стр. 318
А. СЕРАФИМОВИЧ
ЧТО Я ВИДЕЛ
- Надо рационализировать свою жизнь до мелочей... уплотнить... Ты посмотри, как теперь рабочие! Нельзя губы развешивать по-старинке... Во сколько едешь?
- В десять тридцать.
- Ага, скорым. Ну ладно, сиди и жди. Я возьму такси, ровно в десять заеду за тобой, две минуты - спуститься по лестнице и сесть с вещами на такси, пятнадцать минут - до вокзала, две с половиной минуты - выйти из такси, дойти и сесть в вагон, полминуты - оглядеться в вагоне, итого десять тридцать, и... марш!
Я вздохнул:
- А не лучше ли на извозчике и пораньше выехать?
- Ну вот, ты всегда так: заберется за два часа до поезда на вокзал, сидит на платформе, ждет и боится опоздать, пока поезд подходит. Ведь это неразумная трата времени. Это ж по-старинке, помни - теперь так нельзя жить. Необходимо уплотнять время.
Я опять вздохнул: ну, уплотнять и уплотнять, - молодым и книги в руки. Покорно стал ждать.
Десять десять. Гудок. Такси. Две минуты спускались. Пятнадцать минут неслись. Две с половиной минуты... две с половиной... словом, когда надо садиться, последний вагон закраснел убегающим фонарем, и я - на пустой платформе, - ровно на полминуты мы зацепились.
стр. 319
- Ну, что? Ничего. А как на фабрике, что же, думаешь, разве гладко рационализация проходит? Тоже со всячинкой.
"Это действительно!.." - подумал я.
Ехал я на тихоходном пассажирском поезде, пропадал от табачного дыма, скуки и семячек, которыми плевались отовсюду.
Вот она, станция Никифоровская под Козловым. Встречает товарищ. Верхняя губа молодая, голая, начисто подбритая. Глаза крепкие, серые, чуть с ухмылкой - глядит на человека в лицо, а и сзади всего видит, - у него не вывернешься. Рабочие ласково встречают, трогают кепку:
- Красному директору!
Ага, любят парня.
Ведет нас на свое производство - бэконная фабрика. Это - свиная фабрика, - свиней не выделывают, а разделывают.
Длинное-предлинное, низкое, сводчатое, без окон (горит электричество) здание. Электрические лампочки теряются в бесконечной дали бесконечной вереницей. Чувствуешь себя в странном подземелье, - вода, холод.
Вот на одном конце подземелья рабочий хватает свинью - раз! - крюком за ногу, поехала свинья, вися вниз головой, к судьбе своей неотвратимой. Следующий точным, коротким движением перехватывает ей горло. И уже молча свинья ползет по воздуху с красным фонтаном из горла. Следующий ее ошпарил, следующие ее оскребли, следующий с изумительной ловкостью испанского матадора длинно сверкнувшим ножом одним движением распахнул ей грудь и брюхо, при чем линия разреза должна быть математически точна. На миллиметр в сторону - брак.
Впрочем, не буду описывать судьбу свиньи, - Синклер в одном из своих романов сделал это с гениальной
стр. 320
яркостью. Скажу только, что кожу ее даже полируют, она беленькая, как скатерть. Ноги ежели отрублены на полсантиметра короче или длиннее, - брак. И свинья должна математически точное время пролежать в математически точно составленном растворе соли.
Но если все сделано математически точно, если упаковка также стандартно точна, то свинья шлет нам золото, т.-е. тракторы, машины. Вот почему рабочие с таким страшным напряжением колют горло, распахивают грудь и брюхо, нечеловечески метко отрубают голову, ноги.
Как и во всей производственной громаде Союза, и тут свои бури, свои взрывы, катастрофы, столкновения.
Свиней поставляют раздробленные крестьянские хозяйства. Предложение крайне неровное, колеблющееся, - то нагонят кучу, то, поддаваясь разным слухам, торопливо сами режут и едят, и фабрика вынуждена останавливаться.
Случилось, погнали свиней целыми гуртами. Заполнили приготовленные стойла, заполнили дворы, сараи, расположились, глазом не охватишь, на улице, на выгоне, - но ведь это же катастрофа! Тысячи свиней! Ведь их же надо держать, за ними надо смотреть, свинья - нежное создание, чуть не доглядел, она и сдохнет на зло. А, храни судьба, затесалась заразная, - так ведь глазом не успеешь моргнуть, тысячи повалятся.
И вот, когда нагнали свиней без меры, фабрика задрожала - пробка! Сразу могут свалиться колоссальные убытки. Прощай валюта! Красный директор побледнел как полотно, свиньи все подваливают да подваливают, необозримо стоит свиной визг, хрюканье, поднятые свиные уши.
Красный директор созывает административно-техническое совещание и говорит:
- У нас пробка, а свиньи все прибывают, - катастрофа.
стр. 321
Мы убиваем в среднем 5.000 голов в месяц. Надо убить...
Он приостановился, потом раздельно уронил четыре страшных слова:
- ...у-бить шест-над-цать ты-сяч в ме-сяц...
Водворилась могильная тишина: десять пар блестящих глаз смотрели, не отрываясь, на директора, лицо которого было обреченным.
И в той могильной неподвижности опять упал голос:
- ...и без снижения ка-чес-тва!!!
Тогда заговорили, все так же глядя на него блестящими глазами, заговорили ласково и нежно, как говорят с больным ребенком, с ласковой улыбкой на судорожно дергающихся губах:
- Тов. директор, это, понимаете ли, невозможно...
"Тронулся"!..
- ...Физически невозможно...
"...К вечеру свезем..."
До самого утра не расходились, окарауливая спятившего директора, как бы не поджег фабрику или не взорвал на воздух.
А свихнувшийся директор созвал экстренное собрание одних рабочих. Сказал им:
- Либо мы пробьем пробку, 16.000 свиней обделаем, либо свиньи подохнут, государство понесет громадные убытки, фабрика крахнет, валюты не дадут. Как, ребята - сдюжаем?
Кто курил собачью ножку, кто вяло глядел соседу в спину, кто лузгал семечки, иной лазил по столу, ища неположенного. За окнами стоял бескрайний свинячий визг, гомон, беспокойство.
Один сказал:
- Ну и что ж: надо - так надо, шешнадцать - так шешнадцать, понатужимся, може и одолеем.
стр. 322
Стукнул кулаком по столу свихнувшийся директор, гаркнул:
- Нам нечего свинячьим хвостом вилять. Одно: либо не беремся, не одолеем, ну, так и поставим. Либо беремся... нно!..
Он опять хряпнул по столу:
- ...Ежели постановим сейчас взяться убить 16 тысяч, а в работе кто из вас сдаст, - за ворота!! Слова не скажу, выкину, как щенка. Смотрите, сейчас хорошенько подумайте, взвесьте силы. Помните: мало убить, - чтоб к тому же ни единого браку не было. Ежели постановите убить шестнадцать, пощады не будет.
Постояла тишина. За окнами отчаянно гомонели свиньи.
Люди все лазили глазами по потолку, другие дымили собачьими ножками.
А один сказал:
- Ну и что ж: шешнадцать - так шешнадцать, пиши резолюцию.
А убили не шестнадцать, а восемнадцать тысяч за месяц. В бесконечном, придавленном помещении, без окон похожем на камерное подземелье, стоял ледяной холод - в стенах ледники, а с рабочих бежал пот, едко заливая глаза. Они, ни на секунду не прерывая взмахов руки, кололи, распахивали свиной живот, ошпаривали, скребли, отрубали ноги, голову и тушу за тушей опускали в рассольный чан. Браку не было. Англичане готовили валюту, и некогда было смахнуть ручьями катившийся пот, слепивший глаза, солено заливавший рот.
Странно. Ведь вот когда сидишь в Москве, читаешь газету о том энтузиазме строительства, который охватил трудящихся, так в воображении встают блистающие глаза, вдохновенные рабочие лица. Оказывается, -
стр. 323
курят вонючую собачью ножку, сморкаются на пол, растирая ногой, лазают глазами по потолку.
На границе англичане не забраковали ни одного свиного вагона. Валюта. Тракторы едут.
И все-таки кто-то бросил в машину на электрической станции фабрики кусок железа. Во-время заметили, иначе в самый захватывающий разгар работы фабрика стала бы, все полетело бы кувырком.
- А ведь страшно это. Да не материальные убытки, не потеря валюты, - поправили бы, восстановили бы, снова пустили бы фабрику, в конце концов убытки бы заровняли. Не это. А вот что среди рабочих находятся такие, что бросают в машины железо...
Он медленно завертывал козью ножку, согнул ей коленко, достал кисет, стал засыпать махорку, тщательно подбирая на ладони, равнодушно, не слушая меня.
Потом закурил, пыхнул, сказал:
- Чудной ты! Один железину кинул, а тут тысяча везет, ужели остановить! Шабаш... теперича и захочешь вертаться, не вернешься, - каюк.
Это один из тех, чьи глаза заливало едким потом. Он спокойно тянул козью ножку, а я думал:
"Да, вождей правого уклона надо бы провести по таким глухим фабрикам, что дымят, как эта, под Козловом среди потерявшихся тамбовских полей. Да не в качестве знатных посетителей, а потерлись бы среди рабочих, незаметные и серые. Они ахнули бы: "теперича и захочешь вертаться - не вернешься".
(На литературном посту: Литературно-художественный сборник. М. Московский рабочий. 1930. )
