стр. 27
Тихонов Николай
М. К. Н.
ДОРОГА.
"Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать..."
Одиссея п. XIV.
О городе Тифлисе, о его двойной душе и о том, что каждому путнику приходит время возвращаться домой.
Моим гортанным толмачом
Был сам Тифлис, и в толчее
Горбатых улиц он учел,
Что он богаче и ловчей.
То хвастал пышной тканью,
Или зурной хвалебной,
То падал в серной бане
Снопом воды целебной,
Сбегая с головы
Прокипяченной дрожью
На каменные швы
У моего подножья.
Из бани, слова не сказав,
Швырял меня в Шайтан-базар,
Где солнечной экземой
Изъедены до пыли
Карнизы, щеки, этажи,
Где он рассыпанный лежит
Коробочной системой
Товарных изобилий.
Не смерч меня издалека
Занес, - при чем тут ветер, -
Я лишь прохожий и пока
Плохой свидетель, но свидетель,
стр. 28
И я вношу поправку
В твоих лавчонок строй,
В харчевен топот бычий,
Тифлис, а ты - смешной.
Ты прошлым обезличен.
Твои цырюльники, бренча
Всем арсеналом мелким,
Рвут бороды, качаясь, -
Но это ведь подделка?
Ослы твои под плетью,
И с их хурджинов ловких
Стекают все столетья,
Но это же издевка?
Он был высоким толмачом,
Тифлис, когда и в толчее
Моих насмешек он учел,
Что он богаче и ловчей,
И я увидел между плеч,
Кирпичных плеч и серых,
Где и барану душно лечь, -
Резвится галстук пионера.
Старинный оседлав устой
Военной колокольни,
С разъяренной краснотой
Висит пятиугольная...
Забыв Шахсей-Вахсей, мулла
Косит халат из-за угла,
Отдав поклоном поясным
Почет плакатам расписным.
В партийных войск линейный звон,
Где Юг и Запад на коне,
Вбегает кличей сходка,
Газетный дождь и, наконец,
Резвящихся гогон!*1
Павлиния походка...
Стакан вспотел, но в чай-хане
Сквозняк живет, и оттого
Вода прохладнее всего.
И вот усмешки ни одной,
Ты собран весь, ты дышишь чаще,
Когда прощаешься с двойной,
С тифлисской правдой, как участник.
стр. 29
Уж Север звал меня условными
Сигналами вернуться:
Обманами снега в горах,
В реке пролетавшими бревнами,
Узором чай-ханного блюдца,
Приказывал Север вернуться.*2
Как выглядит ночная Грузия и Зем-Авчальская гидростанция.
Седлаю ночь. Дорогу кличу,
Тифлис за нами, ночь и я,
Мы золотим, как зуб, добычу,
Но слушай нас, Ирония:
Где пухнут плотиной Авчалы,
Ты снизишь дороги полет,
Оставишь мотор и причалишь
К дрожащему борту работ.
Теперь же чинары и вязы
С размаху бросаются к нам,
Еще не споткнувшись ни разу...
Теперь же по сторонам
Спит Грузия, запаковав
Забот старинные мешки,
В ларях, на холмах раскидав,
Гляжу на них из-под руки.
Нежданней блеска алыча,
И для нее и для меня
Свет пневматического дня
Буравит серый лоб Авчал.
Здесь доблесть заново свежа
И руки греет на юру,
Здесь режут без ножа
Вопящую Куру.
Чтобы стальной гусак
Волны слепой шатанье
Заставил проплясать,
Плясать по расписанью,
Машинная игра
Чтоб тешилася хмуро,
Свирепая Кура,
Ты станешь робкой курой.
стр. 30
Снует рабочая орда,
Ордою той переиначен,
Один, кричавший: хабарда, -
Глядел, других иначе.
Как ни закатывай рукава -
Ты среди пестрых пестрый,
Слишком отчетлива голова
И ярость не по росту.
- Довольно, ты схвачен - сознайся,
Не ты ли грозу горячил?
Не ты ль опрокидывал барса?
И ямбу судьбу поручил?
Товарищ, не правда ль? -
Сказал он, вставая,
- Я в книге оправдан, -
Но здесь - я не знаю.
Я долго в печати
Коптился и понял,
Что нужно начать мне
Иную погоню.
Откинув молчанье,
Сквозь цепкие, длинные,
Леса примечаний,
Статей с укоризной, -
Я вышел в долину,
Где нет архаизмов -
Оставив подрясник
На белых страницах,
Я выпал из басни,
Чтоб здесь повториться.
Теперь в отряхающем
Каменность мире
Я снова ломающий
Правила Мцыри.*3
Да разве плотине, разве же ей
Понять беглеца такого?
Я руку его задержал в своей,
Смотря на него без слова.
Плотина росла, громоздясь по воде,
Над ней, над громадой теснящей,
Гремел пневматический день,
Как полный инструментов ящик.
Авчалы за нами, но я не бедней,
В конюшнях Иронии много коней.
стр. 31
О разбойнике Чолокаеве*4 и гор. Душете.
Ты ждешь меня, Адай-Хох,
Великий орех ледяной?
Но в долине орех не плох,
А в потоке и лед иной.
Чего же тебе сидеть в душе,
Как служба в новобранце,
В семи шагах Душет
Стоит зеленый, глянцевый.
Правда, ты тишью радуешь,
Внизу же обвалы бед,
Давно ли, с отвеса падая,
Чолокаев душил Душет.*5
Купаясь ястребом хриплым,
Бесславя горское право,
Он вольность украсил скрипом
Измен, позументом ржавым.
Как тень гонимой породы,
От чутких погони ушей
Бежал трущоб воевода
К навесам шалашей.
Плевал на кровли скромные
Слал на них топор,
Топча ногой бездомной
Беднейшие из нор.
Так ты уважил нищету?
Шакал не ляжет с тобой тут.
Вниманье, князь, - на родине,
Где море зыбь глухая,
Шалаш такой же, в роде
Последнего сарая.
К нему вот на пустырь,
Подрезанный прибоя бритвой,
Пришел гостить, не то, что ты,
Хозяин битвы - перед битвой.
Строитель дома для вселенной
Пришел, как равный к шалашу,
А твой мирок, владыка пены,
Я только в случай заношу.
Душет, я отошел на вызов,
Забыл о глянце, о душе
стр. 32
Твоих веранд, ворот, карнизов,
Коров и горожан, Душет.
Не обижайся, недосказ
Необходим, как недосол,
Не я виною, что сейчас
Пылит дороги колесо,
Что миссия моя - не ты,
Что я из стаи гончих,
И, как собака, поостыл,
Охоты не окончив.
Автор поносит Пасанаур, бреется и, страдая бессонницей, ведет ненужные разговоры с медвежонком.*6
На Север! Там не потухает
Мой дом, исполненный вчерне,
В который бьет река лихая,
Врагов наследственных верней.
Второю станцией на "ур" -
Ко мне идет Пасанаур.
Айвы и водки маклер,
Форелей пожирнее,
С матрацами из пакли
На жидких галлереях,
Пером мохнатых кур
Нацеливший в меня,
Ты - мещанин Пасанаур,
Забывший паспорт обменять.
Ты высох на безлюдьи,
Валяясь на перинах;
Кабан, мы бриться будем
На зло твоей щетине.
Сегодня вечер прожит,
Похолодели гребни
Ущелий. Зеленой
Стучат листвой виски.
Намылен помазок,
Бумагу нам одолжит
Заброшенный учебник,
Где по морям графленным
Ползут материки.
Но старый атлас вылинял,
Кинь глазом по странице,
стр. 33
Как много стран намыленных
Ждут очереди бриться.
Мы будем и на выстрелы
Лицом равняться голым,
Раз имена земель в порезах,
Раз времена расколоты.
... В Пасанауре двор метен
Бывает в день не раз,
Гуляя - призываю сон,
Но он дичится глаз.
Но сон и глух и нем...
Цепями нагруженный,
Из-за столба ко мне
Выходит медвежонок.
Как-будто бы огонь,
Как-будто вихорь бурый
Лизал его всего,
И выгорела шкура.
Ленивый великан,
Пасанаурский Санчо,
Он тоже, как Духан,
Урча подачки клянчит.
- Облизывай, рыжий,
Старательней корку, -
Тебя же кнут оближет,
Как солод горький,
Тебе гулять
В дворовой душной рвани,
Твои поля
Засеяли мещане.
И сдохнешь не на родине,
Земляк.
У потных ног их
Шеей шевеля.
Чтобы кончать -
Свинцом пробьют висок,
... Он заворчал
И цепи поволок.
И лег меж ночью и столбом,
А звезды рвалися к нему,
Но он, как старый астроном,
Храпел у спячки на дому.
Тут сон ударил по плечу,
Задул окно, закрыл свечу.
стр. 34
Прогулка в страну хевсуров, где медвежонок пускается в рассуждения и приводит автора в негодование.
Не озабочен лунной сметой,
У звездной знати не в чести,
Я просыпаюсь, чтобы в этой
Главе лунатиком пройти.
Медведь поднялся с четверенок,
Кричит за цепную межу:
- Выходи, я тебе и без денег,
Я задаром свой край покажу.
Одежды дерева в лесах,
Природу зуба, когтя, лая...
Я взвесил цифры на часах,
Они сказали: погуляем.
И я гулял, теряя вес -
В глазах провалы жили,
Часов не счесть и верст не счесть,
Но только все кружилось.
Кружила по ногам трава,
Не приходившая обратно,
Ущелий бешеные пятна,
Их темно-ярусный провал,
Их поворот невероятный
Своей неправдой подкупал.
Шумели спины вепрей,
Народ такой - хевсуры,
Хевсуров замки крепли,
Над бездной мост просунув.
И я шагнул во сне
Туда, где замерла нога,
Где граждане камней
Сидят у очага.
Для встречи новой осени,
Для укрепленья духа,
Бушует в их обсосанных,
Кривых рогах сивуха.
Что здесь городской наряд,
Моей смятой каскетки блин,
Если черная гор заря
Одевает их до земли?
стр. 35
Лучины стелют по полу
Худые облака,
Года проходят около,
Хевсуров не толкая.
Потеет сборище кольчуг.
Огонь пылает бородатый,
И сабель сто и копий сто -
Как объяснить, что я не то,
Что я не только сон, я - друг,
Я - современья соглядатай.
Медвежий смех в глаза мне:
- Каков мой край родимый,
Кунак, прошу запомнить:
Мы злы и нелюдимы.
Та самая не наугад,
Подобная потопу,
Шагающая в ногу,
Меж классовых бригад,
Штурмующих Европу,
Та самая, что в споре
Столкнула земли лбами,
С кольцом в носу, - История
Тут властвует над нами.
Тут не при чем бетон и кран
Подъемный, свист литейной,
Пока заведует туман
Отделкой троп затейной.
Тут запах неуместен
Твоих столичных песен,
Пока под красною луной
Наездник тешится войной,
Арканом женщин спутав,
А в душах, точно в порах,
Все так свежо, как будто
Еще в проекте порох.
Тогда, задув обид свечу,
Тогда, размахиваясь, - ведь
И я не каменный, - кричу:
- Остановись, медведь.
Довольно темнотой свистеть,
Молчи пока, как я, как те,
Которым не до шутки,
О привилегиях когтей
стр. 36
Забудь, мятежник явный.
Я не бросаю камня в тебя
И в них. Я поостыл, -
Но знай - далеко ль, здесь ли,
Такого скептика, как ты,
Когда-нибудь повесят.
... Сквозь облачную смуту
Возникло солнце в комнате
Как столб огня в траншее,
Но сон есть сон. Запутав,
Швыряю эти строки
Любителям на шею.
Об одной маленькой девочке в Осетии и о больших дорогах вообще.
На Север! Там одна простая
Душа волнует жизнь мою,
Под теплый дождь лицо подставив,
Она смеется мне на Юг.
Дорога - что? Чинар расщеп,
Редкой воды полоса,
Друзья на час, тарелка щей,
Слова без адреса
И снова ночь.
И снова день навстречу
Работы клонит, -
Ряды овечьи
Осетинка гонит.
Ей только семь веселых,
Разбойных лет,
Ее колени голые
В песке, в золе.
Она куста не выше
В сентябрьской позолоте,
И нищетою вышиты
Ее лохмотья.
Ну, вырастет она,
Обычаю в отраду,
Даст клятву чугунам,
Стойлу, стаду.
стр. 37
Служанкою пройдет
Жилья на дно,
И все затянет лед,
И снова - ночь?
Иль Северный устав
Глаза приманит,
И для нее верста
Овечья стыдной станет?
Пока же день горбат,
Все по-другому,
И голода арба
От дома к дому.*7
Мне жаль, Осетия,
Что ты такая,
Как на рассвете
Заря скупая.
Ветшает юность, как мешок,
Ее встряхнув, найдем
Тут - бег бровей, там - шарфа шелк,
Здесь год любой войны, и в нем
Дорога - что? Горниста выдох,
Недели - крови пузыри,
Зима, любовниц ветер выдал,
Сломал и память раздарил.
Опять блуждать, опять уметь
Дразнить людей, пожалуйста,
Я жил у счастья на уме,
И мне не жалко жалости.
Весы дорог, времен, мест,
Отнюдь не безусловны,
Дается старенький провес
На всякое любовное.
Поверь, дитя Осетии,
Не до конца я скучен?
Есть басня на примете,
Дежурная на случай.
стр. 38
О том, как тигр попал на Майдан.
В глуши, Ленкорани левей,
Где конь не оближет удил,
Зверь закаспийских кровей,
Жирея в меру, бродил.
Но чаща такой преснотой
Окачивала и окручивала,
Что тигру наскучил постой
И дружба с бамбуком наскучила.
Кидая день и дом и дым
Своих незваных ужинов,
От верной еды, от жены, от воды
Сбежал полосатый труженик.
И, странствуя между делом,
Сбивал он скулы волку,
Овечью чистил мелочь,
Купался и шел, как по шелку.
Люди толпились. Река лилась,
Долина в Зелень наряжена,
Такая природа и требовалась
Для тигра, задором заряженного.
А как поглядел он с размаху вниз, -
Увидел не пропасть просто:
Внизу расходился ночной Тифлис,
Огнями Куру захлестывая.
И лопался тигр от гордости,
Что вот добежал из чащи:
- Тут можно и славу приобрести,
Любовь, уют настоящий.
А к утру лежал на Майдане он,
Убитым хвостом болтая,
Толпа зевак со всех сторон
Росла, зевала, таяла.
Так постоянно гонится мир
Через пустыни и смех и вой,
Так добежим до Майдана и мы,
Лечь под ногой ротозеевой.*8
стр. 39
Упрощенный Терек, Храбрый Хадзимет, каменный патруль и непочтительное отношение к древности.
Пока я время проводил
В тигриных краснобайствах,
Дорога лезла впереди
По каменным хозяйствам.
И вот уж под тучей холщевой,
Где беглые сосны висят,
Над Терека громом дешевым
В аулах пасут поросят.
Времен мелеет быстрина,
Сокол понял, Терек злится,
Что запах шерсти и вина
Ценнее недр пороховницы.
Анкета горного орла
Невелика и неуклюжа,
Как горца хлеб и кислый ужин,
С былой гордыней пополам.
Но было и время такое,
Дигорию поднял Такоев.
Как бревна в потоке,
Губя переправу,
Металися белые сабли
Направо.
Как бревна в потоке
Ломают ребро,
О горы ломались
Пики Шкуро.
Но бою и горю
Преграда какая?
Копытом Дигорию
Рвет Бигаев.
Обуглись, но выстой, -
Выхода нет.
За кровь керменистов
Встает Хадзимет
стр. 40
Черкеска и маузер,
Ночь - заодно,
Пояс - набитый
Громким зерном.
В нагорном Ардоне
Развьючены кони,
В нагорном Ардоне
Храпят на попоне.
Коня ли, быка ли
Возьмут на восходе,
В расходе - Бигаев,
И мститель - в расходе.
Так бились налево,
Сверкали направо.
Плыви, если нет
Сухой переправы.
Не правда ли, Симон Такоев,
Ведь было же время такое?*9
От Терека тесного
До вод до горячих,
Так ли поется песня,
Так ли поется песня,
Или уже иначе?
Или уже иначе?
Мотор хрипит, дрожа за шины,
Как нервны дикие машины...
Ущелья виден вход мышиный.
Но, стой! - Гвардейцы здешних мест -
Идут сверхсрочные вершины
Моим путям наперерез.
Из общей джигитовки выпав,
Их впереди, как старый бек,
В гранитной бурке, пересыпан
Почтенным снегом сам Казбек.
Его не купишь серебром,
Его не переспоришь спором,
Я приучен, что с патрулем
Документальны разговоры.
стр. 41
Влезаю в сумку, достаю
Бумагу, где простых
Десяток слов, что я стою
За ветер, против духоты,
А еду к Северу, к себе,
Что любопытством путь измерил,
Что вот печать - ряд подписей,
На случай скрепленных доверьем.
Но не приняв письма разводов,
Туманы натянув до щек,
Гора молчит, Казбек уходит,
Старик не грамотен еще.
Мотор - дикарь - его притом,
Как и меня - пути казнят,
Писать раздвоенным пером
Нелюбопытная возня.
Так выпрямляй его, как яд
Прямит корму - уже о старом,
Уже бормочет нам Дарьял
С авторитетом дней Тамары.
Вот стены рваные, о чем
Воды холодное ворчанье, -
Не торговаться ж с кирпичом:
То был ли замок или баня.
Ну, ошибемся, так живьем
Руин укор переживем.
Как в переполненном аду,
В ущельях гулы на виду.
Последний хруст, последний камень,
Кавказ морщинится за нами,
Кавказ за нами жмет кулак:
То сыплет прошлым, то дождем,
То устилает землю тенью,
То ледяные шлет огни, -
Не так ли или точно так
У поэтической родни
Эпитет ищет назначенья.
Упали горы, - посмотри:
В иной стране, в другом режиме
Встает содружество зари
С костром степного старожила.
стр. 42
Когда кончаются горы - начинается степь, автор скромно впадает в лирику.
Я взял к вершинам не на выбор
Кратчайший путь - хребет седой,
Я перечел за глыбой глыбу
И бросил, вычитав одно:
Внебытовой покой камней
Не может снизиться, не в праве, -
А я равнинный мастер, мне
Страной заоблачной не править.
Вот едем низиной, все глубже, все туже
Степной ударяет уют,
Я вижу, как люди садятся за ужин,
В сараях коровы жуют.
И свечки наростами жира,
Шипя, обрастают пристойно,
А я по негнущимся лестницам мира
Скитаюсь котом беспокойным.
И с мышью вчерашней и с завтрашней мышью
Я в ссоре, и ссора не знает затишья.
Смеется осень между зарев:
- Послушай, путник, речь мою,
Не только я одна базарю,
Леса на ветер продаю,
Над промотавшимся туманом
Имен, обычаев, знамен,
Над прогоревшим балаганом
Земли встает аукцион.
Довольно звезд лелеять ворох,
На поэтическом шесте,
Мы их сравним с желтком, который,
Поджарясь, лопнул на плите.
Мы прошлому простить не можем,
Что жили с ним, его куски
Вложили в мозг, впитали в кожу
И вот не подаем руки.
Нас утомил размах впустую,
Со страстью к юному вину,
Как бородавку кочевую,
Хотим мы выжечь старину.
- Все так, цветное время года,
Разоблачай, рычи, дари, -
Но исторической погоды
Не я веду календари,
стр. 43
Темнеет степь, - все на свете,
Когда сентябрь, темнеет вдруг,
Я помню девочку Осетии
Такой, как встретил поутру.
Как на скалистом повороте
Она шумела по траве,
И я увез ее лохмотья
В своей нескладной голове.
Еще взглянуть - и стих притрочен.
Трясет губой, стучит ребром,
Еще усилье, и полночный
Владикавказ подарит сном.
Так пусть под пепельную прыть
Садов, шумящих напряженно,
Придет со мной поговорить
Во сне хевсурский медвежонок.
И скажет мне с улыбкой злейшей:
- Вставай, кунак, гляди в окно:
Еще одной дорогой меньше,
И больше осенью одной.
Сентябрь - ноябрь 1924 года.
ПРИМЕЧАНИЯ.
*1 Гогона - по-грузински девушка.
*2 Когда в Тифлисе начинаешь скучать по Северу, лунные пятна на горах напоминают о снеге равнин, бревна, сплавляемые по реке, - о больших водах лесного Севера, а цветок, грубо намалеванный на чашке в чай-хане, кажется сошедшим с платка олонецкой крестьянки.
*3 В Зем-Авчалах, рядом со старинным монастырем, где жил Лермонтовский Мцыри, ведутся работы по электрификации Куры. На работах заняты 1.500 человек. Здесь можно встретить и послушников, убежавших из монастырей и сбросивших монашескую одежду.
*4 Адай-Хох - гора.
*5 Чолокаев - бывший князь и крупный помещик, сделавшийся в годы революции бандитом, до сих пор неуловим.
*6 В Пасанауре на дворе сидит на цепи медвежонок, привезенный из Хевсуретии.
*7 Девочка-осетинка имела еще одну особенность. Она ругала своих овец последними русскими ругательствами, но это не удалось ввести в поэму - хотя элегический тон главы только выиграл бы от пяти-шести свежих, совершенно неожиданных слов.
*8 Тигр, о котором идет речь, пришел к Тифлису из Персии, из Мазандарана. Он имел около сажени длины и был очень тяжел. Убили его случайно. Я видел чучело в музее. Пуля прошла у него между глаз, так можно попасть только со страху.
*9 Симон Такоев - один из героев гражданской войны в Осетии и Дигории, ныне ректор Закавказского Коммунистического Университета. Сосланбек Бигаев, штабс-капитан, был начальником белого карательного отряда, особенно свирепого с "керменистами". Хадзимет Рамонов дал слово, что он убьет Сосланбека Бигаева. И он его убил в селе Ардане, ночью, при чем погиб и сам.
(Ковш: Литературно-художественные альманахи / Ответственный редактор С. Семенов. Л. Гиз. 1925. Кн. 2)
