стр. 248
М. ПЛАТОШКИН
ОТЕЦ
1
Старков стоял на обточке коленчатых валов. Станок за двадцать пять лет сделал его сутулым и молчаливым. Не любил ходить Старков ни в завком, ни в ячейку и даже в РКК не подавал ни разу: обложит мастера по-русски, если его заденут за живое неправильным расценком, - и остынет. Хороший производственник, он в прошлом году изобрел кондуктор для обточки блок-цилиндров, но сколько ни кричал по собраниям его приятель Васильев, изобретение так и провалили. Через месяц он придумал ловкое приспособление для обточки валов. За новую выдумку дали Старкову двенадцать рублей наградных. Обработка валов резко увеличилась. Нормировочное бюро сбавило расценки, и соседи по станкам начали подсмеиваться:
- Изобрел, Петрович, на свою шею. Облагодетельствовали тебя на двенадцать рублей, а теперь на каждом валу по рублю теряешь. Эх, голова! Смотри, нам чего не изобрети. Ну тебя к чорту! Поезжай в Америку, там изобретатели в моде...
Со сниженными расценками Старков примирился, - все равно он зарабатывал не меньше, - но двенадцать рублей его обидели: "Лучше б совсем не давали". А насмешки рабочих вконец отбили охоту к изобретениям. Он замкнулся, стал еще более молчаливым и отводил
стр. 249
душу разговорами только в компании старых своих приятелей, таких же квалифицированных работников, как и он сам.
Компания у них сколотилась крепкая: почти каждый вечер собирались у Смолина играть "в козла", а в получку делали складчину и изрядно выпивали. Старков не столько любил выпивку, сколько споры за бутылкой. Его первый друг Васильев, работавший в завкоме, всегда переводил споры на завод, горячился.
- Водка - ерунда. Мы на водке далеко не уедем! - суетливо кричал он, выскакивая из-за стола. - Хозяйствовать не умеем - вот беда. Идиотов да прощелыг везде много. Да, да. Вчера привезли станки из-за границы, а мелких деталей нет. Куда они, к чорту? На свалку? Их, обормотов, в тюрьму за такие подлости! Поехал покупать, так смотри, мерзавец, рот не разевай на заграничные финтиклюшки!
- Тут не идиоты... Скажи: каждый любит руки погреть, - с колкой усмешкой вступал в разговор Старков. - Коммуна - коммуной, а всякий норовит в рай втихомолку прошмыгнуть за чужой счет.
До полуночи затягивался спор, со всех сторон перетряхивали заводские недостатки и расходились домой всегда довольные выпивкой и друг другом. Компания делала жизнь Старкова и товарищей более полной.
Началось все с перевыборов, когда Васильева выдвинули освобожденным членом в завком. Первое время в кружке ничего не изменилось: так же играли и выпивали, а Васильев щедро рассказывал о своей работе. Но через месяц он реже стал ходить в кружок, а когда складывались на выпивку, отказывался:
- Неудобно пьянствовать... Как-никак, а все рабочие выбирали... Да и некогда.
стр. 250
Скучно стало в кружке без Васильева. Кроме него, никто из компании не участвовал в общественной работе и, оторванные от общественности завода, они зажили своей замкнутой, кургузой жизнью.
Дружба Васильева и Старкова разладилась, и окончательно оборвалась она после случая в завкоме.
Получилось так: инженер Северов осматривал работу Старкова и посоветовал ему шире делать на валах выемку для масла. Старков хмуро слушал его об'яснения и вдруг ни с того, ни с сего обругал его матерно. На другой день вызвали в завком. Председатель кротко сделал ему выговор. Старкова взорвало.
- Я его, сукинова сына, к станку не допущу! - закричал он и, увидев Васильева, дружески обратился к нему: - Выручи, Егорыч... Слова нельзя подлецам сказать.
Васильев усадил его и осторожно стал об'яснять, что инженеров нельзя оскорблять, ими дорожить надо, а если неправильно...
Старков не дослушал. Он посмотрел на него с укором и, опустив голову, вышел из завкома.
2
Компания развалилась, и Старков стал еще замкнутей. Крепкая обида на Васильева не давала спокойно жить, и, чтобы забыться, он совсем бросил ходить на собрания.
- Ты, Петрович, дурака валяешь, - как-то сказал ему Васильев после неудачной попытки затащить на конференцию. - Старый рабочий - и пожалуйте!
- Социализм без меня не построите? - с недоброй усмешкой спросил Старков. - Так не нуждаюсь я в вашем социализме. Я дома построю свой, без обмана, начистоту.
стр. 251
Товарищей стал избегать, а при встречах скупо обрывал разговор. С детьми и женой Старков стал еще молчаливей. Вырастив семь человек детей, он только к младшей дочери чувствовал привязанность.
После разрыва с друзьями эта привязанность проявилась сильней. В получку прямо с завода заходил в кооператив, брал коробку печенья. Остановившись в дверях квартиры, кричал весело, стараясь придать голосу ласковый оттенок:
- Эй, Золотая!
Дочь не привыкла к отцовской ласке и брала печенье, стыдливо загораживая лицо.
Вечерами, уютно укутавшись в одеяло, Старков ласково и виновато кликал дочь:
- Золотая!.. А кто бы мне волосики потаскал?
Дочь садилась на постель и, кропотливо роясь в пахнувшей потом голове, выдергивала седые отцовские волосы. Отец приятно щурился от щекотливо бегающих неловких пальцев и думал о дочке, о том времени, когда она самостоятельно вступит в запутанную жизнь. Часто он сравнивал ее со старшим сыном, комсомольцем, и тревожно думал:
"Небось, вырастет, тоже по его дорожке пойдет?"
Он открывал глаза и с затаенной обидой долго смотрел в серьезные глазенки дочери.
"Через год расскажу ей, поймет, - решал он про себя, но на него нападало раздумье: - А лучше ли я ей сделаю?"
Он старался уверить себя, что, конечно, лучше, и с удивлением чувствовал, как он сам не может во всем этом отчетливо разобраться.
- Ну, ладно, дочка, хватит, - тихо говорил он ей и тяжело поворачивался к стене.
Изредка в праздник, начисто выбрившись, чувствуя себя помолодевшим, он садился за стол и добродушно подтрунивал над женой.
стр. 252
- Хорош, мать, у тебя муж-то?
- Хорош, хорош!
- То-то... Взял я тебя сдуру на свою голову... Тебе такого мужа во щах не хлебать.
- Ах, ты, пес старый! Да за меня какие женихи-то сватались!.. Одних коров по пять штук имели, - с досадой и удивлением возражала Настя и даже клала на стол ложку.
- Сватались за тебя?! А вот почему-то не пошла за них, за хороших-то!
На этом разговор и обрывался, но Старков смотрел на всех с такой улыбкой, что всем, даже старшему сыну Николаю, было приятно. Вылезая из-за стола, Настя истово крестилась на иконы.
- Думаешь, в рай попадешь? - опять насмешливо затевал Старков.
- В рай не в рай...
- ... А у ворот все, мол, постою, - весело и так ловко перебивал отец, что даже Настя улыбалась и, сердясь на свою улыбку, говорила с набожным вздохом:
- Где уж нам, грешным!
Отец садился на диван и, хитро щуря глаза, успокаивал:
- Ладно, мать! Наш поп ведь в рай попадет, все, небось, пустит погреться по знакомству.
Когда было особенно хорошее настроение, он запевал свою любимую "Умер бедняга". Его приятный и правильный голос в комнатушке казался совсем хорошим. Мать подсаживалась к столу, подпирала ладонью щеку и скорбно глядела на фотографию первого сына, висевшую на передней стене. Голова ее склонялась, лицо темнело, и когда отец доходил до слов: "горько заплакала мать", - редкие слезы сползали по ее дряблым щекам на руки. В комнате затихали. Золотая, прижимаясь
стр. 253
к матери, широкими глазенками смотрела на отца. Настя всхлипывала.
Старкову приятно было, что довел ее до слез, и досадно, зачем она перебила его настроение. Но он сам припоминал смуглолицего, всегда веселого сына, погибшего в германскую войну, и ему тоже становилось грустно.
- Ну, захлюпала... И спеть-то нельзя! - притворно-сердито ворчал он и уходил к соседям играть "в козла".
На дворе жил портной, тощий хитрый мужичок, шивший для заказчиков слободки верхнее платье. К нему и повадился ходить Старков после разрыва. Жена портного, толстая и рыхлая особа, соскучившаяся от безделья, ставила перед собой противень жареных семечек и с блаженной улыбкой тасовала карты. Играли мирно, без разговоров на посторонние темы, и это Старкову особенно нравилось. Он чувствовал себя здесь спокойно, ничто не напоминало о другой жизни, шумливой и запутанной. Это спокойствие все глубже захватывало Старкова. Из него вырабатывался домашний, хозяйственный человек. Он усиленно искал себе дома какой-нибудь работы: сам стал колоть дрова, ходил за водой. В получку советовался с Настей о больших покупках и ездил на рынок.
3
Со старшим сыном Старков был особенно неразговорчив. Да и встречались-то они только за утренним чаем.
На завод Старков выходил раньше и каждое утро видел, как Николай в рабочей блузе проходил мимо его станка в свой цех. Они привыкли к своему молчанию, не тяготились им и почти не замечали друг друга. Но последнее время с сыном стало твориться что-то неладное. За чаем он сидел не в обычной рабочей блузе, а в костюме, который носил по вечерам и праздникам...
стр. 254
"Наверное, на чистую работу перевели", подумал Старков, но не спросил.
Скоро его поразил и другой факт: Николай перестал проходить мимо его станка. Старков забеспокоился и на другое утро спросил с деланным спокойствием:
- На чистой работе, что ль?.. В костюме-то?
Николай взглянул на свой костюм, потом на отца и усмехнулся.
- На чистой. Я теперь в цеху не работаю... В ячейку ушел.
У Старкова смешно задергалась левая бровь. Увидев, что жена, слушая их, забыла завернуть кран самовара, он злобно крикнул:
- Заверни кран-то!.. На стол льешь!
За все утро не проронил больше ни слова. А когда уходил, неожиданно встал в дверях и, задумчиво, поглаживая лоб, посмотрел на сына.
- Чего забыл разве? - подошла Настя, и на ее лице отобразилось усилие что-то припомнить.
Старков крякнул и вышел.
В этот день он первый раз за последние годы переточил коленчатый вал. У него даже и досады не появилось, как бывало раньше, если портил работу. Спокойно снял его со станка, отложил в сторону и неторопливо поставил новый вал.
Вечером Настя с улыбкой, в которой чувствовалось смущение, встретила мужа.
- Память у нас с тобой... Папиросы забыл... вот что.
Старков посмотрел недоуменно на нее и прошел в комнату. Строгая серьезность, покрывшая лоб морщинами, выступала на его лице, и Настя сразу это заметила. "Не в духе... Знать, на работе неприятность", подумала она, сбавляя свою веселость и настораживаясь. Она следила, как муж устало раздевался, и по каждому
стр. 255
уже заученному движению видела, что он сильно не в духе.
Чтобы не обеспокоить его, она сделалась покорной и тихой, на лице появилось монашеское, скорбное выражение. Молча, ухитряясь бесшумно ступать по скрипящему полу, собрала ужин и сама села против мужа на краешке стула, готовая предупредить его малейшее движение.
Старков ел сосредоточенно, но без аппетита.
- А у нас нынче мужика трамваем зарезало. Так пополам и перехватило, - заговорила Настя с соболезнующей улыбкой.
Рассказала, как подрались на дворе Ермаковы - жена с мужем, похвалилась тем, что Золотая все буквы выучила, и много перебрала повседневных мелочей, чтобы отвлечь мужа от тяжелых мыслей. Но он, не слушая ее, с тупым вниманием уставился в чашку, и даже морщины на его лбу не шевелились.
"Закостенел... Опять как бы не запил", боязливо подумала Настя. Достала на второе жареную картошку и опять уселась напротив. Взгляд ее упал на Золотую, игравшую куклами. "Поест... пошлю ее к нему..." А вслух сказала таким тоном, словно обрадовать хотела Старкова:
- Полотна на рубашки тебе купила... Полотно-то уж очень плотное... Старинное, знать, попало.
- А кто просил тебя? - вдруг грубо и с досадой закричал Старков, обдавая жену злым взглядом. - У вас отец для мебели? Кто что вздумает, тот и... У-у, проклятые!..
Он нехорошо выругался и швырнул на стол ложку.
Настя, вздрогнув, привскочила, чтобы задержать ложку, но та, скользнув, соскочила на пол.
- Д-да... да ты, что ж орешь-то? - заикаясь, пролепетала она, оседая обратно на стул. Скорбное выражение
стр. 256
ее исчезло, глаза остановились, пугливые и удивленные. - Я и купила-то на пять рублей... О каждой глупости спрашивать тебя?
- Вы вот глупости и спрашиваете... З-зубы расколю, если еще раз замечу! - опять неожиданно дико вскрикнул Старков и ударил кулаком по столу. - Я из вас эту спесь выбью... Умны стали! С отцом совестно поговорить?!.. З-замолчи, поскуда! - снова почти взвизгнул он, заметив, что жена пытается заговорить, и угрожающе потянулся к ней.
Золотая оторвалась от игрушек и, готовая заплакать, смотрела на отца. Настя оробела, губы ее несуразно задвигались. По опыту знала, что сейчас слова нельзя сказать - только раззадоришь хуже.
- Ты у меня фунта хлеба без спроса не купишь! - бешено кричал Старков и пронзительно стучал костяшками пальцев по звонкой крышке стола.
Золотая заплакала. Она спрятала лицо в складки платья матери и обняла ее колени, защищая от отца. Старков оборвал крик. Совестно стало за свою выходку. Он обмяк и понуро ушел в свою комнату.
Мать взяла Золотую на руки.
- А ты-то, ты-то чего кричишь? Э-э, глупая!.. Ну чего ты? Ну?
В комнате отца было тихо. Настя осторожно ссадила Золотую, подкралась к стене и, затаив дыхание, прильнула глазом к щелке. Отец сидел на кровати и так низко уткнулся в колени, что Настя увидела лишь его волосатый затылок. Но вот он зашевелился, разобрал постель и лег, до самого лба натянув на себя черное одеяло.
Настя облегченно вздохнула и перекрестилась.
- Ну, слава богу!
Старков не спал. Тяжело ему было и чего-то страшно.
стр. 257
Он старался забыть поступок сына, старался примириться с ним - и не мог.
Чувствовал Старков, как на него наваливается что-то тяжелое и непонятное, в чем нужно разобраться сейчас же, немедленно, а иначе вся жизнь пойдет кувырком.
Не видела Настя, как Старков беспокойно ворочался в постели, как несколько раз брался за книгу и с досадой бросал ее обратно. Она только услышала стук двери и встрепенулась. Прильнула к щелке - Старкова не было. Побледневшая, вбежала в комнату и, не заметив ни белья его, ни пиджака, метнулась во двор.
А поздно вечером шептала пришедшему Николаю таинственно и с тревогой:
- Ругался... Злой... Я так догадываюсь: на тебя он обиделся. Как шальной стал. Хоть бы поговорил ты с ним, что ли... Так ведь нельзя... Кланьку перепугал... Думаю, в пивную убежит, а он у портного... Играют, сидят... Туча-тучей...
Сын слушал внимательно, по-отцовски строго, но ушел к себе и ничего не сказал.
4
Три дня ходил Старков придавленный, затаив в себе и обиду на сына и тяжелые мысли. За три дня даже Золотой не улыбнулся ни разу и избегал быть с сыном в одной комнате. Ложился рано и сразу же гасил свет, прячась от домашних. Но не спал и упрямо, с горечью, с непонятным страхом смотрел на узкую светлую полоску, выбивавшуюся из комнаты сына.
В доме стало неуютно, каждый ходил, замкнувшись в себя. Настя чувствовала, как в семье нарастает что-то неладное. Она совсем растерялась и часто украдкой от домашних молилась богу.
Как-то утром было особенно тоскливо.
стр. 258
Все сидели за столом. Отец из-за самовара кидал на Николая вороватые взгляды.
- Ты что на меня косоуришься? - с усмешкой спросил Николай и упрямо уставился в глаза отцу.
Того передернуло. Посмотрел на Николая строго и свысока.
- А ты что ухмыляешься? Чего смешного увидел? - с дрожью проговорил он, и, уже не владея собой, смаху хватил кулаком по столу. - Давно я тебя, чертенка паршивого, за уши драл, а?
- Так чего ж расходишься? - спокойно спросил Николай. - Было время - драл... Не будешь же теперь драть?
Старков смутился и, помолчав, забормотал обидчиво и несвязно:
- Подлец, брат, ты!.. Да... Я думал - сын... Растил... в завод охлопотал... А он... И отцу ни слова!
Николай перебил:
- Спросить нетрудно, да толку-то что?
- Зачем спрашивать? - повысил Старков тон. - Отец - дурак, несознательный... Отцов теперь на свалку. Коммунисты в моде.
- Ну, брось ты! - устало сказал Николай и поднялся из-за стола. - Двадцать лет на заводе, а ни черта тебя завод не обломал.
- Нет, ты постой... Подожди... - теряясь, проговорил отец. - Подожди, говорят тебе!.. Слышишь, что ль?.. Коммунист!.. На станке лень работать?
Николай вышел. Отец сидел, задумавшись, потом встал и мирно, будто прощая обиду, позвал сына:
- А ты подожди все-таки... Иди сюда... Давай по душам потолкуем...
- Нечего говорить!.. - Николай оделся и хлопнул тугой наружной дверью.
стр. 259
Отец, меняясь в лице, смотрел на дверь и не верил, что сын вышел. Как люди, чем-то страшно пораженные, вдруг обессиливают, так и он сразу ослабел и грузно опустился на стул.
- Ишь, привязался!.. Пес с ним! - ласково и вкрадчиво заговорила Настя. - Он и всегда-то такой: слова лишнего не выронит.
Старков не пошевельнулся. Он со стыдом и обидой почувствовал, что сын оттолкнул его, как чужого, отжившего старика. Вспомнил, как пять лет назад привел его - диковатого и робкого - на завод, в фабзавуч. Каждый день перед обедом приходил к его станку и спрашивал шутливо: "Ну, мастер, точишь?" Колька, чумазый и сияющий, не отрываясь от суппортной ручки, скупо отвечал: "Точу". Отец следил за его продвижением в работе и об'яснял ему, как правильней заправлять резцы и обделывать вещи. Дальше этого не шло сближение между отцом и сыном. Колька слушал жадно и смекалисто; переняв все отцовские приемы, быстро выдвинулся среди ребят. Через год Колька вступил в комсомол. Отец нахмурился и реже стал подходить к его станку.
- Чорт с ним, лишь бы работал как следует! - досадливо выпалил он Насте, когда та рассказала ему о комсомоле.
В его представлении Колька оставался смекалистым, жадным до работы и послушным парнем, а сегодня он вдруг предстал странно переродившимся и выросшим. Понял Старков, что и сын от него давно отдалился, как отдалился Васильев, и глухое раздражение, жившее в нем все это время, вспыхнуло с новой силой.
- Да наплюй на него!.. Ишь... дело молодое, - снова вкрадчиво заговорила Настя.
- Ты-то молчи! Что ты вертишь хвостом - и вашим и нашим? - злобно оборвал Старков.
стр. 260
Он прошел в комнату, где спала маленькая дочь, и неожиданно весело крикнул:
- Эй, Золотая, вставай! На работу пора!
*
Старкову не спится. Он лежит лицом вниз, и глаза его неспокойно поблескивают. С соседней кровати слышится присвистывающее дыхание Насти, и Старков с ненавистью поглядывает в ее сторону, где смутно белеет в темноте край простыни.
Снизу, сквозь дробный стук дождя, прорвались редкие, ровные удары. Старков настороженно вытянул голову. Удары повторились. Черствая улыбка набежала на его вытянувшееся лицо.
- Постучи, коммунист, постучи! - желчно пробормотал Старков, с удовольствием вслушиваясь в нетерпеливый уже стук и в дробную тишину между ударами.
- Отец!.. Отец!.. Стучат никак! - испуганно спросонья вскрикнула Настя.
Старков затаил дыхание. Снизу долетели удары сапога, и неплотно припертая дверь тяжело захлопала, сотрясая стену.
Настя наспех накинула платье.
- Лежи!.. Куда тебя чорт несет? - сурово прикрикнул Старков.
- Да ведь Колька стучит.
- Ну и пусть.
- Как "пусть"? - оторопело пролепетала Настя и, ничего не понимая, метнулась на новый стук.
Старков слышал, как внизу проскрежетал железный затвор и по лестнице заскрипели шаги сына. Видел, как Настя бесшумно прошмыгнула под одеяло и притаилась. Хотелось подойти к ней, обругать, но он стиснул зубы. Николай зажег огонь в своей комнате, и полоска света золотым бруском дотянулась до постели отца.
стр. 261
- Туши свет! Эй, коммунист! - раздраженно прокричал Старков.
Николай молчал.
- Тебе говорят?! Таскается по ночам, подлец, а тут не спи из-за него.
- А ты дверь затвори.
Старков почувствовал, как его распирает злоба, уж не сдерживая себя, соскочил с постели и вбежал в комнату сына. Мельком увидел, что сын сидит за столом над бумагами, и повернул выключатель.
- Я с тобой канителиться не буду, чорт паршивый!
Николай минуты три сидел впотьмах и снова включил свет. Старков, казалось, только и ждал этого. Он с перекосившимся лицом ворвался в комнату, схватил со стола пачку бумаг, шлепнул их на пол и кулаком ударил по свисавшей с потолка лампочке. Лампочка широко качнулась. Свет погас...
- Вот... негодяй! Не позволю над собой смеяться!..
- Ты - геро-ой! - похвалил его Николай.
Старков смолчал и тихо, подавляя вспыхнувшие неловкость и злобу, вышел из комнаты.
5
На заводе Старков думал о ночном происшествии, но не раскаивался; только досадно было, что получилось как-то нескладно и теперь неприятно будет смотреть сыну в глаза.
Вечером, придя домой, застал жену плачущей. Увидев мужа, она бессильно упала на диван и, прикрывая платком вспухшие глаза, жалобно заголосила:
- Пес ты старый!.. Обормот несчастный!.. Молодой был - жену бил, а на старости лет над детьми...
- А вы язык покороче держите... да! - угрюмо оборвал Старков. - А этому сопляку я укажу свое место!..
стр. 262
- Укажешь, шальной, укажешь! Он вот с тобой и жить не захотел. Взял да ушел... Вот что ты наделал-то, пе-ес! Что ты наделал?
Она упала на диван и заплакала в голос, проклиная и мужа и свою несчастную жизнь.
Старков смутился. Он недоверчиво смотрел на жену, на ее сжавшуюся в серый комок фигурку и начинал понимать все случившееся. И чем яснее понимал, тем больше не верил, что это так, что сын ушел из дому. "Пугает мерзавец!.. И квартиры-то нет". Хотелось расспросить Настю подробней, но боялся этого и стыдился да и слезам ее не особенно доверял: "Ворона пуганая... Завтра же и придет".
Не раздеваясь, лег в постель и не подымался весь вечер. Голова отяжелела. "А если правда, ушел?"
Настя несколько раз принималась ругать Старкова, но он сразу же осаживал ее резким окриком.
Сын не возвратился и на другой день. Жена плакала.
Старков упал духом и почувствовал острую слабость, как при изнуряющей болезни. Ему захотелось какой-нибудь поддержки и невольно потянуло к старым товарищам. Не раздумывая, он вяло поплелся к Смолину, у которого не был почти полгода.
На улице морозило, и нога тонула в крутой, неприлипающей грязи.
Смолин встретил радостно и шумно.
- А-а, живая душа! Заходи веселей!
Расплываясь в добродушнейшей улыбке, он повел гостя в комнату, где когда-то сражались в карты.
- Ну садись, старина, садись. Рассказывай, чем дышишь? Скоро мы с тобой в коммунисты пойдем? - он рассмеялся и сел против Старкова, потирая от удовольствия руки.
- Беда, брат! Бросили меня все... А Васильев, говорят, в партию хочет итти. Слыхал?
стр. 263
- Чорт с ним!
- Правильно! Я не уважаю... Канительная штука... Кричат, чтоб все в партию, а что кричать?.. Ну пойду я, ну дадут мне какую-нибудь МОПРу или что... Мелочь! Ерунда!
На столе появились бутылка и пара стаканчиков. Смолин подмигнул товарищу и, ударив ладонью по дну бутылки, с брызгами вышиб пробку.
- Вот она, благодетельница! Ну-ка... за старую дружбу-то!
Старков весь день ничего не ел и быстро начал хмелеть. Бойкий разговор Смолина и его обрадованное лицо отгоняли тяжелые мысли, и сидеть было приятно и покойно.
- В октябре новый корпус пускают... Слыхал? - прожевывая кусок колбасы, торопливо говорил Смолин. - Хорошее дело... Хвалю... А вот с товарами у них дрянь. Дрянь дело с товарами, Петрович. Везде хвосты... А ну, еще по баночке!
Старков выпил и совсем осовел. Ему захотелось рассказать, как его обидел сын-коммунист, как притесняют изобретателей из рабочего класса и что вообще ни на что глаза не глядят, но с первых же слов он запутался и удивленно определил:
- А я пьян, Вася.
Вася налил по новому стаканчику. У Старкова зарябило в глазах. Он слышал чьи-то слова - будто Смолина и будто нет, но уже не понимал их смысла. Опять засосало тоскливое чувство о сыне. Потянуло домой, но Старков смутно понимал, что уходить неудобно. "Только пришел, нажрался вдрызг - и удирать... Нехорошо!" Он уткнулся в стол и продолжал слушать. Смолин, тоже захмелевший, тормошил его за плечо и с жаром об'яснял, какой Старков хороший работник и честный малый.
стр. 264
Прошел месяц. Настя боялась, как бы муж не запил, и скоро прекратила и слезы и упреки. Но Старков не запил.
Он стал строже и в то же время ласковей с Золотой и мягче с другими детьми и женой. О Николае не поминал и не любил, когда о нем заговаривали. Он не ругал его, и злости на него особой не было, только в глубине теплилась скрываемая от всех обида. Он даже не ждал его обратно домой. "Пускай пропадает! В семье без него спокойней".
От заводской жизни Старков отошел вовсе. Он даже не заходил в красный уголок, открывшийся в их мастерской; зато еще сильнее привязывался к своей работе на станке. В цеху говорили про него рабочие, что он не токарь, а художник, и ему часто поручали редкую работу как лучшему токарю завода.
Иногда вечером Старков до полуночи что-то чертил в толстой тетрадке.
В семье Старков стал еще домовитей. Чаще приносил Золотой гостинцы и хотя не пел больше, но попрежнему шутил над женой и спорил с ней о религии, доводя ее до слез. К портному ходил реже, зато завел свои карты, и чуть ли не каждый вечер Золотая тащила всех домашних играть "в свои козыри" и "в пятки". Играли на деньги, по копейке, а иногда отец покупал орехов, делил их между всеми, и тогда играли на орехи.
Настя втайне радовалась тому, что он стал ровнее и спокойней. Она даже простила ему уход сына. "Все равно ушел бы... Женился бы и ушел... А с отцом мне жизнь доживать".
На самом деле Старков не был так спокоен и ровен, как казалось Насте. Он только силился быть спокойным. По временам на него нападало раздумье, домашняя
стр. 265
обстановка тяготила его, тянуло с кем-нибудь поговорить, проветриться.
В середине октября он снова зашел к Смолину. Тот встретил его, как и в первый раз, радушно, и на столе появилась неизменная бутылка горькой.
- Не пью. Слово жене дал, - отказывался Старков от угощения товарища, но кончил тем, что опрокинул стаканчик "за компанию" и сам поставил бутылку под стол, "чтобы глаза не мозолила".
- Уж больно ты, Петрович, монахом стал. Пожалуй, думаешь, думаешь, да ахнешь сразу в партию, - засмеялся Смолин, с любопытством поглядывая на Старкова.
Тот нахмурился и мрачно загудел:
- Не дождутся!.. А ты в социализм веришь? - неожиданно спросил он, и взгляд его настороженно уперся в товарища.
Смолин смутился, посмотрел под стол, жалея, что бутылка стоит не на месте, и пожал плечами:
- Как тебе сказать?..
- Не верится?.. А знаешь, Вася... - Старков придвинулся ближе, и голос его стал задушевным и взволнованным: - Давно я приглядываюсь... Сойдет все на старое... А?.. Ведь жмут рабочего... Возьми: сдельщина что значит! Не заработаешь - не поешь. Каждый о себе. Зачем социализм? Для детей... хорошо чтоб жилось. А я вот не верю. Я сам для своих детей буду... Тихо и мирно... Пускай они там! Говорят, хозяйство у них растет... Все на старое сойдет... Потому - всякий о себе. Возьми Васильева. Попал в завком, и сына - в фабзавуч.
Здесь Старков сам почувствовал неуверенность и замял разговор. Он знал, как Васильев уже два года хлопочет о сыне, и до него давно должна дойти очередь, но ему хотелось уверить себя и других, будто Васильев
стр. 266
поставил сына не по очереди, а потому, что сам в завкоме сидел.
Смолин неопределенно замычал, и разговор расклеился.
Домой Старков вернулся крепко не в духе.
6
С морозами и солнцем пришел октябрь.
Когда стемнело и над воротами завода заблестел световой лозунг, потянулись из домишек рабочие с женами и детьми.
К вечеру Старков взволновался. Его властно потянуло на завод, на людей посмотреть и послушать, что станут говорить.
Чувствовал, что там будет Николай, и втайне хотелось его увидеть. После скандальной ночи встречал его несколько раз на ходу да мельком знал от жены, будто живет он в какой-то коммуне с ребятами. И на старого приятеля - на Васильева - тянуло взглянуть.
Пришел он с опозданием в огромный зал нового корпуса, где устроили вечер. Скамейки, набитые доотказу, чернели сплошь. На возвышении за красным столом сидело человек двенадцать - президиум, и все лица расплывались в одно знакомое бледное лицо.
Впереди мерно сновал взад и вперед маленький человечек с лысиной на темени и кричал певучим восторженным голосом, докидывая слова до самой двери. От стены неслось слабое шипение первый раз пущенных в работу паровых труб.
Старков с хмурым любопытством разглядывал президиум, близкие затылки и профили, угадывая знакомых. Долетавшие до него слова оратора казались вначале пустыми. Говорил оратор о сотнях новых корпусов, о новых заводах и фабриках, о жилищном строительстве. Говорил старое, известное всем по газетам и
стр. 267
отчетам. Но как он говорил, этот невзрачный человечек! Старков не заметил, как стал вслушиваться. Он сперва ухмылялся: "Знаем, мол, вашего брата... заправляй", потом наморщился, в груди появилось что-то гнетущее.
Старков никогда не слышал, чтобы так кому-нибудь хлопали, чтобы так неистово громыхали об пол ногами. Но сам молчал, придавленный, почти ограбленный этим оратором и шумным восторгом, прокатившимся по залу. Он присел на скамью и уронил голову.
Он долго сидел так без движения, с мутным взглядом. Заиграл оркестр, и Старков, не замечая, прислушивался к веселым взрывчатым звукам. От них становилось спокойней на сердце, тяжесть спадала. Сумрачная усмешка проскользнула по его лицу и спряталась в глубоко сидевших глазах.
- Побеждайте... Посмотрим, на чьей стороне правда, - пробормотал он беззлобно и опять усмехнулся.
На сцену вышел невысокий, странно знакомый парнишка. Старков приподнялся и, сдвинув брови, снова уткнулся вниз. Со сцены кто-то глухо прокричал:
- Старков Николай! Передает в партию комсомольская ячейка.
Оркестр шумно заиграл туш, и вдруг по всему залу покатились густые веселые рукоплескания. Хлопали долго, любовно, и чувствовалось, что хлопают своему, всем знакомому и хорошему человеку.
- Парень славный, - тепло проговорил впереди Старкова широкоплечий старик с черной, заросшей шеей.
Рукоплескания и эти простые слова старика больно укололи Старкова. Он с недоумением посмотрел на соседей и у многих увидел добрые улыбки. "А ведь они лучше меня Кольку знают", неожиданно подумал он и, пораженный этой мыслью, взглянул на сцену. Худенький секретарь крепко тряс колькину руку, потом похлопал его по плечу, и Колька ушел за занавес.
стр. 268
- Честное слово, лучше! - пробормотал Старков и смутился.
В горле защемило, точно от изжоги. Он хотел спросить соседа, в какой ячейке Колька работает, но было совестно, и он промолчал.
"Да я его совсем не знаю", боязливо сознался Старков и припомнил, что ни разу не говорил с ним ни о политике, ни о заводе, ни о чем. Как определил в фабзавуч, так и всю заботу с себя свалил. Ему вдруг обидно стало и на себя и на сидящих в зале за то, что Колька ближе им, чем ему, отцу. Он старался припомнить хоть какую-нибудь теплую, дружескую сценку с Колькой и не мог.
"А ведь так и Золотая и Петька с Нюшкой уйти могут, - пугливо подумал он. - Что я им дам?"
Как-то давно, лет двадцать назад, Старков сдавал пробу. Дали выточить тонкий трехметровый вал. Он внутренне волновался, но работал спокойно, уверенный в себе. Точил весь день, вал отшлифовал, как зеркало, и уже хотел снимать, но, сверив его еще раз с чертежом, обнаружил ошибку. Исправить ее нельзя было. Он испугался и, обессилевший, оперся на станок. Старался докопаться, где и почему сделал ошибку, но ничего не соображал и только чувствовал, как дрожат от неожиданности ноги.
Вот такое же состояние на него нашло и сейчас. Он вдруг почувствовал, что уперся в тупик. Замкнутая жизнь, в которой старался спрятаться, показалась фальшивой и ненужной, никому не нужной. Ушел от нее Николай, уйдет и Золотая - все уйдут.
Он смутно догадывался, что ошибся. А где, в чем? Стало страшно. Виски заломило.
Пошатываясь, Старков вышел из завода. Было морозно и светло. Ярко блеснул над воротами лозунг,
стр. 269
а новый длинный корпус серой громадой вдвинулся в улицу.
Он шел и бормотал вслух, не замечая сам:
- Чужой Колька, чужой! А кто виноват? Кто виноват, спрашивается? Я? Нет, подлецы! Вы! Новое ваше! А Золотую я вам не отдам... Шалишь!..
Он прошел в свой переулок и оглянулся.
Впереди, над домами, высилась суровая громада корпуса. Старков смотрел на нее с ненавистью и чувствовал, как эта громада давит его, вызывает раздражение и страх.
7
Старков запил. Запил с отчаянием запутавшегося, озлобленного на всех и бессильного в своей злобе человека. Он пил где придется, пил жадно, молча, стараясь только опьянеть, забыть горькие и тяжелые в своей безвыходности мысли. А когда окончательно пьянел, бессмысленно улыбаясь тащился домой. Настя покорно раздевала его, укладывала в постель и уходила в другую комнату, сдерживая слезы. Иногда, не допив до меры, он приходил скандальный и буйный, и Настя из сил выбивалась, угождая ему в каждой мелочи. По утрам трещала голова, он часто не ходил на завод, а Настя целыми днями молчаливо выхаживала его пивом и клюквенным морсом. За станком Старков мрачно решал, что пора образумиться и бросить пить, а вечером, часа два промучившись в поисках потерянного покоя, снова бежал к знакомому шинкарю.
Дома Старков часу не мог посидеть - все напоминало о запутавшейся, вышедшей из колеи жизни. Особенно раздражало его скорбное лицо Насти. Ему хотелось, чтобы она упрекала его, скандалила, и в то же время чувствовал, что он облает ее, изобьет даже, если она пойдет наперекор.
стр. 270
Наконец, не выдержала и Настя.
Он ни разу не просил у нее денег, но через две недели принес такую тощую получку, что она, ничего не сказав, забилась в угол и залилась тихими слезами.
- Ну зашлась, чортова кукла!.. Обидели! - хмуро процедил он и вышел из дома.
В этот раз он нахлестался, как никогда, и в первом часу его чуть не на себе приволок незнакомый Насте человек. Синего и расплывшегося, его взвалили, как удавленника, на постель, и он до обеденных гудков провалялся, не ворохнувшись. Настя с горя и пальто с него не сняла, не разула даже.
Старков проснулся со страшной ломотой во всем теле. Удивленно протер глаза и насилу узнал цветистые обои своей комнатушки. Тяжело приподнявшись с постели, болезненно промычал:
- М-ма-ать!..
Настя вошла неслышно и встала в дверях.
- Ну?
- Есть чего?
- Есть.
Старков не заметил в ее голосе насмешки.
- Так дай.
Настя принесла кружку холодной воды. Заливая пересохшее горло, он выпил половину и тогда только догадался. Поднял на жену мутный взгляд и швырнул кружку ей под ноги.
- Так нет, что ль?
- Как же!.. Нарочно для тебя припасла... Опохмелись, голубчик, да и опять отправляйся. Денег у тебя много... куры не клюют.
Старков ничего не сказал, подавленный мучительной ломотой, и бессильно повалился на подушку.
- Вставай да на работу иди... Чего нежишься?.. Вахлюхтер! - сердито прикрикнула Настя, теребя его за плечо.
стр. 271
Старков подумал и, пошатываясь, пошел умываться. Он долго поливал голову, и холодная вода обжигала его. Он трезвел. На глаза попалась Золотая, пугливая и бледная. Старков поморщился: "Нехорошо". Хотел было позвать ее, да вспомнил Николая и отвернулся. Взял из угла пару пустых бутылок, заискивающе и приниженно попросил:
- Сходи, мать, бутылочку... Да в завод надо.
- Я с тобой и говорить-то не буду, подлец! - твердо отрезала Настя.
Старкова передернуло. "Подлец!.. От подлеца и сын ушел..."
- А я говорю - сходи, - неожиданно вскочил он и, не рассчитав движения, чуть не грохнулся на пол.
- А денег дал на бутылочку? - все еще храбрясь, подзадоривала Настя, хотя с отчаянием чувствовала, что ей не сдобровать и путного из этого ничего не выйдет.
Старков выругался, не помня себя, подскочил к ней и схватил за грудь.
- Я тебя... р-расшибу! - взревел он с диким приливом злости и сильно встряхнул ее за грудь.
Золотая вскрикнула. Настя помертвела и закрыла глаза... Что-то грузное опустилось ей на голову. Она откинулась и невольно подняла руки, ожидая еще ударов.
Старков стоял шагах в двух, сжав кулаки, и в глазах его сверкала такая ненависть, что он, того и гляди, сейчас схватит что-нибудь и убьет ее насмерть.
Вся накопившаяся в одиночестве злоба на Николая и на новую жизнь, разрушавшую все основы его собственной жизни, обратилась на Настю. Он уже забыл, из-за чего вспыхнул, и только с ужасающей яркостью чувствовал, что зашел в тупик, что он слаб и бессилен,
стр. 272
и это бессилие можно сорвать только на своей семье, на Насте.
Настя видела, как затряслись его губы, как он бешено схватил со стола пивную бутылку. Она вскрикнула и без памяти во всю длину грохнулась на пол.
Глухой стук падения, плач Золотой, стыд, боль, ненависть - все перемешалось в сознании Старкова.
Он выбежал из дома. Сам ясно не соображал, куда идет, но шел быстро и с какой-то определенной, но смутной целью.
На улице было морозно и ясно. Блестящий снег резал глаза, и необычайным звоном отдавался его скрип в сознании Старкова. На заводе глухо завыл послеобеденный гудок, и Старков догадался, что идет он в завод. Зачем, к кому - он не знал, но с детства знакомый гул мастерской всегда действовал на него успокоительно, а сложная работа не давала задумываться над домашней несуразицей. Он и сейчас инстинктивно прибегал к станку, как к водке, стараясь забыться, и в то же время смутно сознавал, что ему еще нужно что-то обязательно сделать на заводе.
В контрольной его задержали. Маленький сторож с козлиной хитрой бородкой снял номер и покачал головой.
- Ни-ни, Петрович. Что ты, соколик? Аль жизнь надоела? Не могу: ты пьяный в стельку.
Старков, не понимая, уставился в его пуговичные глазки и вдруг сердито оттолкнул с прохода.
Сторож забежал вперед и наложил на дверь тяжелый запор.
- Петрович, проспись!.. Делом говорю... Иди в завком, а не то...
Старкова словно толкнуло слово "завком". Он мгновенно и с радостью понял, что не к станку ему нужно,
стр. 273
а именно в завком, к Васильеву: от Васильева началась вся эта нескладная жизнь.
Сторож успел звякнуть по телефону, и в завкоме Старкова ждали. Широко распахнув дверь, ворвался он, взвинченный до буйности, все еще не понимая, что будет делать. Перед глазами замелькали столы, бумага и кучка ребят, сбившихся вокруг председателя.
Из-за углового столика поднялся навстречу ему улыбающийся Васильев.
- Ты чего скандалишь, Петрович? Плохо, друг, плохо. Ну, здорово! - приветливо заговорил он, протягивая руку.
Старков, растерявшись, подал свою и сейчас же отдернул. Он смотрел на круглую фигурку старого товарища, на его лицо, довольное, хотя и похудевшее, и это сразу раздражило его.
- В цех, что ль, хотел, Петрович? Нельзя, браток... Ты маленько того, да и...
- Бр-рось шлепать! - с пьяной развязностью оборвал Старков. - Подлец ты! Работничек, туды... т-тебя...
- Ну-ну-ну! Оставь, Миша! Старый товарищ - и вдруг...
- Я с подлецами не товарищ! Да. Ты думаешь - я пьяный? Врешь! Я и трезвый скажу: подлец. Свинья подлая, а не товарищ! Чуть поднялся - и нос задрал!
Васильев покраснел, но заговорил спокойно и миролюбиво, стараясь образумить Петровича.
- Бр-рось!.. Интересы рабочих... Карман свой, а не интересы рабочих защищаете! - не слушая, закричал Старков. - Кому ни дай в руки власть, сразу подлецом окажется.
Кучка рабочих с председателем примолкли и недоуменно поглядывали на Старкова.
Васильев изменился в лице и замолчал, пронзительными глазками ощупывая Петровича. Видно было,
стр. 274
как он едва сдерживается. Подвижное лицо застыло, и только руки, заложенные назад, нервно щипали стянутый на спине хлястик пиджака.
- Ну будет. Спать отправляйся! - выронил, наконец, он сдержанно и грубо.
- Нет, врешь, врешь, мерзавец! - с удвоенной силой закричал Старков. - Врешь!.. Я все выскажу!.. Как ты сынишку в фабзавуч поставил? А? Ну-ка?.. Как?
Васильев не ответил. Он весь передернулся и вдруг тяжело и звонко ударил Старкова по щеке. Тот пошатнулся, бессмысленно выкатил глаза. Машинистка ахнула. Рабочие и председатель кинулись к Васильеву, и не успели они подбежать, как Старков взревел и сильно ткнул Васильева кулаком в зубы. Все произошло в каких-нибудь десять секунд. Они кинулись было друг на друга, но тут подоспели рабочие. Их розняли легко. Они оба так удивились всему случившемуся неожиданно для обоих, что даже не сопротивлялись.
8
После случая в завкоме Старков притих и бросил бесшабашное пьянство. Раньше он замыкался в семье, а теперь замкнулся в себе. Он не только избегал жену, но и на Золотую не смотрел: всегда при взгляде на нее перед ним отчетливо вспыхивала дикая сцена с бутылкой и звук падающего на пол тела.
Настя обходилась с ним мягко, и Старков хоть стыдился ее, но был благодарен за такое отношение. Гораздо больше мучил его Васильев. С тех пор они не виделись. Старков и не желал с ним встречи, но чувствовал, что тот его избегает и презирает как пустого и вздорного пьяницу.
Ночами он много думал о своей жизни, перебирая ее с самого детства до последних дней.
стр. 275
Он помнил себя еще мальчишкой, помнил свою подпертую бревнами избенку на краю оврага, в'ехавшего в середину деревни, помнил отца, пришибленного, вечно злого и неразговорчивого. Особенно ярко сохранился в памяти такой случай.
У отца пала лошадь. Старков помнил, какими все в доме стали злыми, а мать плакала. Ели только хлеб, тюрю да редьку с солью. Отец продал овец, продал телку, поросенка; стали продавать молоко и даже грибы каждое воскресенье уносили на базар. Целый год сидели на хлебе с квасом, и отец часто говорил за столом: "Потерпите, ребятежь!.. Вот купим коня - разговеемся. Без коня нам зарез". Старков долго не мог примириться с хлебом и редькой. Иногда вдвоем с братишкой они утаскивали у матери крынку молока и забивались с ней на сеновал. "Ну и жадуля батька! На что нам лошадь? - жаловался он брату, с жадностью уписывая свою долю. - А если помрем, тогда что?" Отец вскоре помер, так и не накопив на лошадь. Тяжелая пошла жизнь. Старков подрос и стал летом уходить с мужиками в южные губернии на покос к помещикам. Только теперь понял он, как плохо без лошади, и сам тянулся изо всех сил, скапливая деньги. Он стал, как и отец, придавленным, робким и замкнутым. В петров день, когда ходили на гулянку в соседнюю деревню, познакомился во время драки с Васильевым. Тот работал уже в Москве и на другой же год перетащил туда и Старкова. Старков прошел новую тяжелую учебу и еще больше почувствовал себя робким и придавленным в большом городе.
Но в Москве легче было жить. Старков оставил хозяйство брату, вывез жену в Москву и осел здесь окончательно.
Революция была неожиданной для Старкова, но она встряхнула его. Он сам пошел в заводскую дружину,
стр. 276
побывал на баррикадах, и в эти дни, когда все были крепко сбиты в одно целое, первый раз почувствовал Старков в себе силу. Голод он переносил стойко, но после, когда пошла сдельщина, когда не было уже той видимой крепкой спайки между рабочими, он разочаровался и опять отошел в сторонку.
Не раз и не два перебрал Старков свою жизнь, отыскивая в ней что-то потерянное, и каждый раз только больнее ощущал разрыв с Николаем и Васильевым. Он постарел, ссутулился, по лицу побежали извилистые морщины.
В середине зимы, задержавшись с работой, он поздно возвращался с завода. Настроение было подавленное.
Сумерки, синие от снега и дыма, окутывали слободку. Скрипел снег. Жесткий ветер жег щеки.
Старков завернул в свой переулок и неожиданно лицом к лицу столкнулся с Васильевым. Оба сразу признали друг друга и, невольно отступив на шаг, стояли удивленные и растерявшиеся.
Встреча была чересчур неожиданная и явная, и разойтись, ничего не сказав, они уже не могли, и оба поняли это.
Тяготясь молчанием, Васильев, наконец, нерешительно выронил:
- Хватим, что ли, Петрович, пивка по бутылочке?
- Пивка-а? - переспросил Старков, не ожидавший такого поворота. - Что ж... Я... Можно и пивка... Я с удовольствием.
Он до того обрадовался, что смутился от этого еще больше и угрюмо примолк. Васильев, видно, тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Они повернули к чайной и шли, не глядя друг на друга, но обращали внимание на каждую мелочь. Мимо пробежала чернявая собачонка, - оба с серьезным любопытством посмотрели на нее, Васильев даже усмехнулся чему-то. Трамвай
стр. 277
проскрежетал где-то за домами, - оба повернулись к домам, будто сроду не видали и не слыхали трамвая.
- А лихо подмораживает! - с улыбкой проговорил Васильев не то Старкову, не то кому-то другому.
- Да... забирает, - охотно, но неловко ответил Старков и тоже постарался улыбнуться.
Оба вздохнули свободнее, когда дошли до чайной.
Столик заняли в углу, подальше от других. Васильев суетливо заказал служащему "парочку", но не утерпел и сам притащил пиво и две розетки с горохом и воблой. Он наполнил стаканы, посмотрел на Старкова, собираясь что-то сказать, и выпил свой стакан залпом, чуть не с досадой. Выпил и Старков. Налили еще по стаканчику и опять выпили. Васильев вынул "Бокс", предложил Старкову, но тот отказался.
- К своим привык, - дружелюбно проговорил он и достал пачку "Басмы". - Как закурю другие - душит кашель, хоть помирай.
- Да. Это ты верно... У меня вот такая же дрянь. Второй год на "Боксе" сижу, - охотно поддержал Васильев, радуясь, что завязывается разговор.
Они оживленно заспорили о папиросах, о привычке, но чуть кто намекал на завод, разговор расклеивался. Тогда налегали на пиво. "Парочка" кончилась, и Васильев заказал было другую, но Старков сразу приказал подать полдюжины... Васильев оробел.
- А не много?
- Переплывем... воблочки побольше.
- А-а... с рыбкой?.. С рыбкой переплывем, рыбка водичку любит, - засмеялся Васильев: - только бы не опьянеть, я ведь не пью теперь.
- Зато я много пью, - усмехнулся Старков и так взглянул на товарища, что тот сразу понял его намек и насторожился.
стр. 278
Обоим хотелось говорить о заводе и о случае в завкоме, но никто первый не решался. Не сказал больше ничего и Старков.
Опять дружно налегли на пиво и воблу. Васильев иногда осторожно оглядывался по сторонам, боясь встретить знакомых, и убирал под стол пустые бутылки.
Переплыв вторые "полдюжины", они начали быстро хмелеть, и через два часа, как в старое время, оба сидели чуть не в обнимку. Васильев в упор смотрел на приятеля расчувствовавшимися от выпивки и откровенности глазами и, волнуясь, оправдывался.
- Ты, меня, Петрович, извини. Так уж вышло... Сам знаешь: горячий я... Сдерживался, а тут и прорвало... Оскорбил ты меня здорово... И не меня... За себя я бы сдержался... Ты всех рабочих оскорбил, Петрович... Да, да... Весь завод... Это понять надо... Да, Петрович... понять. А меня тогда это здорово стукнуло... Не сдержался... А за себя я разве бы допустил?.. Знаю, что у человека гайки разболтались.
- Ладно!.. Брось, брат!.. Зачем грязное белье перебирать? Выпьем! - облегченно и весело прервал Старков, и от избытка чувств ему захотелось поцеловаться с Васильевым.
Расплескав пиво, чокнулись от души и выпили.
- Обида не в том... Со всяким случается... С нами ты порвал, вот что обидно... Товарищей старых бросил, - с упреком заговорил Старков. - Рассыпались кто куда... Потому я и запил... Прицепиться некуда... Ну и запил.
Васильев горячо начал об'яснять, как его каждый день таскали по собраниям, как он сам втянулся в работу, и пить стало неудобно да и некогда.
- Работа мне, Петрович, по душе пришлась... Есть над чем башку поломать... Вот хочу в партию... Потому
стр. 279
вижу: нужно нашему брату работать... Мальчиков для нас нет... А мерзавец - на каждом шагу. Так чем мерзавцам доверять, лучше нашему брату взяться... Да, да, Петрович... Верней. Говоришь, зацепиться не за что? За нас цепляйся. Окромя, конечно, не за что... Такие, как ты, от нас не отвертятся. Хоть пей, хоть в карты играй, а нас не миновать, Петрович... Да, да... Тут своего рода водоворот... Знаешь, на реке... всех втягивает. Меня раньше, тебя поздней, а втянет - не отбрыкаешься. Вот сын у тебя - герой... С мозгами парень, позавидуешь... Тебе прямая дорога - за ним, а ты брыкаешься... Да врешь, Петрович, не уйдешь, потому - водоворот...
Старков, осушив стакан, заговорил с добродушной насмешкой:
- Гонору, брат, в вас много... Мы, мы сами с усами, а дело-то не очень гладко. Ситцу нет, муки нет; что ни спроси, все с оговорочкой. Для себя товару вволю не можете наработать, - уж какой там социализм! Далеко от старого упрыгали?
Васильев засмеялся.
- А ты, Петрович, так и норовишь в сторонку ускакать... Кто это - мы? У кого - у нас? А ты где? И насчет товара не сомневайся: и в брюхе будет и на брюхе будет. Не жирно, да хватит. Нужно сперва подковаться, а потом и по льду можно ходить... А ходить, Петрович, еще придется... За границей рот не разевают. Выпьем-ка за новый корпус!
Старков медленно перевел на товарища задумчивый помутневший взгляд и, будто очнувшись, вяло улыбнулся:
- Что ж... пожалуй, выпьем.
Васильев снова заговорил о политике, о своей работе, но Петрович, хотя и смотрел ему в глаза, почти ничего не слышал. Он вспомнил деревенский случай с
стр. 280
павшей лошадью и то время, когда всей семьей сидели на квасе да на хлебе, накапливая деньги на новую лошадь, чтобы не пустить прахом хозяйство.
И странно поразил его этот случай сходством со всем тем, о чем говорил Васильев. Старков на мгновение почувствовал себя мальчишкой, который воровал у матери молоко и ругал отца.
"Перепил я опять сегодня... вот что", не сдаваясь, подумал он и оглядел целую батарею бутылок на столе и под столом.
Васильев совсем опьянел и не прятал уже пустую посуду, но когда Старков напомнил о доме, он засуетился, шустро посовал бутылки на пол, а недопитую разлил по стаканам.
- Ну, Петрович... за мировую, значит?.. Последний - и крест... Точка...
Они вышли, пошатываясь. Желтый круг часов на площади показывал без четверти одиннадцать. Васильев сделался пугливым, торопил домой и все сокрушенно бормотал:
- Плохо, Петрович, плохо... Только для тебя, а то - первый и последний. Точка. Наш брат ничего без бутылки не умеет, да...
Старков молчал... Он ясно помнил то голодное упорство, с каким копил каждую копейку для покупки лошади, и слова отца: "Потерпи, ребятежь! Вот купим коня - разговеемся. Без коня нам зарез".
9
Неделю спустя Старков поздновато вернулся от портного. С Васильевым он после того не встречался, да и стыдились они друг друга. Настя уже легла. Она хотела было достать ужин, но Старков сам собрал для себя, чего давно с ним не случалось. Он разделся и
стр. 281
лег. В комнате, где раньше работал старший сын, горел свет, и луч его снопом подобрался к кровати Старкова. С удовольствием потягиваясь под теплым одеялом, Старков больше по привычке сердито проворчал:
- Почему огонь не погасили в соседней комнате?
Настя беспокойно заворочалась.
- Не погасили - и все... Пусть горит. Мешает тебе?
- Да что зря деньги-то жечь? Сидит, что ль, там кто?
- Сидит...
- Кто?
- Колька.
- Колька-а? - чужим голосом переспросил Старков и до того удивился, что скинул пригретое одеяло и сел на кровати, сам не зная зачем.
- У меня, смотри, не скандалить! - грозно и испуганно приказала Настя и тоже привстала на постели.
Старков лег, закрылся с головой, но долго не мог успокоиться. Его охватили и страх и радость, - он трясся, как в лихорадке. Хотелось спросить Настю, когда пришел сын, зачем и когда уйдет, да не было силы решиться и узнать правду. Он чувствовал, что ему будет больно, если Николай снова уйдет. "Да и, конечно, уйдет. Что ему здесь делать? Какие-нибудь вещи пришел взять". Старков настойчиво вдалбливал себе в голову мысль, что Николай уйдет, должен уйти и ничего с этим не поделать. "Жил без него и теперь проживешь. Не беда. И радоваться нечего его приходу..."
Заснул он поздно, почти примирившись с мыслью об уходе Николая.
Утром пили чай вместе. Старков и виду не подавал, что мысль об уходе сына беспокоит его. С постоянной своей насмешливой улыбкой поздоровался он с сыном, даже за руку, и за все время не проронил ни
стр. 282
слова. Молчал и Николай. Изредка он ловил на себе любопытный, сторожкий отцов взгляд и отвечал на него своим - веселым и открытым. Настя со страхом следила за отцом и сыном. Ее и радовало, что сидят они тихо, не ругаются, и огорчало: "Как чужие встретились. Словно языки отнялись".
С работы Старков пошел не домой, а прямо к портному и просидел там до десяти часов, удивляя и портного и его рыхлую супругу бестолковой игрой.
С трепетом отворил он свою дверь и, заметив в комнате Николая огонь, крадучись прошел к себе. Ему вдруг стало чрезвычайно легко.
Он долго лежал без движения, почти без мысли, полный непонятной, давно неиспытываемой легкости. Иногда он чутко вслушивался в тишину комнаты Николая и по малейшему шороху старался сообразить, что Николай делает и что думает о нем, об отце. Далеко в прошлом, сквозь хаос перепутанных событий припомнилась ему тревожная, мучительно-долгая ночь. Он беспокойно ходил от двери к окну и, вздрагивая, вслушивался в дикие крики Насти и в громкий шопот бабки-повитухи. Потом пронзил его тонкий и высокий крик, и Старков, тогда еще молодой, облегченно повалился на стул и стал думать: сын или дочь? Если сын - решил назвать его Николаем, по старшему брату, и рассмеялся своим мыслям. Этот кусочек далекой ночи так тепло и ярко представился ему, что ему нестерпимо захотелось сейчас же пойти к сыну, поговорить с ним или просто посмотреть на него.
Он накинул пальто и, робея от шороха своих же шагов, осторожно вошел к Николаю. Тот сидел за столом, спиной к нему и не слышал. "Зря зашел", беспокойно промелькнуло у Старкова, но он, пересилив себя, с усмешкой спросил:
- Работаешь?
стр. 283
Николай резко откинулся в сторону, покраснел, увидев отца, и по лицу его пробежала растерянная, жалкая улыбка, которую он силился удержать и не мог.
- Работаю. Не спится, говоришь? Садись.
Сдвинул на край бумаги и повернулся лицом к отцу с таким видом, словно спрашивал: "Чего-нибудь надо? Говори, давай... я слушаю." Он чувствовал, что у него натянутая, глупая улыбка, сердился на нее, старался сказать отцу что-нибудь простое, ободрить и вызвать на разговор, но у него ничего не выходило.
"Помешал", подумал Старков.
- Я на минутку... Так зашел, - бодро и фальшиво проговорил он, подавляя неловкость. - Ты валяй... Занимайся.
- Да я кончаю... Закуривай.
С минуту молчали, серьезно и глубоко затягиваясь. Старкову захотелось рассказать, как он изобрел новое приспособление к строгальному станку и теперь собирается представить его в производственную тройку, но не решался. Увидел над головой сына раскрытую форточку, заботливо проговорил:
- Закрыл бы... простудишься...
- Я привык.
- Привык... Спотеешь - и готов... свихнулся.
- Ничего... А ты что - свихнулся?
- Как? А-а-а... - Отец замялся и, казня себя сокрушенной улыбкой, тихо выронил: - Бывает.
Ощутил на себе пытливый, упрямый взгляд Николая и невольно вспомнил всю сцену с бутылкой. "Сказала", промелькнула в голове жесткая догадка.
Он знал, что Николай уважает мать, и ему вдруг стало стыдно. Зябко закутался в пальто и, выбросив в форточку окурок, поднялся со стула.
- Ну, надо на боковую... Вали и ты - поздно...
- Сиди, - добродушно сказал Николай.
стр. 284
Отец заколебался. Ему и стыдно было, и поговорить-то уж очень хотелось с сыном, поговорить по душам, по-хорошему.
- Как твои изобретения?
"А, пожалуй, и не сказала", обрадовался Старков, чувствуя в словах сына дружескую простоту.
- Есть кой-чего... Вот хочу козырнуть, - проговорил он с фальшивой развязностью и сбивчиво начал об'яснять свое новое изобретение.
Внимательный взгляд сына придал ему смелости. Старков взял карандаш и начал набрасывать эскиз знакомого чертежа. Но с эскизом дело шло туго. Старков волновался, несвязные предложения плохо открывали тайну изобретения, да и эскиз-то выходил ломаный и запутанный.
- Да... Я сейчас чертежи... У меня ведь чертежи есть, - вспомнил он и метнулся было в свою комнату, но в дверях неожиданно остановился. - А, пожалуй, не стоит... Завтра... - выронил он нерешительно и с досадой подумал: "И чего я ему надоедаю?"
- Тащи... Чего там!
- Нет... Завтра! - отрезал Старков и вышел.
Николай слышал, как отец лег в кровать, поворочался и тихо и взволнованно позвал жену:
- Мамка-а!.. Спишь, что ли?
Мать не ответила, и все затихло.
Николай долго сидел за столом, задумчиво поправляя кривые линии эскиза. Без отца ему было легче, свободней, но он чувствовал какую-то свою вину перед ним.
"Подлец я! - думал он. - Пять лет в комсомоле, а дома медведь-медведем: не мог отцу помочь на настоящую дорогу выйти, а он, вот, и сам выходит".
Он рад был за отца, и ему стыдно было за самого себя.
(На литературном посту: Литературно-художественный сборник. М. Московский рабочий. 1930. )
