стр. 309
МИХАИЛ ЧУМАНДРИН
ДВА ЧАСА
(Из материалов к книге очерков "Мои путиловские дневники").
9 марта. По дороге на "Путиловец" покупаю на улице "Ленинградскую правду" и вижу на первой странице под рубрикой "Оперативная сводка":
"КР. ПУТИЛОВЕЦ" ЗАДАНИЕ ВЫПОЛНИЛ.
На 9/III завод "Кр. путиловец" отгрузил запасных частей на два с половиной миллиона рублей. Задание правительства выполнено.
Сельхозснабжение просит частей еще на 100 тыс. руб. Путиловцы за два дня обещают эти части дать.
Основные части отправлены"... и т. д.
Эти немногие строки на третьей колонке кажутся мне особо значительными, потому что я вижу за ними тех живых людей, которые переболели и перемучились, прежде чем настало время написать о них (фактически, о них) эти сдержанные и суровые строки.
...Я сижу в коллективе тракторной мастерской и мирно дожидаюсь Сухарева*1. Вдруг распахивается дверь, в комнату врывается рабочий небольшого роста, широкоплечий, розовый, как младенец, и изумительно белобрысый. Вслед за ним Голицын*2, с выпученными
_______________
*1 Отсекр партколлектива.
*2 Председатель цехового комитета тракторной мастерской.
стр. 310
глазами, в нелепо, боком сидящей шапке. За Голицыным - Тодоров, болгарин, политэмигрант, повидавший прелести демократии Стамболийского и диктатуры Цанкова. Тодоров всегда улыбается, всегда сдержан, постоянно одет в бархатную толстовку.
Белобрысый срывает с головы кепку, оглушительно хлопает ею по столу и вопит во всю силу своих легких:
- Я три года развивал терпение! Брось, Голицын, к чортовой матери! Даешь характеристику!
Он уже не может стоять спокойно, срывается с места, пробегает из угла в угол, руки его не находят себе покоя, и не успевает еще Голицын раскрыть рта, - белобрысый вопит снова, снова ударяя кепкой по столу:
- Какого лешего, в самом-то деле! Меня еще год назад Алексеенко отпускал еще вместе с Сухаревым. Даешь характеристику, довольно я занимался терпением!
Голицын пользуется случаем и поправляет шапку, после чего особенно хорошо виден его взмокший, багровый лоб.
- Подожди, Федя...
- Не смогу я ждать! Я три года ждал, но теперь заело! Не смогу!
- Федя...
- Да не смогу я, пойми, окаянная сила!
Федя уже бессильно мотает головой и уже опять его рука тянется к кепке.
- Ты член партии, - таким тоном, будто прибегая к последнему доводу, говорит Голицын, - и я тебя отпустить не могу, иди к Сухареву - если он пустит, я характеристику дам. Жаль мне характеристики, что ли? - неспокойно добавляет он: - Пожалуйста...
стр. 311
Белобрысый, не дослушав до конца, срывается с места и выскакивает за дверь. Короткий, тупой звук хлопнувшей двери, - и в комнате сразу тихо.
Я стою оглушенный всем этим гамом и потом внезапной тишиной. Затем спрашиваю, в чем дело.
- Понимаешь, - отвечает Голицын, вытирая газетой потную шею, - приехали с Ростова-на-Дону двое представителей с индустриального техникума, - вернее, с техникума индустриального земледелия, вербовать ребят на учебу. Вот Антонов этот самый, будь он проклят, и взбесился.
- А отпускать, с одной стороны, нельзя, - вступает в разговор болгарин, - он у нас настройщик, высококвалифицированный рабочий.
Я осторожно замечаю, что и учеба, с другой стороны, тоже не пустая забава.
- Это все правильно, - горячо говорит Голицын. - Но что ты поделаешь, когда у нас с рабочей силой - вот!
Он проводит указательным пальцем по горлу.
- Мы сейчас плюем на биржу труда, - опять вмешивается Тодоров, - мы берем от ворот квалифицированных рабочих, а все мало и мало.
- И вот, представь себе, - опять горячо продолжает Голицын, - приходит вот подобный Федюшка, - и знаешь, что это такое отпустить его на учебу?
Я вспоминаю Антонова и его кепку, игравшую такую видную роль в разговоре, только что происшедшем передо мною.
- Он что? - спрашиваю я: - Недавно на заводе?
- Ничего подобного, - хрипло говорит Голицын, - вот в том-то и дело. Ты не смотри ему на лицо, а он у нас давно, опытнейший парень. Чорт ее знает что...
Голицын опять вытирает шею газетой.
стр. 312
В коллектив входит Ярош, - низенький, плотный инженер из распредбюро. Я знаком с ним еще с лета прошлого года. Сейчас здороваюсь с ним, к нам подходит Тодоров и присаживается рядом.
- Знаешь, мы ведем дело к тому, чтобы сделать наш цех коммунистическим.
(Тодоров, кстати сказать, отсекр цех'ячейки на сборке).
- И вот мы с Ярошем пошли, сели и наметили из инженерного пэрсонала поговорить и наметить в партия.
Ярош утвердительно кивает головой, и его близорукие глаза сквозь толстые стекла очков кажутся чересчур большими и круглыми.
- Есть такой один, только что кончил вуз и пришел к нам. Только что!.. - И Тодоров замолкает.
- Ну и очень странный произошел разговор, - продолжает он, взглядывая на Яроша и как бы припоминая какую-то очень важную деталь разговора.
- Ты знаешь, - обращается ко мне Ярош, перебивая Тодорова, - я тщательно прощупал весь наш инженерно-технический актив, и вижу, что самый подходящий человек - этот... (он называет фамилию молодого инженера). Происхождение подходящее. Учился на наши советские деньги, еще молодой парень.
Тодоров насмешливо усмехается, расстегивая ворот толстовки. Лицо болгарина багрово, говорит он немного глухо, и это выдает в нем больное сердце.
- Я начал с ним беседу, - сказал он, - говорю: так вот, так. Мы сейчас в опасном окружении, и кругом - там, там (он показывает рукой) - волки. Опасный момент, мы напрягаем все силы, строим социализм, и лучший инженер и тэхник - надо в партия. Нельзя стоять в сторона. Он говорит: Я знаю работа секретного промышленность, и если война - крестовый поход, как пишет пресса, - то нас разобьют. Вот.
стр. 313
Тодоров начинает внимательно рассматривать свою широкую ладонь.
- Я его начинаю говорить совсем другое, - продолжает он, не отрываясь от ладони, - он стоит на своем. Одно дело, по его словам, то, что мы пишем в газета, и совсем другое ест то, что ест.
- И по вопросам партийной программы такие, понимаешь, говорил вещи, что просто удивительно, - безнадежно машет рукой Ярош.
- Да-да, - подтверждает Тодоров. - Ему не нравится политика партия. Он говорит, что партия очень жмет крестьянина и интеллигенция. Ему не нравится. И если будет война, по его словам, то крестьянин и интеллигенция пойдут против нас. Вот.
Тут Тодоров молча потрясает сжатым кулаком, но лицо его не зло, а вдумчиво и настороженно.
Он замолкает, отвлеченный шумом за перегородкой, в комнате цехкомитета. Потом потирает ладони, упирается ими в скамью и продолжает:
- И какой индивидуализм! Я в партию вступить не могу, сказал он мне. Потому что это хомут для моя головы. Он говорит, я кончил вуз, а меня пригвоздили на тракторную, - а было бы еще хуже, если бы я был в партии.
Тодоров замолкает и начинает тихо поглаживать свое колено. Его брюки лоснятся, но не особенно грязны. Видны его голубые, свежие носки. Желтые ботинки с замшевым верхом, почти новые галоши. Во всем обличии Тодорова проглядывает высококвалифицированный рабочий, знающий себе цену и цену всему тому, что составляет обычай и привычку его жизни.
Потом Тодоров говорит без обычной своей улыбки и несколько понизив голос:
- Если сейчас крестовый поход, если повторение гражданской войны, - то на какую сторону "он" станет?
стр. 314
Он не дает ответа, но ответ ясен.
Замечаю про себя: надо пойти к этому инженеру и поговорить с ним.
Я предлагаю Тодорову пройтись со мною по цехам. Он готовно встает. У выхода нас нагоняет Сухарев.
- Голицын сидит над цыфирью, - говорит он, - нынче - имениник.
Он намекает на предстоящий отчет завкома, а стало быть, и цехового комитета.
Мы идем по развороченному полу, мимо груд прогнивших досок, с гвоздями, торчащими кверху. Сухарев почти кричит мне на ухо, что с квалифицированной рабочей силой дела обстоят катастрофически.
- Ну, то-есть, не то чтобы катастрофически - но одним словом - узкое место.
- Читал сегодняшнюю "Правду"? - спрашиваю я. - Программа запасных частей выполнена?
Сухарев усмехается и смотрит на Тодорова.
- Легкая утка, - замечает он скептически.
- Утка?
- Понимаешь, - начинает отсекр, - наша пресса работает, но не всегда она проверяет факт.
Он поправляет кепку, берясь пальцем за самый краешек козырька.
- Странная вещь, у нас сейчас недовыработка на 31.000 рублей, а в газете уже написано, что программа выполнена.
- Ко второй смене кончим, - добродушно говорит Тодоров.
Нам преграждает дорогу высокий, пожилой рабочий. Он серьезно говорит:
- Осталось на 21.700 рублей.
- Ну, вот, - удовлетворительно говорит Сухарев. - Это похоже на дело.
стр. 315
Скоро Сухарев расстается с нами. Мы с Тодоровым проходим через огромный светлый зал, заваленный тракторными крыльями, только что принявшими на себя свежесть спокойной, светлосерой краски. Вдоль передней стены - ящики, в которые пакуют тракторные запасные части.
И, вероятно, упаковка не знала таких темпов: только что упакованные ящики сразу же идут на вагонетку, оттуда их немедля подхватывает кран и грузит на подводы. Всего доброго!
Тодоров ведет меня в угол зала. Через небольшую дверь мы попадаем в маленький вроде как бы сарай, где заливают баббитом поршневые подшипники.
Рабочий черпает из электрического бака расплавленный баббит, отливающий цветом ртути. От бака до плиты с подшипниками, больше сажени, баббит черпают мелкой ложкой, величиною несколько больше обычной обеденной. Баббит проливается через край и по дороге к плите и на самой плите. И вообще это дикость и азиатчина: завод, имеющий сложнейшие станки, поставивший труднейшие производства, - здесь работает допотопными способами.
И смешно и неприятно глядеть.
В пятом часу я выхожу из тракторной. Растаявшие лужи между рельс. Рельсы грязные и покрыты чем-то вязким и клейким. Навстречу мне идут рабочие из второй смены. "Кукушка" бьется и дрожит на одном месте, буксуя всеми колесами.
И опять - солнце, солнце, весенние лужи, - словом, март.
В партийном комитете масса народу. За двумя столами, стоящими рядом, два заседания. Одно - сплошь из женщин, другое - смешанное.
Со мной здоровается Алексеев, отсекр путиловской партийной организации. Он идет в свою комнату, где
стр. 316
его дожидаются несколько человек. Один из них - высокий парень в пальто, протертом на правом плече, в оленьей шапке с ушами до полу, говорит, как бы продолжая старый разговор:
- Ну, если же так, то я брошу производство и пойду без командировки.
Алексеев сразу меняется. Он перестает улыбаться и тускнеет лицом.
- Брось! - прикрикивает он, - ты уйдешь с завода, но с тяжелым для себя уроном. Сейчас у тебя узкое место с учебой, - все это я понимаю и сочувствую. Но может получиться у тебя узкое место с партией. Это будет похуже, милок.
Парень подходит к столу отсекра.
- Ну, подожди, Ваня, - говорит он, пристально вглядываясь в его лицо, - гнать из партии? Но должен я итти учиться или нет?
- Милок, - еще решительнее отвечает Алексеев. - Мы должны сдать к первому октября 12 тысяч тракторов. Знаешь, чем это пахнет? У нас нет квалифицированных рабочих, мы ходим по Ленинграду и днем с огнем ищем рабочих, на вес золота, а тут члены партии, токаря по седьмому разряду, будут дезертировать с фронта?
Парень понуро стоит. Алексеев берет его за плечи и поворачивает к свету.
- Иди к себе и подумай обо всем этом.
Он легонько толкает его к выходу и подходит ко мне.
- Разрывается сердце, - неловко и криво улыбаясь, говорит он. - Ребята хотят учиться - и это хорошо, и это верно. Но вот!..
И он разводит руками. Мне понятно его положение.
Мы выходим из его комнаты в соседнюю. Технический секретарь сидит на столе спиной к нам и торопливо передает по городскому телефону (очевидно, для райкома):
стр. 317
"На шестнадцать часов девятого сего марта выполнено запасных тракторных частей на два с половиной миллиона рублей".
- Кто принял телефонограмму? Как?
- Задание правительства выполнено, - почему-то громким шопотом говорит Алексеев, дрожащими руками достает коробку с папиросами и долго не может ее открыть.
---------------
[Большими буквами в конце страницы]
Пролетарское литературное движение даст жестокий отпор "блоку" лакировщиков и аллилуйщиков, прикрывающих капитулянтскую сущность "лево"-интеллигентскими наскоками на большевистское ядро пролетарской литературы.
(На литературном посту: Литературно-художественный сборник. М. Московский рабочий. 1930. )
