стр. 235

     Л. Добычин.

     ЕРЫГИН

     I

     Ерыгин, лежа на боку, сгибал и вытягивал ногу. Ее волосы чертили песок тонкими линиями. Из-за решетки прилетал запах лозы и повилики.
     Затрещал барабан. Пионеры с пятью флагами возвращались из леса. Ерыгин поленился снова лезть в воду и стер с себя песчинки ладонями.
     По лугу бегали мальчишки без курток и швыряли ногами мяч.
     - Физкультура, - подумал Ерыгин, - залог здоровья трудящихся.
     Базар был большой. Стояла вонища. На будках висели метрические таблицы. Китайцы показывали фокусы. - Подайте, граждане, кто сколько может, ежели возможность ваша будет. Ерыгин прошелся по рядам: не торгует ли кто-нибудь из безработных.
     Перед лимонадной будкой толпились: товарищ Генералов, мордастый, в новеньком синем костюме с четырьмя значками на лацкане, его жена, Фаня Яковлевна, и маленькая дочь. Красная Пресня. Наслаждались погодой и пили лимонад. Ерыгин поклонился.
     По заросшей ромашками улице медленно брели епископ в парусиновом халате и бархатной шапочке и Кукупха с парчевой кофтой на руке.
     - Клеопатра - русское имя? - Да.
     - А Виктория?
     Пообедав, Ерыгин свернул махорочную папиросу и уселся за газету. Видный германский промышленник г. Вурст изумлен состоянием наших музеев. - Вот вам и варвары!
     В дверях остановилась мать. - Так как же на бухгалтерские? - Ее бумазейное платье с боков было до полу, а спереди, приподнятое животом, - короче. - Бухгалтера прекрасно зарабатывают.
     Ерыгин подпоясался, взял ведра. На него смотрела из окна Любовь Ивановна. В кисейной кофте, она одной рукой ощупывала закрученный над лбом волосяной окоп, другою - с грацией вертела пион.
     Против колодца, прищурившись, глядела крохотными глазками белогрудая кассирша Коровина в голубом капоте. - Я извиняюсь, - сказала она: - не знаете, откуда это музыка? - Возвращаются со смычки с Красной армией, - ответил Ерыгин и пошел улыбаясь: вот, если бы поставить ведра, а самому - шасть к ней в окно.

стр. 236

     Вечером Любовь Ивановна играла на рояле. Наигравшись, стала у окошка, смотрела в темноту, вздыхала и потрагивала голову - не развился ли окоп.
     На комодике поблескивали вазы: розовый рог изобилия в золотой руке, голубой - в серебряной. Мать штопала. Ерыгин переписывал.
     - Белые бандиты заперли начдива Виноградова в сарай - завтра повесят. Настя Голубцова, не теряя времени, сбегала за Красной армией. Бандитов расстреляли, начдив уехал. Настя выкинула из избы иконы и записалась в РКП(б.).

     II

     Стояли с флагами перед станцией. Солнце грело. Иностранцы вылезли из поезда и говорили речи. Мадмазель Вунш, в истасканном белом фетре набекрень, слабеньким голоском переводила: - Они проезжали через разные страны и нигде не видели такой свободы. Ура. - Играла музыка. Торжествовали и смотрели друг на друга, гордясь отечеством. Совьет репеблик. Реакшьон фашишт.
     Возбужденные, вернулись. Разошлись по канцеляриям. Товарищ Генералов сел в кабинет с кушеткой и двенадцатью произведениями мировой живописи, Ерыгин - за решетку. Захаров и Вахрамеев подскочили расспрашивать. Здоровенные, коротконогие, в полосатых нитяных фуфайках. Они, чорт подери, проспали.
     Впустили безработных.
     Небо побледнело. Гремела музыка. Любовь Ивановна зажгла лампу, подвила окоп и приколола к кофте резеду. Ерыгин взял с комода зеркальце, поднес к окну и посмотрелся - белая рубашка с открытым воротом была к лицу. Девицы выходили и спешили со своими кавалерами: торопились в сквер - в пользу наводнения.
     - Под руководством Российской коммунистической партии поможем трудящимся красного Ленинграда!
     Ленинград! Ревет сирена, завоняло дымом, с парохода спускаются пузатые промышленники и идут в музеи. Их обгоняют дюжие матросы - бегут на митинги. В окно каюты выглянула дама в голубом.
     "Да здравствуют вожди ленинградского пролетариата!" - Взревели трубы, полетели в черноту ракеты, загорелись бенгальские огни. Осветилась круглоплечая Коровина, ухмыляющаяся, набеленная, с свиными глазками, и с ней - кассир Едренкин.
     Из дворов несло кислятиной. За лугами, где станция, толпились огни и разбредались. Без грохота обогнала телега, блестя шинами. Ерыгин отворил калитку. Над сараями плыла луна, наполовину светлая, наполовину черная, как пароходное окно, полузадернутое черной занавеской.
     - Ты? - удивилась мать: - скоро!

     III

     "Настя будет напечатана. Пишите"...
     У крыльца Любовь Ивановны соскочил верховой. Кинулись к окнам. Она, сияющая, выбежала. Лошадь привязали к палисаднику. Ерыгин приятно

стр. 237

задумался. Вспомнил строку из баллады. - Кинематограф! - посмеялась мать и засучила рукава - мыть тарелки.
     Золотой шарик на зеленом куполе клуба "Октябрь" блестел. Низ штанов облепили колючие травяные семена. Милиционер с зелеными и красными петлицами стоял у парикмахерской. Ему в глаза томно смотрела восковая дама.
     Придерживая рукой под брюхом, на мост прискакали косматый Захаров и гладкий, как паленый поросенок, Вахрамеев. Ерыгин пощупал их мускулы. Закурили махорку.
     - Мы поступили на бухгалтерские.
     - Нет, - сказал Ерыгин, - у меня в голове другое. - Он пошел. Они взобрались на перила и спрыгнули.
     Мадмазель Вунш, скрючившись, сидела под ракитами. В шляпе набекрень, она была похожа на разбойника. Ерыгин сделал под-козырек. Мадмазель Вунш не видела: уставившись подслеповатыми глазами на светлый запад, она мечтала.
     За лугами проходили поезда и сыпали искрами. Стемнело. Сделалось мокро. Ерыгин измучился: ничего из жизни Красной армии или ответственных работников не приходило в голову. Шагает рота, красная, с узелками и вениками, хочет квасу. Расскандалился безработный и лезет к товарищу Генералову, а у него на кушетке Фаня Яковлевна с Красной Пресней: принесла котлету.
     - Товарищ, прошу оставить, это кабинет...
     А постороннее, чего не нужно, вертелось. - Мадмазель Вунш, еще молоденькая, слабеньким голоском диктует: - Немцы звери. - На столе клеенка с трехсотлетием, толстенькие дамы с голыми плечами и в медалях... - До свиданья. - До свиданья. - Бродит лошадь. Бородатые солдаты молча плетутся на войну. У дороги стоит барыня, сует солдатам мармелад. Последние три штучки отдает Ерыгину.
     На каланче прозвонили одиннадцать. Из-за крыш вылезла луна - красная, тусклая, кривая. Ерыгин стучался домой мрачный. Любовь Ивановна, в ночной кофте, с бумажками в волосах, высунулась из окна и смотрела: к кому.

     IV

     Перед столовой "Нарпит" воняло капустой, и, поглядывая поверх очков, прохаживался около своего ящика панорамщик. Здесь Ерыгин замедлял шаги и, повернув голову, смотрел в окно. Видны были тарелки с хлебом и горчичницы. В глубине клевала носом плечистая кассирша. - Бельгийский город Льеж посмотрите? - подкрадывался панорамщик. Ерыгин встряхивался и бежал на бухгалтерские. Будет много получать, придет пить пиво...
     Глина раскисла. У Фани Яковлевны засосало калошу. Безработные не приходили. Ерыгин с Захаровым и Вахрамеевым сдвигали табуретки и болтали. Сблизив головы, смотрели, как Захаров рисует Германию под пятой плана Дауэса: дождь, плавают утки, рабочие с бритыми головами таскают камни, надсмотрщики щелкают коровьими кнутами, из-под зонтика выглядывают социал-предатели, потирают руки и хихикают.

стр. 238

     К праздникам подмерзло. Выпал снег. Седьмого и восьмого веселились. Выбралась и мать в клуб "Октябрь". Возвращаясь, плевалась.
     Висели тучи. С канцелярий убирали транспаранты с надписями и гирлянды из крашеных бумажек. "Империалистские хищники, терзающие Китай! Прочь грязно-кровавые руки от великого угнетенного народа!"
     За рекой было бело - с черными кустиками. Сзади звонили. Навстречу мужики гнали коров. По брошенным вместо мостика конскими костям Ерыгин перешел через ручей.
     Тащились с сеном. Тоненькие стебельки свисали и чертили снег. Что-то припомнилось. Зеленая улица с серыми тропинками... Гуляют епископ и нэпманша, затевают контр-революцию. Интеллигентка Гадова играет на рояле. Товарищ Ленинградов, ответственный работник, влюбляется. Ездит к Гадовой на вороном коне, слушает трели и пьет чай. Зовет ее в РКП(б), а она - ни да, ни нет. В чем дело? Вот, Гадова выходит кормить кур. Товарищ Ленинградов заглядывает в ящики - открывает заговор. Мужественно подавляет он свою любовь. Губернская курортная комиссия отправляет его в Крым. Суд приговаривает заговорщиков к высшей мере наказания и ходатайствует о ее замене строгой изоляцией: Советская власть не мстит.

(Ковш: Литературно-художественные альманахи / Ответственный редактор С. Семенов. М.; Л. Гиз. 1926. Кн. 4)

home