стр. 127
ИВАН РУКАВИШНИКОВ
СКАЗ СКОМОРОШИЙ
про СТЕПАНА РАЗИНА, про МУХОЯРОВА КНЯЗЯ, про дочку его КАТЕРИНУ, да еще про стремянного ВАСЮТУ, в шести песнях с присказкой и концовкой.
Со вступительными статьями О НАПЕВНОМ СТИХЕ Г. Шенгели и М. Малишевского.
стр. 128
[Пустая страница]
стр. 129
Георгий Шенгели
О "напевном стихе".
Простой речевой говор; рецитация; песня, - три вида произнесения слова. В говоре звучат отчетливо ударные слоги; полуясны предударные; предпредударные-же и заударные - произношением стерты, "проглочены": так, слово "колокольня" в говоре звучит: "к,лы-ко-ль-нь", где гласный предударный слог дан в смутном облике, близким к Ы, гласный ударного явлен вполне, прочие - как-бы исчезли; в рецитации, в слегка растянутом, чуть распевном произношении, все слоги звучат отчетливо и на первом возникает ясное полуударение: "ко-ло-ко''ль-ня"; в песне любой слог может получить ударение, в зависимости от того, на какое придется он место музыкального такта; говор, протекая, как и всякая речь, во времени, от временного членения, от временного ритма независим; его ритм обусловлен распределением силовых начал речи, опирающимся в свою очередь на смысловую и эмоциональную весомость отдельных словосочетаний. В песне слово вполне подчинено музыкальному началу, вполне во власти временного ритма. Рецитация осуществляет равновесие обоих начал.
стр. 130
Сообразно этим разграничениям строится и стих. Русский народный стих есть стих песенный: поется былина и поется частушка; таким был и стих Кантемира и прочих "силлабистов" (совершенно неточное, но до сих пор цепляющееся за страницы исследований наименование, - см. мой "Трактат о русском стихе"), вполне совпадающий с частушкой:
Уме, недозрелый плод || недолгой науки...
Дай мне, Ваня, четвертак || пожертвуй полтинник...
Стих "Пушкинский" (от Ломоносова до акмеистов) - рецитативен: Пушкин читал стихи "нараспев", как и другие поэты наших дней, что приводило в ужас актеров, этих принципиальных "компрачиносов" стиха. Наконец, стих футуристов есть стих говорной.
Установка на тот или иной принцип произнесения предопределяет внутренние законы стиха, о чем, к сожалению, здесь мы не можем говорить подробно. Но сама эта установка определяется чем? Мы позволили себе несколько смелое обобщение.
Недаром говорной стих вылупился и с уверенностью зазвучал в "годину бурь и мятежей", в эпоху войны и революции; недаром поэт Асеев, говоря об этом стихе у Пастернака, уподобляет некоторые стороны его, стиха, "приемам агитационной речи", имеющей задачу воздействовать на волю.
Недаром, рецитативный стих родился в XVIII веке, в эпоху рационалистов и скептиков, и высшее совершенство обрел под пером Пушкина, в котором даже венчанный капрал Николай сумел разглядеть "умнейшего человека России".
Наконец, песня, - ее поют в часы отдыха, когда активные начала личности, - воля и ratio - покоятся, - или за работой, чтоб отвлечься от напряжения мышц, от
стр. 131
тяжести горьких дум. Ее стихия - эмоциональность. Недаром, литературные закрепители песенного стиха, как вдохновенный Дмитрий Ростовский, были духовными витиями, носившими в себе эмоциональную заряженность торжественными обрядами культа. Рецитативный стихотворец, но самый эмоциональный из всего поколения своего, Жуковский, был и наиболее "песенным". А вечно напряженный Лермонтов порой прорывался в говорной стих.
Читатель, вы подумали, что я утверждаю, будто стих говорной пригоден лишь для лозунгов, рецитативный - для рассуждений, напевный - для "чувства"? Если вы это подумали - устыдитесь, читатель. Каждый пригоден для всего: в какой-бы области ни развертывался психический процесс, - в смежных развертываются его "обертоны". Мы говорили лишь о соответствии основного пути постижения мира - виде стиха.
Также нельзя заключать к "соответствию" или "несоответствию" стиха - эпохе. Все дело в основной настройке личности поэта.
Напевный стих вполне живуч и в наши дни. Игорь Северянин, строивший стих по рецитативным принципам, - пел свои стихи; и многие помнят те исключительные восторги, которые вызывало это исполнение. И творческая задача напевного стиха - уловление (иррациональное, интуитивное) музыки изображаемого события. Вспомни слова Блока в предисловии к "Возмездию" о музыкальном смысле всех явлений, и его-же слова, по написании "Двенадцати", что слышал он, физически, "шум от падения старого мира".
Наука о языке говорит нам о таинственном звуковом символизме словесных корней, об иррациональном проникновении звуком в суть явления. Напевный стих
стр. 132
осуществляет этот звуковой символизм в плоскости ритма.
Поэма Ивана Рукавишникова "Сказ о Степане Разине" являет собою прекрасный образец напевного стиха. Будучи должным образом произнесена (нотами бы снабдить ее), она оплеснет нас музыкой Разинова мятежа. Если-бы прослушал ее иностранец (это не мои слова), не знающий по русски, то и он музыкально понял-бы, о чем в ней поется.
Москва.
Март, 1924 г.
стр. 133
М. Малишевский
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О НАПЕВНОМ СТИХЕ.
Термин: "напевный стих" не имеет за собой понятия определенной "системы стихосложения", в приемах и правилах которой, писались-бы поэтические произведения.
Под "напевный стих" можно подвести почти все виды народно-поэтического творчества (былины, сказы, песни, частушки), сопровождавшиеся в исполнении чисто-музыкальной мелодией (пение этих произведений), или-же чтением, "сказыванием" их нараспев, что дает чисто поэтическую мелодию, в отличие от мелодии лингвистико-речевой, адекватной тому, что мы называем "интонацией" речи.
Тайна писания подобных произведений, а так-же их правильного чтения "нараспев", в силу исторических причин нами не сохранена в неоспоримой подлинности.
Теперь мы можем пытаться лишь реставрировать то, что почти стерто в народной памяти.
Опираясь с одной стороны на данные лингвистики и музыки и восстанавливая подлинность произведения (писания и читки) в границах компетенции обоих названных наук, мы не можем избежать включения сюда мнения и третьей науки: стихологии, которая, зачастую не только не соглашается со своими этими двумя
стр. 134
сотрудницами, но и выставляет против них исключающие положения, ибо поэзия не строится по указке ни лингвистики, ни музыки, управляясь своими законами, правда, весьма часто и в главном, совпадающими с законами музыкально-лингвистическими и декламационными.
В угоду псевдо-музыке мы до сих пор коверкаем в читке античные (греческие и латинские) метры, как напр. гекзаметр (то-же напевный стих), исполняя его на 3/4 музыкального счета ("вальс"), тогда, как он заведомо написан на 4/4 счета ("марш"), исходя из четырех мор античной дактило-спондеической стопы.
Quasi-лингвистика (quasi-поэтика), пренебрегая размером (метром), положим, былины, позволяет ее читать "как прозу", не подозревая, что проза имеет свой размер (метр), вполне определенный, но весьма отличный от размера (метра), былин, который, в свою очередь, с приписываемым былинам чисто музыкальным размером никогда почти не совпадает. (Вспомните музыкальные метры романсов на стихи).
Подобная лингвистика закрепляет, например, частное смещение ударений в былинах, как "камень" вместо "камень", ("бел-горючь камень"). Не только в былинах, но и в античных гекзаметрах, напр. "dones eris felix multos" вместо "dones eris felix multos". Подобные насилия над языком объясняются будто-бы "требованиями стиха, размера, метра".
Однако, ни в первом (русские былины), ни во втором случае (гекзаметры и др. античные метры) "стих" не "требует" искажения естественных ударений. Наоборот, есть свидетельство, что в античном гекзаметре одновременно соблюдался и размер (метр) стиха, и
стр. 135
естественные ударения слов. Повидимому тоже происходило и с русскими былинами.
Но, как утерян ключ к читке гекзаметра, так утерян ключ и к читке былин и вообще "напевного стиха", а следовательно утеряно и самое главное: ключ к пониманию стиха как художественного произведения.
Тем не менее музыка и лингвистика нередко помогали нам искать эти ключи, но найдены они (или почти найдены) собственно наукой о строении поэтических произведений - метротонической стихологией, которая, по поводу интересующего нас вопроса говорит следующее:
Как русские былины, так и античные гекзаметры, писались в одном и том же метрическом ключе, или как его называют иначе, доминанте (поэтический знак DP).
Эта доминанта называется большим метротоническим хореем (знак DP¤/-). Большой хорей [Значки] по античной терминологии спондей [Значки] или дактиль [Значки]; по музыкальной - двух или четырехдольный такт: 2/2 [Ноты] или 4/4 [Ноты].
Соблюдая разницу в долготах слогов в обоих видах стиха, мы одинаково свободно можем располагать ударения на любых морах (слогах, нотах) стопы (такта). Напр.:
DP¤/ [Значки]
"Donec eris felix multos numerabis amicos".
Это тождественно с:
2/2 [Ноты]
Или:
DP¤/ [Значки]
"Садка день не зовут на почестен пир".
стр. 136
Это тождественно с:
2/2 [Ноты]
в скобках - пауза).
Или:
DP¤/ [Значки]
"Соболи, куницы по островам".
Тождественно с:
2/2 [Ноты]
Если античный гекзаметр слагался из 6-ти стоп (тактов) большого хорея (античный спондей или дактиль), то русская былина слагалась из 4-х стоп того же большого хорея; и если гекзаметр имел предпоследнюю (5-ю) стопу ("константу") обычно в виде [Значки], то былина имеет ту-же предпоследнюю (3-ю) стопу в виде (--). (И в том, и в другом случае это будет все тот-же большой хорей в своих разновидностях, которых вообще много).
Повидимому этот-же размер (большой хорей, DP¤/-) свойственен вообще народному творчеству и на иных языках, как наиболее простое, но вполне законченное ритмическое движение элементарно организованной речи, аналогичное человеческой походке, маршу.
"Сказ" Ив. Рукавишникова, одного из первых революционеров-современников в области поэтической формы (в смысле разрушения книжно-классических приемов писания стихов), вызван необходимостью поставить народный "напевный" стих в ряды тех живых маяков, на которые будет держать курс корабль нашей современной поэзии, ушедший от мертвых берегов "силлабо-тонической, "глазной" системы стихосложения", но еще не приставший к новым берегам живых, слуховых, подлинно поэтических приемов "слагать стихи", т.-е.
стр. 137
организовывать речь, (а не "слова", "звуки", "стопы" и т.д., как полагают некоторые из современных поэтических "школ" и "направлений").
Вскрывая не только метрические и ритмические возможности напевного стиха, автор обращает большое внимание и на самый "напев", т.-е. на поэтическую мелодию в своем произведении, закрепляя за ним своеобразную декламацию, стоящую между пением и говором, отличающуюся от театрально-эстрадной читки и обусловленными метро-ритмо-гармоническими, а не смысловыми данными "Сказа". ("Гармоническими" - употреблено здесь в поэтическом, но не музыкальном смысле. Поэтическую гармонию следует понимать как выявление законов последовательного сочетания речевых звуков, что в силлабо-тонике путалось в понятиях "звукописи", "аллитерациях" (littera - буква, но не звук), "рифме", "инструментовке" и т. п.)
Занотированный в доминанте большого хорея (DP2/-) "Сказ" Ив. Рукавишникова начинается так: (даны лишь метрические поэтические ноты. Мелодические же, из-за типографских затруднений, пока приведены быть не могут).
DP¤/- [Значки]
[Значки]
"Налетел топор да на острый сук.
[Значки]
Наскочила подкова на булыжничек.
[Значки]
Уж ты воля, ты, воля, ты, воля моя!
[Значки]
Были туги орешки Терешке.
[Значки]
Уж никак то он с ними совладать не мог.
стр. 138
[Значки]
Сидел голодом Терешка, да плакался.
[Значки]
Кто Терешку жалел, кто насмешничал.
(Стопы, рассеченные типографским переносом строки, следует читать так-же, как и все остальные, слитно. Напр.:
[Значки]
"сук. Наскочила" "Терешке. Уж никак".
(Долгота слога, обозначенного нотой "-" равна долготе 2-х слогов, обозначенных нотами [Значки]
Счет - раз, два, три, четыре).
30 марта 1924 г.
Москва.
стр. 139
СКАЗ СКОМОРОШИЙ
про Степана Разина, про Мухоярова князя, про дочку его Катерину да еще про стремянного Васюту.
В шести песнях с присказкой и концовкой.
Налетел топор да на острый сук.
Наскочила подкова на булыжничек.
Уж ты воля, ты воля, ты воля моя.
Были туги орешки Терешке.
Уж никак-то он с ними совладать не мог.
Сидел голодом Терешка да плакался.
Кто Терешку жалел, кто насмешничал.
Изловчился Терешка, побил орешки.
Кушай, Терешка. Твои орешки.
Чего взять не горазд, то не дадено.
Уж ты воля, ты воля, ты воля моя.
Нездоров был Феде жареный гусь.
Ты едал-ли, Федя, едал-ли гуся?
- Я гуся не едал, от Васютки слыхал,
А Васютка видал, как его барин едал. -
Нездоров был Феде жареный гусь.
Поел Федя гуся. - Ну, здоров-ли Феде гусь?
- Ничего себе гусь. Да и вкусный какой. -
Уж ты воля, ты воля, ты воля моя.
стр. 140
Взяли воры Тараску.
Уж и воры лихие Тараску подпаска.
Просят покорно, наступя на горло:
- Уж ты дай-отдай нам Тарас,
Что припас ты в клеть не про нас.
- Хорошо, грит Тараска, отдам,
Все одно, что мне, что вам,
Что купить, что взять, что слямшить,
Только ключик от клети затерямши.
Уж вы дайте мне воры топорок,
Отшибу я у клети замок. -
Дали воры топор. А Тараска, хитер человек,
Топором ворам башки посек.
Ах ты воля, ты воля, ты воля моя.
Присказку ладно да складно повесть,
Глянь-поглянь и полдела есть.
I.
Жили привольно князи да бары.
Девки их румяны, кони чубары.
Жил на Москве Мухояров князь.
Вон, мол, куда наша песня повелась.
Реви, Данилка, в сурну громчее; Гаврилка, пляши горячее. Небось, шапку не потеряешь, волосяная - своя, сапогов не стопчешь - своекожаные.
У Мухоярова у князя высоки хоромы.
Полны ухожи, полны закромы.
Сорок сороков одних чашек золотых,
Пол сорока жеребцов проездных.
Не по нашенски жил князенька. Инда завидки берут. А у нас и всей-то медной посуды гребень да пуговица, всей-то рогатой скотины таракан да жуколица. Покажь, Гаврилка, девкам бодущего таракана.
стр. 141
Князь Мухояров богат да силен.
Что душенька запросит, все делать волен.
Всех-то он могутней, в миру-ли, на войне-ли,
За столом-ли брашным, на мягкой-ли постеле.
Ну и то сказать, родись он не в княжом дому, и всего-то был-бы конного полку пешей кобылой под литаврами. Знаем мы ихнего брата.
А я и шел-бы воевать,
Да лень саблю вынимать.
У Мухоярова у князя красавица дочка.
Румяна, что твой розан; бела, что сорочка.
Шелки шемахански, подвес вырезной.
Звать Катериной, величать княжной.
Эй, молодуха! Чего над Данилкой подсмеиваешься. Мекаешь, стар? Не смотри, что с плешинкой да с сединкой; он у нас еще молодой совсем, шкура не ворочена и голова всего-на-все первая на плечах. Жених!
Звать, стало-быть, Катюшей, величать княжной.
Уж так-ли полюбился ей Вася стремянной.
Поздней ночкой встанет, в сад заглянет.
Ночка холодна, уж и цветик вянет.
Ну да уж согреются, до свету целуются.
Глазками красуются, ручками милуются.
А что бы того - ни-ни. Примечай, девки, мотай на ус.
На заре Катюша в постелю пухову.
Плачет-разливается: Вася больно люб.
А про то не молви и попу на духу.
Женишок ли Вася? Князь-то чай не глуп.
День за день боле сохнет княжее отродие.
И с румянца спала. Вчуже жаль.
Говорит княгиня мать: - князь, ваше благородие,
Уж княжна то наша, слышь, не влюблена ль. -
стр. 142
Князь на то крякнул, бороду погладил
И такую-ли речь наладил:
- Ваше благородие, дескать как вы мать,
В бабьих завирушках должны больше понимать.
Ну а про то, что я моим умишком ведаю,
С соседом покалякаю; я ныне у него обедаю. -
А сосед евоный старик воевода.
Богатей и тоже княжого заводу.
Ты чего, парень, лезешь! Не трожь, мол, цымбал. Не твоих памороков дело. Отваливай что-лича, разиня.
Как про то про самое заслышала княгиня,
- Грех, грит, да беда, грит, на ком не живет. -
Ну стелет да мелет, врет да плетет.
Потому как грозен был князь. Разъелся на даровыхъ то хлебах.
А князь грит: - пошла, грит, Катюше доложи,
Княжне мою волю княжую скажи:
Отец, дескать, дочечке найдет женишка,
А дочечка пусть перетерпит пока. -
Пошла мать княгиня, пошла в теремок.
- Здравствуй, грит, дочечка, - А той и невдомек.
- Что мол, матушка, что мой свет,
Что ваше благородие изволит приказать?
- Твому благородию отцов завет:
Сидеть, хорошеть да суженого ждать.
- А суженый, мамашенька, мой суженый кто? -
А та ей: - Воевода, мол, похоже на то.
То девка заслышавши, белее плата стала.
Склонилась былинкой, и на пол пала.
Не вздыхай, девки, смотри веселей. Песня наша не кончена.
Коротко-ли, долго-ли, со свадьбой порешили,
Девку болезную как в мешок зашили.
стр. 143
II
Вот как о ту пору в лесах за Волгою
Ранним-ли утром, ночью-ли долгою
Он и сокол ясный, он и черный вран,
Думу думает Разин Степан.
Как Волга, наша Волга, та дума широка,
Как море Хвалынское, та дума глубока.
Слезой народной вспоена, огнем да железом.
Уж так-ли подошло, что вовсе до зарезу.
Как буря та дума, как буря-ураган.
Народ родной оволить задумал Степан.
Он три года таился по дальним по чащобам.
Помошничков разбойничков высматривал в оба.
До сроков таился. А как сроки подошли,
Народу объявился близь Калмыцкой земли.
- Эй слушай, народ честной, эй слушай народ.
Берись-ка, народ, за колья-топоры.
Пойдем-ка, народ, наших ворогов бить.
Пойдем-ка, народ, свободы добывать.
- А кто наши вороги, народ загудел,
Кого мы пойдем топорами бить?
- Наши вороги подъячие породы собачьей,
Наши вороги ярыги, что людей пишут в книги,
Воры приказные и с ними сволочь разная,
Брюхачи-воеводы волчьей породы,
Знать московская, баре да князи,
По чьей великой милости не выйти нам из грязи,
Помещики сутяги убивцы кровопивцы
И все, кто нам насупротив с ними случится.
стр. 144
Вот кто наши вороги, русский народ.
Пойдешь-ли со мной наших ворогов бить?
- Мы пойдем, Степан, наших ворогов бить.
Мы пойдем, Степан, усадьбы палить.
Мы пойдем, Степан, застенки громить.
Пойдем рушить, Степан, неправые суды.
Мы пойдем, Степан, на Кремль на Москву.
Мы пойдем, Степан, свободы добывать.
А ты, Степан, нас к правде веди.
Айда, ребята, топоры вострить.
Айда, ребята, колья тесать.
Айда, ребята, готовить коней.
Айда, ребята, зипуны латать.
Коротко-ли, долго-ли, рать изготовилась.
Аржаная-ли рать сермяжная.
Колья-дреколья, вилы топоры.
Рать идет, могутные песни поет.
Рать идет, могутные песни поет,
Впереди той рати Разин Степан.
Эй, ребята, гляди соколом! К делу подходит. Девки, не тоскуй, не крушись! Еще про любовь скажем.
Как и шли сердешные темной тучей
По полям, по лесам - нет ни души.
Как дошла до Волги рать могучая,
Принялась царевых слуг крушить.
Уж они крушат, как орехи лущат.
Валят-бьют валом, как овес цепом.
И приказных бьют, и подъячих бьют.
И ярыжек бьют, и помещиков бьют.
Караваны со товарами в полон берут.
И колотят и молотят да и песни поют.
стр. 145
Уж и как тут быть, скомороху как быть.
Сами ноги пошли, не удержишь никак.
Расступись, народ, скоморох пошел.
Эй, ребята, шире круг! Девок в боки толкай
Тега-тега, тега-тега, гуси белые!
Цып-цып, цып-цып, пестры курочки!
III
В Москве в белокаменной как про то прознали,
Про тою про самую рать Степанову,
С пушками да с ружьями войско собирали,
Во мундиры синие обряжали заново.
Ну скоро-ли, не скоро-ли, войско изготовилось, к Волге пошло. А князя Мухоярова сосед, Катерины дочки его жених старый, он как воевода, тоже с войском ушел. Свадьбы сыграть не поспели; должно не все у невесты пошито было. Ну да известно: бабьи сборы - гусиный век.
Как и шли солдатики по дороге.
Как и шли сердешные поневоле.
Унтера их батогами поколачивают.
Командиры матершиной поворачивают.
Воевода в санях. Бородища - во.
Не буди, не трожь, не ворошь его.
Ах солдат, ты солдат, шапка красная.
Ах судьба твоя, солдатик, разнесчастная.
Ты кого, солдат, ты почто бить идешь?
По чью голову, солдат, ты ружье несешь?
- Ах сердешный, отойди, не расспрашивай,
Подневольного меня не испытывай.
Не спросясь меня парнишкой записали в полк,
Батогами да кнутами душу выдули.
стр. 146
Ты не спрашивай, не выпытывай,
Из очей слезы горючей не вытягивай.
Поднеси ты мне, сердешный, коль ты добр человек,
Поднеси ты мне, миленок, чару зелена вина,
Да побольше, да покрепче, чтобы душенька забыла,
Чтобы душенька забыла, перепутала,
Что налево, что направо, что кругом. Эх! -
Не плачь, девки. К концу веселей пойдет. Про солдатиков оно так. А про Мухоярова про князя и с Катериной дочкой, думаешь, забыли? А про стремянного Васюту?
IV
Ой авсень! Ой авсень! Таусень!
За горами за долами круглый год ясен день.
Как у вас, а у нас вини козыри.
Наши блошки с вашей кошкой не повздорили-бы.
Будя. Будя. Стой, моя запевка.
Дай лапоточкам передохнуть.
От любви-печали сохнет девка.
Все не так, не этак да как-нибудь.
Ну и парню тоже Васеньке не сладко.
Чай в разлуке знаешь сам - беда.
Раньше было виделись украдкой,
Ну а нынче девку никуда.
Васенька прослышал про Степана Разина.
Дума пала на сердце глубоко.
- Из жизни из дворовой мне ходу нету разве. -
Легче стало жить со змеей-тоской.
По своим по хоромам
Ходит князь Мухояров
Зол да ворчив.
стр. 147
Да и как тут веселым быть.
Ревмя ревет девка
Да и мать с ней.
Никакой тебе радости.
Отпустил на богомолье с глаз долой.
Еще горше стало старому. Ходит ждет семью домой.
Уж он ходит стучит
По полу по дубовому
Сапогами серебром коваными.
Уж и брага ему пенник принаскучила,
Приобрыдла и фряжска мальвазия.
Да и воеводы соседа нет. Много-ль выпьешь один.
- Эй вы слуги мои верные.
Вы готовьте слуги студни пироги.
Вы в бочата наливайте вина фряжские.
Вы бочата к саням приторачивайте.
А и брагу пенник мы в пути найдем.
Вы садитесь на конь, слуги мои.
Прицепляйте к кушакам сабли вострые. -
Порешил-потянулся за войском за воеводиным вслед целым поездом и с челядью. И для порядку саблю к кушаку привесил, потому хоть и стар, да по тем временам князь. Ну и Васюта с ним.
Едут они едут, их снег осенний мочит.
Кудьма речка малая, родные места.
Васенька сердешный да с пятью молодчиками
К вечеру от поезда поотстал.
Ну потом догнали они поезд княгинин.
Катеньку отбили. Старуха - езжай!
До деревни Васиной путь не длинен.
Служба княжая, на век прощай.
стр. 148
Доскакала-ли княгиня в монастырь успенский,
Тебе надо больно знать, али ты смоленский?
А те скачут, скачут семеро в ночь
От дорог проезжих подале прочь.
Васина деревня зовется Моховины.
Катенька и рада, и мокры глаза.
Как Васенька завидел родные овины,
Из очей сокольих скатилась слеза.
К матери старухе. - Мать родимая,
Вот моя зазноба. Катей звать.
Ничего не спрашивай, схорони сердешную.
Жди меня. Вернусь ли, не знаю сам. -
Попрощался с матерью, целовал зазнобушку
- Эй ребятки, на кань! К Разину пора! -
Скачут они, скачут. Днем в лесах хоронятся.
Скачут они с вечера до утра.
К Волге путь. К Волге путь. К Волге матушке.
А к какому они городу? К Саратову.
Скачут они, скачут третью неделю.
Город повиделся. Бой идет.
Парни по излогам город обскакали.
К берегу крутому. К Разину в стан.
- Так и так, веди нас, землячок, к Степану,
Прямо в шатер, к атаману веди.
Будем мы биться за волю без обману.
Эй, миленочек, поласковей гляди.
Зипуны хоша на нас красна бархату,
Ну а души в нас крестьянские да вольные.
Этот бархат нам достался потом-кровию,
Этот бархат тяжеленек на плечах у нас. -
Атаман на ребят только раз поглядел.
Ничего не сказал. Принять велел.
стр. 149
V
Бьются они, лезут на стены высокие.
Крепость не сдавалась сорок дней.
Там солдаты с пушками, там рвы глубокие.
К дню сороковому весь город в огне.
Крепость сдали. Город пал.
Воевода в лес дремучий на коне ускакал.
Как пожар тушили трои сутки.
Головни летели аж до воды.
В поле выходили еще трои сутки
Зарывать-хоронить мертвые тела.
Волки серые из лесу повыбегивали.
Черны вороны из облак повылетывали.
Волки-вороны сбегались да слеталися.
Волки-вороны тащили рвали мертвые тела.
Уж и вдосталь они да полакомились
Молодой да свежой человечинкой.
Волки-вороны девились, что за бой тут был.
Что за бой тут был, за диковинный.
Все-то русская кровь, все-то русский дух.
Где-же вороги? Иноземщине?
Гул пошел вдоль Волги по всей по Руси:
Город, мол, Саратов Разин взял.
VI
Куда-ж делся князь Мухояров.
Куда-ж подевался старый.
Он спешить не любил, он по княжьи жил,
Ехал трусцой да исподволь.
стр. 150
А куда доедет, сельцо-ли, деревня-ли,
Тут и стой, раскладайся.
Сутки-ли, неделя-ли, месяц-ли со днем,
Спи, пей да ешь, дни не считаны.
Уж доехал-ли куда Мухояров князь,
Мухояров князь да с челядью,
Да с челядью, со всем поездом,
Нам доподлинно не ведомо.
Васю стремянного, паренька любезного,
Метиной отметил царский командир.
От соска от левого поперек по ребрышкам
Саблею вострою полоснул.
Как идет Васюта да весь перевязанный,
Как идет Васюта ко шатру.
- Допустите, милые товарищи сердешные,
Допустите, родные, к самому.
- Так и так, доложили, свет Степан Тимофеич,
Тебя видеть, свет, желает парень Вася стремянной.
Держит речь к Васюте Тимофеич:
- Чем тебя пожаловать за рану за твою? -
А ему Васютка: - Болит моя грудка,
Только глубже раны грудь болит.
Болит мое сердце, плачет ретивое. -
Все ему поведал, не таясь.
- Так и так. Как мне быть да как мне горю пособить,
Да как мне с девкою поладить, чтоб счастливым быть? -
Как при этом слове Разин захохочет.
- Вот так парень, шут дери!
Елки зеленые! Мать твою к монахиням!
Желторотый ты худодум!
стр. 151
Хурды-мурды через пень да через дьяконов плетень,
Шилды-булды чикалды, хлоп в лоб протопопа,
Знай Кузькину мать!
Как тебя, парень, угораздило
Елки-палки девку полюбить,
Коли ты не знаешь, мать твою в овчину,
Что с ней делать, дуй тебя горой!
Пей! Пей! Лей парнишке, Сенька-везенька,
Пеннику, пеннику лей, лей, лей.
Надо бы княжне твоей раскрасавице
Повисеть меж двух меж столбиков.
Ну да худо-ли, ну да ладно-ли,
Ныне светит солнышко больно хорошо.
Дайте парню тройку, черти еловые,
Тройку дайте, черти, коней-чертей.
Сани покройте, мать вашу за ногу,
Сани расписные персидским ковром.
Ты скачи, парнишка, в рот те оглоблю,
Ты скачи, еловый пень да в день и в ночь.
Прямо к Катерине, сукин кот, к невесте.
Эй вы, косопузые! Живо закладай!
Привези ты сюда, растакой такой,
Ты невесту свою раскрасавицу.
Мы поженим вас, обвенчаем враз.
Без попов, без свечей да без ладану.
Хлоп в лоб попадью. Митрофаныч, балалайку доставай.
Посаженным отцом на той свадьбе буду я.
Воля вольная будет посаженная мать.
Пей, парнишка! Ребятишки, наливай.
Торопись да поворачивай. -
стр. 152
Здоров был Степан биться-драться, здоров и ругаться, здоров и доброе слово молвить.
Поскакал на тройке Васенька, только ископыть летит.
Все сбылось по слову по Степанову.
Тут и сказу нашему конец приспел.
Видно сколь веревочку ни вить, концу надо быть.
Хорошо, что все случилось по хорошему.
Так-то.
(Круг: Альманах артели писателей. М.; Л. Круг. 1924. [Кн.] 3)
