стр. 126
Дмитрий Петровский.
Б. Пастернаку.
ОДНА НОЧЬ
(Бетховен)
Окно тремя плечами рам ушло в туман.
Темно... Как позабытый слон,
Дремал рояль, напоминая ремесло,
Как гром напоминает бой, - как воду,
Забытое в саду у рыбака весло, -
Как окрик: "граждане" - свободу.
Он слушал новый шум: -
И ничего не слышал, -
Он лишь догадывался по ногам
Идущих, что деревья вихрь колышет,
Что пляску затевает ураган,
Уж не стараясь ни раскрыть, ни скрыть
От зеркала: - (чехол его валялся),
Что только-что воображенный крик
Заставил судорожно сжаться пальцы.
- Невесело он улыбнулся, и
В улыбке этой зеркалу открылось,
Что все слова здесь вкуса лишены,
И звуки на губах, как лишаи, -
И пылью вдруг глаза его закрылись.
...Так проходили месяцы, пока
Он окончательно не примирился,
Что глухота росла, как подвиг ремесла
И новый мир тишин ему открылся...
Терялся сон не раз, терялась мысль, -
И люди, и любовь, и жалость,
Но никогда не пропадала страсть
Любить потери, плача и терзаясь.
стр. 127
Как полюбить вот эту пустоту
И не пытаться чем-нибудь заполнить:
Хоть звездами нагую высоту,
Хоть потолками своды низких комнат?..
Он чувствовал, как млели руки, кровь
Выбрасывалась в уши и сочилась,
И сердце билось в ребра, как - сквозь строй
Прогнанных - расшибленный затылок.
При каждом стуке, ранясь связью с миром: -
С Моцартом, Гете, Вильямом Шекспиром,
С Европой и Природой и сестрой, -
Со всем, что было близко и остро.
Ночь птицей оглушенною, как он,
Ударилась о раму и упала,
И лишь на миг пред ним ее крыло
Мелькнуло перед тем, как поломалось.
Рояля крышкою изображают ночь...
Вдруг тишину разрушило две гаммы,
Как-будто два крыла, что превозмочь
Не могут темноты, - гремели в рамы.
Игра росла, чтоб убедиться в глухоте,
Задуманная тысячею нервов, -
И каждый звук хотел родиться первым,
Но новым мест не уступали те.
Как жертвы первых стойких баррикад,
Взбегали на поломанные стулья
И каждый жизнь отдать за жизнь был рад:
Так умирал весь мир на партитуре,
Неистовствуя топотом баллад.
Крича: - "возьми!" они не поперхнулись, -
Взбегали и стучали в барабан,
И падали... Взглянут на них: - рехнулись,
Но - знамя подымалось на гробах
Из жарких окровавленных рубах,
И, - наблюдая перекрестки улиц, -
Вдруг памятники к раненым пригнулись,
Чтоб в мертвые уста поцеловать...
Ночь разрослась, как черный клазиравсцуг,
Он сам не знал, что вылечит века, -
стр. 128
Что на восторг той ночи опираться
Достойно будет в бурю морякам, -
Что пушки будут с плеч срывать брезент,
Шрапнели, с шеей свернутою, взвизгнут,
Но марш его раздастся, как резерв
Бессменно на-смерть выводимых жизней!
И, лица мертвых обернув в плащи,
Товарищи уйдут, чтоб пасть поодаль,
И жизнерадостные палачи
Похвастают прекрасною погодой.
И откликаются пустоты комнат
На гул паденья тела их жильца,
И после поселившиеся помнят
И хрип, и содрогание конца.
Так, после войн в полях, идущий с плугом,
Находит череп сына и отца
И сам мгновенно делается вьюгой,
Сметающей сединою с лица
Последнюю черту боязни и испуга,
Так создают из мирного мстеца,
Коль песню отнимают у слепца,
И увеличенное человечье ухо
Дает бесчеловечного певца.
В наручниках держать такие руки:
Бываем мы, как ты, Бетховен, глухи.
(Ковш: Литературно-художественные альманахи / Ответственный редактор С. Семенов. М.; Л. Гиз. 1926. Кн. 4)
