЯ
ЖЕЛЕЗНОВЫ
ЛУША
Ивана не баловала жизнь.
Их, братьев, двое было в семье: он и большак Макар. Макар пошел в отца характером, буйством, силой. Иван был худ, в плечах узок, молчалив, себе на потеху сделал его Макар дурачком, юродивым.
После смерти отца Макар стал хозяином в доме. Мать, смуглая скупая старуха, считала Ивана дурачком. Его и одевали, и кормили похуже, и обижали, высмеивая всегдашнюю задумчивость его и нескладные, путаные движения. Насмешки эти, затею свою, Макар не оставлял, помыкая братом. Иван только вжимал голову в плечи и молчал. Казалось, не чувствует он обиды, как чувствовал бы другой человек. Но темные глаза его, из-под прихмуренных бровей, в такие минуты смотрели с угрюмой яростью.
Макар, безудержный в страстях своих, женился нечаянно, наспех. Просто поехал в Крутогорье на престольный праздник и крутил там два дня, пьяный и бесшабашный. Тут подвернулась Лушка.
стр. 351
Макар, как через воду, видел ее маленькое и тугое, как яблочко, рябенькое от веснушек лицо, когда сидел у Беспаловых. Сваха неумеренно и бесстыдно нахваливала ее. Да и приданое давали. Макар воротился в Воржу, зачем-то продал гармонь и об'явил, что женится. А недели три спустя играли свадьбу.
Уже в самый день свадьбы, в церкви, под венцом, разглядел Макар, что молодая некрасива, кривобока, слабосильна, робка, да еще, пожалуй, с придурью. Макар стиснул зубы и простонал от злобы. Тут же, стоя под венцом, Макар твердо порешил, что избавится от немилой жены.
На третий день Макар отправился в Крутогорье. Он все рассчитал вперед, умеряя гнев свой, чтобы не испортить дела. Прежде чем навестить родню, он отправился к приятелю и долго жаловался ему, зная, что тот раззвонит новости по всей деревне. У Беспаловых удивились решительному и мрачному лицу Макара. Макар, нахально раздувая ноздри, об'явил, что его обманули, что Лушка оказалась нечестной, что... но тут плач и вопли поднялись в беспаловской избе, так и не договорил Макар главного.
Лушку, сироту, в семье не любили. Но тут всех взяло за живое. Неслыханный позор обрушился на честную беспаловскую кровлю; подавленные тяжестью этого позора, члены беспаловской семьи со скрежетом зубовным проклинали Лушку. Никто не подумал заступиться за нее. Ее бы растерзали, появись она в доме. Началась всякая бестолочь, посыпались причитания, угрозы, вопли. Макар понял, что этак до утра не переслушать ему споров и перекоров. Он поднялся и потребовал, чтобы Беспаловы взяли Лушку обратно.
Эти слова вызвали новый взрыв брани. Выяснилось, что Беспаловы наотрез отказываются принять Лушку. Макар плюнул старику в бороду и, крупно шагая, вышел из избы.
стр. 352
Ехал он трезвый и свирепый, редкий дождь мочил открытую голову, ветер обдавал его холодом, - он не чувствовал. В душе почитал он себя безмерно оскорбленным. Уже под'езжая к Ворже, он вдруг бросил вожжи, скривил лицо и хриплым, дрожащим голосом, срываясь, как бы с натугой отворяя заржавленную дверь, дико затянул жалостную песню. Но так странно было ему вслушиваться в свой голос, так чудно прозвучали знакомые слова, что Макар оборвал, зло закусил губы и остальную дорогу сидел смирно, не паясничал.
На утро вся Воржа знала о позоре молодой. Бабы вдохновенно сплетничали у колодца, на Лушку пальцами показывали, стоило ей выглянуть за ворота. Макар нещадно исколотил ее, крича, что она его обманула, а теперь ее, змею, потаскуху, чорта, никак не сбудешь с рук.
Лушка окаменела от ужаса. Она даже не плакала, - она не умела плакать, - не защищалась, только закрывала руками лицо и этот бедный жест, это боязливое смирение пуще бесили Макара. Гроза бушевала у Железновых и домашние со страхом ждали, когда утихомирится большак. Старуха-мать не поверила Макару, но не сказала ни слова в защиту Лушки: сноха пришлась не ко двору и надо было ее сбывать с рук.
Беспаловы, проклиная Лушку, пытались бороться, жаловаться на Макара, отстаивать свою правоту. Они кинулись было к свахе, но та встретила их бранью, мстя за неотданные сверх уговора пять аршин ситца. Макар бабенку эту теперь всюду таскал за собой; под шумок говорили, что он и жил с ней, баба была проворна, еще не стара, черноброва, с огоньком в выпуклых, нагловатых глазах и с круглым лицом, побитым оспой.
Беспаловы, наконец, пошли на уступки. Они согласились принять Лушку, - в свою очередь они поклялись вколотить
стр. 353
ее в гроб, пусть только вернется, - но требовали, чтобы Макар отдал все приданое и телку сверх того.
Железновы возмущались, как будто их грабили среди бела дня. "А лушкин грех чай не я покрыл? Не я позор взял на свою голову?", бессовестно орал Макар, в тридцатый раз пересказывая слушателям всю историю заново. Старуха Железнова побелела, узнав, что Беспаловы требовали еще и телку. Макар обложил последними словами беспаловскую родню, об'явив, что он скорей задушит Лушку своими руками, чем станет разорять дом. Казалось, ни Беспаловым, ни Железновым не вылезть из грязи этого постыдного дела, но оно разрешилось само собой и так, как никто не ожидал.
Иван по привычке сторонился семейных дрязг, хотя твердо знал, что Лушка не виновата и именно потому, что она не виновата, беспомощна, безответна, ее одолеют эти волки. Она полюбилась ему сразу своей тихостью, своим кротким, рябеньким от веснушек лицом, даже то, что была она некрасива, нравилось ему. Он однажды застал ее в сенях, в растерзанной кофте сидела она на полу, опустив голову и дрожа губами, грустно разглядывала оторванный напрочь рукав. Смутный свет падал в маленькое, запаутиненное окошко, сверху ложась на ее худенькие плечи. Завидев ее, Иван подошел, не зная, что сказать, сел рядом. Что-то словно сжало ему горло.
Лушка взглянула на него глазами, сияющими от стоявших в них и непроливавшихся слез, вздохнула и опустила голову.
Иван подождал, - не скажет ли она чего, она не сказала, не пожаловалась, - кашлянул и спросил глухо:
- Опять Макар?
Она испуганно прихватила оторванный рукав и стала отодвигаться, точно стараясь слиться со стеной, стать невидимой.
стр. 354
В тени, в полусвете, неотрывно глядели на него сияющие страдальческие глаза.
Иван сказал, стараясь утешить:
- Ну, авось воротишься домой, лучше будет...
Она шепнула:
- Забьют...
На это нечего было возразить. Иван оглянулся, уходя: из угла, как у затравленной лисички, блестели эти глаза среди полной тишины и молчанья. А ночью Иван пришел к ней, - Лушка спала одна, в клети, рухнул на колени, положил холодный лоб на край ее лоскутного одеяла и в тоске закрыл глаза. Лушка дрогнула, прислушалась, губы у ней затряслись, как давеча, она перекрестилась ледяными пальчиками и молча отодвинулась, давая ему место рядом с собой на неширокой лавке. Всю ночь, ровно и холодно, шумел осенний, немолкнущий дождь.
ЗАКАТ МАКАРА
Под утро старуха увидала выходившего из клети Ивана. Она поняла. Она не сказала ничего, но долго обдумывала, сжав губы и глядя в окошко, где дымился рассвет ненастного, туманного дня. Так, ничего не решив, она пошла доить корову.
Отомкнув дверь низкого хлева, старуха постояла в задумчивости: сказать Макару или не сказать? Процеживая молоко, она наморщила лоб, упорно обдумывая, взвешивая все обстоятельства и по-своему оценивая их. Новое движение мысли вдруг оживило ее смуглое худое лицо.
Она подошла к телке, ласково толкнула ее в лоб, в белую жесткую звездочку, телка, тяжело вздохнув, обнюхала ее пальцы. Старуха стояла неподвижно, теперь она знала твердо, что не только телку, крохи не отдаст из дома... Еще
стр. 355
не рассвело вполне, холодный серый свет тускло обливал деревенскую улицу, накрапывал мелкий дождь, за плетнем рдели блестящие рябиновые гроздья.
Когда домашние разошлись, старуха коротко рассказала Макару. Он сперва остановился, выпучив глаза, потом покатился со смеху. Он хохотал, точно черти в него вселились, хватался за бока, чихал, кашлял, хрюкал, ржал, утирая выжатые смехом слезы. - Ах, дьяволы! Ах, обормоты несчастные, что наделали-то!.. - он вдруг осекся: глаза матери глядели пристально и колюче.
- Дурак! - негромко сказала она, покачивая головою, как бы удивляясь его непроходимой глупости. - А ты бы подумал: сраму-то! Ведь Беспаловы теперь Лушку не примут, скажут - сами виноваты во всем.
Макар дернул себя за бороду. Это было полное крушение всех замыслов. Это был конец. Задыхаясь, он бессмысленно смотрел на мать, ожидая, что она скажет.
Но старуха молчала. И опять поразило Макара жесткое выражение ее глаз. Тогда он спросил хриплым, пересекающимся голосом, кусая кривившиеся губы:
- Лушка - где?
Он еще сомневался. Старуха, помолчав, равнодушно ответила:
- Картошку копает. В обед ее пришлю.
И Макар вздрогнул, услышав этот равнодушный голос...
В обед Иван остался один в поле. Мать обещала послать девчонку и ушла последней. Налегая ногой на заступ, Иван все посматривал на дорогу. Дождя не было, но мельчайшая водяная пыль сеялась и оседала на грубом ивановом армяке. Терпко пахла взрытая черная земля. Это был горьковатый запах увяданья; отдав все, земля ждала покоя, зимы, сна. Глубоко всаживая отяжелевший заступ, Иван невольно думал, что вот эта тучная земля, как чудовищную плесень
стр. 356
взрастила Губичевых, Ситниковых, Будининых, Железновых... Выпрямляясь, видел он направо от себя плоское поле, куда хватал взгляд, налево, спускаясь к оврагам, теснилась мелкота, воржищанская голытьба и скудость. Растрепанные кровли изб казались издалека еще непригляднее, ниже. Панически в сером небе мотались голые верхушки кленов. И только будининский трактир ярко, как мухомор, краснелся своей железной крышей... Что-то словно тронулось в Иване; бывает весной, в половодье, по темной воде тихо трогается большая льдина. Недаром день этот он вспоминал потом с ужасом и тоской, как поворотный в жизни...
Думалось и о Лушке. "Быть беде", бормотал Иван, в сотый раз вглядываясь в туман, трудно борясь с желанием бросить все и уйти. Как крот копаясь в земле, усталый и озлобленный, крепко ненавидел он ее, кормилицу Железновых. "Уж и быть ли, не быть ли беде, уж расти ли в городе лебеде...", с свирепой ясностью вспомнились ему слова евграшкиной песни.
А по дороге, во весь дух, бежала девчонка Мотя, размахивая котелком, увязанным в тряпочку. Добежав, она поставила котелок на межу и, решительно-отчаянно оправляя сбившийся платок, сказала голосом, прерывавшимся от жалости и страха:
- Дядя Иван, Макар жену убивает...
Иван не слыхал, что еще говорила она... Он спешил, убыстряя шаги, точно мог чем-нибудь помочь Лушке. На всю жизнь он запомнил этот беспощадный к нему день, осенний пепельный пруд, подернутый слабой, едва уловимой рябью, эти мотающиеся верхушки голых кленов и воронье, воронье, кружившееся над полем... У железновского крыльца толпились бабы. Макара не было. В сенях мать, - лицо ее было спокойно и строго, - отжимала над ведром краснеющую
стр. 357
тряпку. На лавке, в избе, лежала Лушка в стареньком своем, ситцевом, в крапинку платье, голова у ней по виску была замотана грязным окровавленным полотенцем, лицо побелело, только веснушки чуть осмугляли щеки, губы, плотно сомкнутые, застыли, жалобно, по-детски, кривясь. Она уже не стонала, не откликнулась. "В гневе был... толкнул ее, а она и угоди головой об угол...", рассказывала мать толпившимся бабам. "Хилая была... много ли такой надо?..". И с ужасом понял Иван, что мать говорит о Лушке так, как будто она уже не слышит... Он рванулся к ней, сотрясаясь от боли, но лицо ее ни одним движением не ответило на его порыв. Его оттолкнули, зашептали: "Не трожь... что ты?..". Тогда он, шатаясь, вышел...
Макара арестовали в тот же день, хотя урядник заметно его выгораживал. Месяца два спустя он вышел из тюрьмы, откупившись крупной взяткой. В тюрьме, даже в этот короткий срок, он получил окончательную отделку, он вернулся героем и одного только не рассчитал: земляки сторопились его, как зачумленного. Даже мать неласково встретила Макара.
За последние два месяца она сильно постарела, но была все так же неутомима в работе, помрачнело, опало только ее смуглое лицо. Она стала еще более скупа и черства, морила домашних голодом. Макар, оставшись с ней наедине, заикнулся: "Не я один в ответе...". Старуха властным окриком перебила его:
- Да ты никак очумел?
Макар только заскрипел зубами. Он чувствовал, что ему не доверяют, боятся его... Но разве один он был виноват? Макар твердо уверился, что нечаянно убил Лушку, и его бесили сплетни, ходившие по селу. Он готов был каяться на перекрестках, если б знал, в чем каяться ему? Озлобившись, он запил.
стр. 358
Злая година началась этим днем его нового запоя. Домашние думали, что помешался Макар, - он был жуток, близкое безумие, хмель безудержного разгула угрюмо блестели во взгляде его блуждающих, воспаленных глаз. Он начал пропивать все, что попадалось под руку. Старуха следила за сыном, насильно отбивала всякую хозяйственную вещь, обреченную Макаром на пропитие, не спала ночей, потихоньку приводила бабушку Василису отчитывать сонного Макара, бранилась и даже дралась с ним: ничего не выходило. Однажды, пьяного, Макара заперли в клети, он вышиб дверь, выбежал, схватил нож и кинулся искать мать, грозясь ее зарезать. Будинины уговаривали старуху спрятаться, но она вышла, - ей ли было бояться Макара? - бестрепетно подошла к сыну, постояла, поглядела (Макар, растрепанный, грязный, дико орал, выкатывая налитые кровью глаза), покачала головой и плюнула ему в лицо.
В редкие минуты отрезвленья Макар понимал, что он разоряет хозяйство. Но чем яростней, в трезвые дни, хватался он за каждую возможность спасти дом от надвигавшейся нищеты, тем яростней губил он его, впадая в буйство. Вечная борьба с матерью утомила его. В конце концов Макар бежал, взломав укладку, стоявшую под кроватью матери.
Железновы хватились только к вечеру. Старуха всполошила все село, ей даже в голову не пришло скрыть новый позор, содеянный Макаром. На третий день к Железновым прибежала соседка рассказать, что Макар об'явился у Будининых, в трактире.
Старуха с воем выбежала на улицу. Порошил снег. Синели в сумерках снеговые шапки на плетне, редкие, красные огоньки трепетали сквозь метельную, пуховую порошу. Подбежав к трактиру, Железнова остолбенела: с крыльца, ухмыляясь, раздувая ноздри, сходил Макар, пошевеливая в руках гармонь, подрагивая плечом и притоптывая ногами.
стр. 359
Лицо у него было опухшее, багровое, дикое, космы волос падали на глаза, он смеялся. Задержавшись на последней ступеньке, он выхватил кусок яркого ситца, швырнул его наземь (развертываясь, ситец красно сверкнул на молодом снегу) и разудало ступил на эту дорожку, поигрывая, посвистывая, весело озирая толпу, отшатнувшуюся в испуге.
(Перевальцы. Федерация. 1930. )
