Главная страница
Перечень произведений
Репетитор
Курортная история
Прибалтика. Юрмала, конец 70-х годов. Тогда мы еще ездили в эти края на каникулы и в отпуск... К тем местам и временам привязана эта история. Мне советовали "отвязать" ее. И так пересказать, чтобы узнавалось нынешнее время, самый конец века… Нет, не выйдет, сколько ни тверди о всечеловечности, о "законе постоянства состава" применительно к людским характерам. Подробности решают дело. Детали. И язык с его почти биологической ролью. Отберите их у художника (или у внимательного свидетеля) – и станет наплевать, где, когда и почему именно так было дело... Тогда – условные тычки в карту наугад, в необжитое героями пространство, а в итоге – их смерть от малокровия и от бедной кислородом среды. Пусть лучше так и останется, как было на самом деле: конец 70-х, Латвийская, прошу прощения, ССР, Юрмала, то бишь Рижское взморье...
Георгий Полонский*****
Но и в подончестве людском,
средь всякой шушеры и швали
что значит жажда об ином
лице, обличье, идеале?
...
Одна судьба и две судьбы –
вот связь. Какая ж неувязка –
так близко помыслы и лбы,
но как Чукотка и Аляска!
Олег Чухонцев...Над пляжем звенел девичий голос. Через динамик спасательной станции читалась инструкция об оказании первой помощи утопающим. Девушка под музыку читала, которую сама же и врубила негромко. Это слышалось здесь не каждый день, надоесть не успевало и поднимало людям настроение – вопреки мрачной теме!
Весь пляж, бывало, оглашает эта мелодекламация, ободряя и веселя потенциальных утопающих. Меж двумя полюсами как бы летал этот голос – между искренней служебной старательностью и такой же искренней скукой, как-то удавалось девушке соединять это...
А текст, елки-палки! Откуда она взяла такой текст, кто ей писал его?
"...Станьте на одно колено, на другое кладите утопленника животом вниз и руками сильно давите ему промеж лопаток. Делайте это до тех пор, пока изо рта не перестанет вытекать пенистая жидкость. Но это еще не все. Пока человек не начал дышать, ваши старания нельзя считать успешными. Поэтому приступайте к искусственному дыханию и непрямому массажу сердца. Жизнь показывает, что этими видами первой помощи часто не владеют даже взрослые культурные люди, при всей своей образованности. Они производят разные нецелесообразные жесты и быстро отчаиваются, если пострадавший не дышит. Нельзя раньше времени терять надежду!
По идее, правила искусственного дыхания и непрямого массажа сердца обязан знать каждый, они могут вам пригодиться не только у воды, но и вообще в жизни. Эти правила мы даем регулярно в наших беседах по вторникам и пятницам, с 11-ти до часу дня, в случае хорошей погоды и наличия слушателей на пляже. Кроме того, памятку с этими правилами вы можете получить у нас на спасательной станции.
Помните: незнание правил первой помощи не освобождает никого от ответственности за жизнь человека, пострадавшего рядом с вами!"
Выслушали? Благоволите принять это как еще один эпиграф... Теперь нашу историю можно начинать.
1.
Молодой человек лет 26-ти отчего-то заулыбался и спросил сидящую рядом бабушку:
– Как думаешь: она сама это сочинила?Но та зачиталась и даже не поняла, о чем речь. Вообще-то и сам Женя собрался уже погрузиться в книжное гурманство: библиотека в этом актерском доме оказалась приличная, себе Женя взял двухтомник Н.М.Карамзина, а для Ксени – так именовалась бабушка – книгу Феллини "Делать фильм". Ксеня – в шезлонге, он – на детских качелях.
Было светло, хотя оставался лишь час до ужина. Бодрые возгласы, долетавшие от воды, говорили, что купание нынче славное; требовалось только победить кислую недоверчивость и предвзятость из-за трех дождей, с утра портивших настроение,а это могли немногие. Вот Женя, к примеру, не победил. А еще он стеснялся хромоты своей, не хотел лезть в воду при всех. Нет, лучше быть в заговоре с Карамзиным!
– Ксеня, оцени: "Поэт имеет две жизни, два мира; если ему скучно и неприятно в существовании, он уходит в сторону воображения и живет там по своему вкусу и сердцу, как благочестивый магометанин в раю..." Прелесть, а?Бабушка отозваться не успела – мимо проходила ее знакомая в желтом купальнике, она спросила, натягивая резиновую шапочку:
– Ксения Львовна, ну где же ваше "безумство храбрых"?– Там же, милая, где молодость и здоровье, – вздохнула Ксеня. – Нет, вы не меня, вы лучше моего Женьку тащите...– А мы не знакомы еще. Сын?– Вы здесь уже пятая, кто льстит мне так грубо. Внук! Внук, которого я, можно сказать, усыновила: слишком беспутные достались ему родители... Давайте я представлю его вам, Кариночка. Евгений он, Женя.Пришлось ему встать с качелей, он уронил при этом свою палку. Пожал узкую руку, протянутую несколько манерно.
– Чем это вы увлекаетесь? – спросила Карина о книге, и он показал переплет. Реакция была уксусная:– Тот самый, который "Бедная Лиза"? Неужели это читабельно сейчас? Ой нет, я бы по приговору нарсуда только...Он нагнулся за палкой. Избегая глаз, которые весело его разглядывали, ответил:
– А знаете, Рылеев попросил жену передать ему в крепость, в камеру одиннадцать томов Карамзина... Его "Историю Государства Российского". Последнее чтение перед казнью. Так что – "на вкус, на цвет...", – Женя развел руками.Карина натянуто рассмеялась:
– Надо же... Ксения Львовна, "умыл" меня внучек ваш! Он всегда у вас такой строгий?Она заторопилась в воду, а на полпути со смехом оглянулась:
– Но здесь-то – не каземат... Здесь море, девушки... Вы расслабьтесь, молодой человек! Отдыхайте!– Абсолютно согласна с ней, – объявила Ксения Львовна. Вот тут и раздался опять тот самый девичий голос – только не через динамик уже, а в мегафон:– Мужчина! Мужчина с резиновой лягушкой! Вы куда намылились, дядя? В Швецию, да? Порядок один: с лягушкой ты, с пузырем или с камерой, – за буи не заплывать! Из-за вас одного гонять моторку? Назад!А потом она добавила – явно не нарушителю, а самой себе, только оплошно позабыв отвести мегафон подальше:
– Швеция тебя не приглашала, там своих дураков девать некуда...Сказано это было не злобно, а бесстрастно и автоматически – отчего и рассмешило. Притом не одного только Женю. Смыло, пусть ненадолго, эту пугающую серьезность с него. Не с того ли раза его внимание стало возвращаться к той девушке вновь и вновь, как зачарованная севером стрелка компаса?
Сейчас можно было разглядеть и саму ее, героиню нашу: она стояла с мегафоном на самой верхней площадке своей спасательной конторы, где укреплены символическое штурвальное колесо и прожектор, пока не горящий. Как описывать этих современных героинь? Ну, светлые волосы, шортики, полупрозрачная оранжевая куртка с засученными рукавами поверх тельняшки... Ну молоденькая - лет 18-ти. "Красота", "миловидность", "грация" – все эти слова явно не те; в таких случаях люди щелкают пальцами или языком: "В этой девушке что-то есть", – говорят они и, как ни странно, понимают друг друга!
– Ксеня! – объявил Женя внезапно. – Помнишь мальчика, который потерялся? Я вспомнил, кажется, куда девались мои солнечные очки...2.
На спасательной станции особого гостеприимства оказано ему не было. С ног до головы Женю оценивал скептический прищур серых глаз, и он невольно оправдывался:
– Видите ли, на следующий день было пасмурно, они были не нужны, ну я и не спохватился...– А сейчас, на закате, перед ужином – спохватились? Нет, вы вспомните получше. Может, еще куда заходили... Мне тут не попадались никакие очки.– Досадно...– Импортные?– Массивные такие. Впрочем, неважно. А что было дальше с тем ребенком? Родители нашлись? Ведь он даже фамилии своей не мог назвать, только "Миша" и "Миша"...– Да легким испугом отделались, – с ленцой отвечала девушка. – Объявила по своему радио, прибежал папаша. Сперва все тут обкапал мороженым, потом отдал его мне. Брикет за 48 коп. Если б вы еще покрутились тут – половина вам бы досталась... заработали!– Ну что вы, зачем? Пойду. Спасибо. Извините.– А спасибо-то за что? – засмеялась она.Женя косился на стенку, все обклеенную фотографиями актеров. Многие - с автографами. Такая выставка тоже давала повод поговорить, но он не решился, он, внук актрисы, в этих "звездах" ориентировался неважно.
Ушел – не солоно хлебавши, как говорится, но улыбаясь неизвестно чему. Тому, наверное, что узнал имя. Артисты писали на своих изображениях: "Милой Кате от...", "Прелестной Катрин, хозяйке пляжа...".
3.
Еще в библиотеке был эпизод: Женя стоял в узеньком проходе меж двумя рядами стеллажей, знакомился со здешним кладезем мудрости – и вдруг услышал знакомый голос:
– Теть Нин, приветик! Ничего, что я – в окошко?– Так ты ж не можешь, как все люди? Ну лезь давай, – радушно и снисходительно отозвалась библиотекарша.– Как жизнь, теть Нин?– Лучше всех.– Теть Нин, а кто в этом заезде у вас самый-самый?– Да кто их разберет. У матери спроси, ей виднее.– Ну а все-таки? Небось, Доронина, да? Ее на восьмом, конечно, поселили? Говорят, на ужин не ходит – это правда?– Ой, Катюха, ну что ты к ним как банный лист, честное слово! У них своя жизнь, пойми ты раз навсегда. Своя!Пауза.
– В том-то и дело, теть Нин, что не наша. Интересно же! Можно я матери от вас звякну? Разыграю ее?– Звони... коли делать тебе нечего.Катя набрала три цифры. Заговорила не своим голосом – устало вальяжным:
– Это дежурный администратор? Говорит Доронина. Милочка, мне тут поставили в номер дурацкий электросамовар, он мне все нервы подергал! Капает. Всю ночь капал! Пришлите кого-нибудь... Не знаю, кого: водопроводчика, самоварщика, крановщика – это вам надо знать, а не мне! И еще – ваши горничные воют своми страшными пылесосами в девять утра! Будто я не имею права вволю поспать на отдыхе! Ваши горничные воют своими пылесосами, когда я хочу спать!Трубка испуганно извинялась перед ней, обещала ей что-то, пока не выдержала сама Катя:
– Мать! Ну ты даешь? Неужели купилась? Да я это, я!Женя забыл о книгах. Затаившись среди них, он давил в себе смех, чтобы не пропустить ни словечка.
– От тети Ниночки! Я нарочно мимо твоей стойки не проходила! Чтоб всласть попудрить тебе мозги... Это я еще не особо старалась... Нет, вообще-то по делу: мы сейчас с теть-Ниночкой книжку одну поищем. Называется "Прочитаем "Онегина" вместе" – говорят, для сочинений очень годится...– И искать нечего: такой нету, – буркнула тетя Нина.– Так что занимаюсь, видишь? – продолжала Катя в телефон. – Не покладая рук! Да, мать! Ирма пришла? Пусть она мне отложит шоколада с ликером четыре коробки – люди просили. Какие, какие... Разные! Сама я не прикасаюсь к ним... очень-то нужно, тем более – за такую цену... Ну все, пока.Она положила трубку, и тогда Женя вышел из своего укрытия, стараясь хромать поменьше. Руки, сведенные на рукоятке палки, он держал за спиной.
– Здравствуйте, – сказал он дружелюбно.– Здрасьте... Вы? Тут? – Катя отчего-то смешалась, глаза отвела и спросила не слишком участливым голосом:– Ну как, нашли очки?– Нет. Но это неважно. Извините, я подслушал невольно. Вы все это очень смешно проделали. Я думаю, сама Доронина оценила бы!– Фэньк ю вери мач! – Катя намеренно козырнула "рязанским" произношением.– Впрочем, я профан, ни разу не видел ее на сцене. И все равно, знаете, чувство достоверности...Тут хлопнули одновременно дверь и рама окна, налетел вдруг сквозняк, раскидал по полу газеты и несколько формуляров, сдунув их со стола.
– Эй, "Доронина", окно-то за собой закрывать надо! – вскочила библиотекарша.Катя и Женя на корточках собирали потревоженную прессу. Заметила ли она, как плохо гнется его нога? Наверно, да – поза-то нелепая...
– А я почему-то решила, что вы не можете отдыхать здесь, что вы или у энергетиков или вообще дикарем...– Почему же?– Ну, не из этого вы профсоюза. Что я, актеров не знаю?Он улыбнулся:
– К искусству имеет отношение моя бабушка, я тут с ней...– Ясненько...– А у вас выходной сегодня? Никого спасать не надо?– Нет, мне в ночь сегодня. Она ж так и называется, эта служба, - "ночной матрос". А два раза в неделю я круглосуточно: у сменщика семейные обстоятельства плохие... А что? Почему интересуетесь?– Да так... Заметил, что без вашего голоса на пляже скучнее гораздо.– Это все говорят! А вы бы составили прошение директору этого дома: пускай возьмет меня массовиком-затейником! По совместительству. Или этим... диск-жокеем! Если парочка Народных артистов подпишется да заслуженных несколько – ему деться будет некуда. Я буду вас развлекать с утра до вечера!Трудно понять: зубоскалила она или огрызалась с какой-то затаенной горечью. Жене показалось второе. Все газеты он сложил вместе – оказалось, неправильно: Катя выхватила у него пачку и рассортировала за семь секунд - "Советскую культуру" отдельно, "Правду" – отдельно, "Ригас балсс" – отдельно.
– А бар уже открыт... Не угостите молочным коктейлем? – Катя изобразила детскую непосредственность, округлив невинно глаза и сунув пальчик в рот.Но Женю почему-то ничто не коробило в ней, он обрадовался даже:
– Конечно!4.
Она приканчивала уже второй бокал. Когда коктейля оставалось на донышке, она, прилежно дуя в соломинку, наладила производство больших и малых молочных пузырей.
И успевала между тем интервьюировать Женю:
– А по профессии вы кто?– Видите ли, – он затруднился, – я ее меняю сейчас, так что ответить непросто...– А вы попроще: сначала про ту, какая была.– Я, представьте, окончил философский факультет МГУ...Видимо, от удивления у Кати лопнул радужный молочный пузырь, повисший на соломинке.
– Философский?! Надо же... Еще ни разу в жизни не встречала живого философа! А не обманываете?– Ну диплома я с собой не захватил...Он передал ей бумажную салфетку, указывая на белые брызги от ее пиршества, но Катя сперва стерла каплю с его лацкана.
– А вы скажите что-нибудь такое... философское.Он усмехнулся.
– Вот, не угодно ли? "Холодное теплеет, теплое холодеет, влажное высыхает, сухое увлажняется".– Что за мура?– Это не мура, Катя. Это диалектика Гераклита.– Открытие! – фыркнула Катя. – Будто я сама не знала, что к ночи просушенное надо снимать, не то опять отсыреет... Я думала, философия учит, как жить...– Пытается. Ее непременной составной частью является этика, вот она и...Но их перебили. Соседний столик заняла компания, для которой двое мужчин брали кофе, мороженое и что-то еще. У одного из них было мучительно знакомое актерское лицо, он походил на стареющего мальчика; он-то и окликнул Катю по-свойски:
– Катюха, радость моя! Господа, это наша хозяйка пляжа – не признали? Кать, я очень возбудился от твоей лекции! Особенно когда дошло до непрямого массажа сердца... Я вспомнил: мне ж его прописали врачи! Через день по полчасика. Во избежание сердечной вялости. Только не доверяйте, сказали, случайным рукам – руки должны быть чуткие, прохладные и милосердные. Так когда зайти?
Но она умела обращаться с такими:
– Если всех сердечно вялых массировать – это никаких рук не хватит. Не, Виталий, вы утопните сперва, тогда добро пожаловать.Актер, валяя дурака, стал сокрушаться:
– Такой, значит, подход? Служебно-казенный? "Катя, Катя, наши сети притащили мертвеца" – да? Кошмар... "И в распухнувшее тело раки черные впились" – на такое толкаешь?! Спасательница ты или ведьма морская?Катя спокойно сняла его руку со своего плеча:
– Раки у нас не водятся, Виталик... А руки лучше держите при себе, - тон у нее был вразумительный, невозмутимый.– Так я ж за соломинку хватаюсь! – потянулся он к ее трубочке для коктейля, но Катя ловко убрала ее за спину. Этот "плэйбой" воздел руки к небесам, приглашая всех, и Женю тоже, сострадать ему. Спасибо, приятели усадили его, наконец.
– Не хотите уйти отсюда? – спросил Женя; он нервничал отчего-то.Она дернула плечом: как хотите, мол, – и встала. Он – тоже.
– Катерина, уводят тебя?! – всполошились за соседним столиком. – Куда это, зачем? Молодой человек, она – общественное достояние... Как солнце, воздух и вода... лучше подсаживайтесь к нам, оба!
– А кофейку дадут? – Катя снова прикусила пальчик, наивничая так же, как в первый раз, когда в этот бар напрашивалась.– Что за вопрос? А как зовут твоего молодого человека?– "Моего"! – засмеялась она. – Он настолько "мой", что я и сама еще не знаю...– Это – Женя, – объявила Карина, тоже оказавшаяся в составе компании. - Личность он необыкновенная: краса и гордость самого умного факультета МГУ... Присаживайтесь к нам, Женя! Мы, конечно, не Спинозы, но покофейничать с нами можно...
– Спасибо, нет, – он замотал головой. – В другой раз, может быть. А за эту рекламу кому-то достанется, – мрачно глянул он на Карину и пошел прочь из бара.
– Ну и зря! – крикнула вдогонку та. – Ксения Львовна имеет право гордиться вами, вы так дорого ей достались...Женя затравленно оглянулся:
– И это вам известно уже...Катя помахала ему ручкой. Видимо, она и впрямь тут "переходящий приз", все нормально, и он, Женя, столь явно огорчившись, выглядит просто глупо.
– Что это за сюжет, Кариночка? – спросил друг Виталика. – Ксения Львовна – это ведь Замятина?– Ну да, она ему бабка... А у кого-то было "Мальборо", – вспомнила Карина, и упомянутая пачка появилась. – И не убирайте, Виталик, не будьте жмотом, в мужике мелочность отвращает...
– Да возьми их себе! – обиделся тот.Карина угостила из этой пачки Катю и, мстительно улыбаясь, сунула сигареты в свою сумочку.
– Так вот, – сообщила она после первой затяжки. – В девятом классе юноша попал под машину. На Колхозной площади столицы. Причем доказано было, что шофер не виноват! Потом бедняга перенес три операции, долго прыгал на костылях, но в университет поступить сумел. А Замятина, чтоб выходить его, на пять лет сошла с круга, с кино "завязала" совсем, в театре только числилась... Два лета подряд провели они, оба-два, в Кургане, где этот... как его? – ну царь и бог костновосстановительной хирургии...
– Илизаров, – напомнили ей.– Вот-вот. А юноша, как только отходил от наркоза, сразу нырял в книги. В устрашающе умные! Теперь бабушка гордится: у них красный диплом! Но поездки на картошку, стройотряды, гитарная романтика, а тем более, дискотеки – все это, конечно, мимо него прошло... Всегда один, отшельник такой...
– Где ж отшельник, когда он Катю сюда привел?Катя сказала задумчиво:
– Это я – его... А я, как услышала "философ", – подумала: врет, мозги мне компостирует... Хамка: даже спасибо за коктейль не сказала ему...– Что? – спросил Виталий, – сильно зауважала? Или пожалела увечного?Она произнесла по слогам:
– От-лип-ни-те...5.
Поздний вечер. Одна из лодок, вытянутых на песок с таким расчетом, чтобы прибой их не достал, вдруг попадает в луч прожектора, что на спасательной станции. Лодка удостоилась внимания как раз в тот момент, когда в ней надумал посидеть Женя, он уже, собственно, одной ногой стоял в ней и сейчас заслонился руками от луча, который накрыл его, как контрабандиста какого-нибудь...
– Назад! Нельзя в лодку, слышите? – раздался Катин голос в мегафон. – Ее на днях просмолили! Сели бы сейчас, как муха на липучку... А если и засохло уже – все равно нельзя! Не положено!
Женя послушно вернул ногу на песок, продолжая заслоняться локтем от снопа света.
После паузы мегафонный Катин голос изумился:
– Это... вы? Тогда я грубовато сказала... насчет мухи... извините. А вообще-то мы ж не договорили тогда – может, зашли бы?
Не слишком заинтересованный тон, приглашение, сделано, похоже, от скуки, но ведь – приглашение! Он обрадовался. А по дороге к ней снимал, сбрасывал с себя улыбку этой дурацкой, в сущности, беспредметной радости...
6.
– Присаживайтесь, – Катя сняла книжки с плетеного кресла, Женя увидел, что сверху там был Белинский, а вообще это пачка учебников. – Да, перво-наперво – спасибо за угощеньице...
– О чем вы? Ах там, в баре? Ерунда. Я вижу, вы к сочинению готовитесь?– Вроде бы. Только вы один ее видите – подготовочку мою! Никто больше ее в упор не видит, даже я сама! Зачем, думаете, я вас позвала? – чтоб вы мне заниматься мешали!
Посмеялись оба.
– Ну на такую роль – и нетрудную, и приятную – нашлось бы много охотников, – предположил он. – Стоило только свистнуть.– Это точно. Но пока и одного хватит. Тем более – философа!(Он поморщился.)
– Вот пофилософствуйте со мной на общие темы. Я ведь ничего, просто ничегошеньки не знаю. Ей-богу. Что хорошо, что плохо... что ошибка, что нет... И вообще, как жить. Это сама судьба мне послала Вас – человека, у которого по всем этим вопросам – диплом с отличием!
Он поморщился вновь. Издевается она, что ли? Затем и позвала?
– Пожалуйста, не надо больше об этом, – попросил он. – Я ж объяснял - меняю профессию. Еще на 4-м курсе мое чувство юмора как-то объединилось с чувством стыда и они оба запретили мне называться или числиться "философом"...
– А кем же вы будете? – И без паузы она бросила попутный вопрос: – Орехов греческих хотите?Он кивнул, и дальше она его слушала, поставляя ему орехи; какие-то мягкие они были: парочка, энергично сдавленная в ладони, кололась без всяких щипцов. Один – Жене, другой – себе.
– Сейчас опять много трубят о проблемном обучении... Слышали такой девиз: "Учение с увлечением"?– Ну?– Я тоже не остался в стороне, напечатал одну статейку на этот счет. Мне предложили: идею, которую я там провожу, проверить и попытаться внедрить самому. В школе.– В школе?! – Катя поглядела на него сердобольно. – И вы согласились?– Черт возьми, это массовая реакция! – почти рассердился он. – Так что первого сентября я иду, представьте себе, в 1-й класс "Г"!– Представила!По поводу буквы "Г" она так засмеялась, что чуть не плюнула разжеванным орехом в этого педагога-экспериментатора. Отсмеявшись, попробовала его ободрить:
– Но это ж не надолго? Вы только поставите там свой опыт – и вас в Академию возьмут, да?Тут настал его черед веселиться.
– А что смешного? Ежу ведь понятно, что такой человек не должен застрять в 1-м "Г"!– Ну какой человек, Катя?!– Сами знаете... Так и чувствуется, что все мы еще услышим про вас! Евгений Замятин – да? Вообще-то и сейчас уже звучит.– Был писатель такой... но мы с ним не однофамильцы, нет. Замятина - это бабка моя. – А я – Огарышев.– Ну? Огарышев... – повторила она. – Грустная немножко фамилия... А я – Батистова. Так себе фамилия... Спасибо еще, что не Сатинова, не Холщова и не Дерюгина, да? А у нас одна из класса выскочила замуж и стала - Сенаторская! Вот фамилия – умереть, не встать!
– Батистова – несравненно лучше, Катя, – сказал он с усмешкой и конфузом: сама тема казалась вздорной ему.
– Ну-ну-ну, не утешайте. Сенаторская – это жутко красиво. Но и обязывает, конечно: надо и положение такое, и чтобы внешний вид всегда соответствовал... Что вы так смотрите? Глупая я для вас? Да? Из 1-го "Г"?
С улыбкой, которая с некоторых пор стала неотвязной, он замотал головой:
– Помните, как про Наташу Ростову сказано? Что она не удостаивала быть умной? Ведь это Пьер говорил с восхищением!– Ну память у вас, – не меньше Пьера восхитилась Катя. – Не удостаивала, значит... И правильно делала, я ее понимаю: перед кем бисер-то метать?Женя после этой фразы замолк, стушевался: ему показалось, что это выпад. Катя тоже затихла, но по другой причине: близилась какая-то наглая музыка, – видимо, по пляжу шли с магнитофоном. А затем и выкрики раздались:
– Кэт! Катюха! – ее окликали еще издали.Она посмотрела в окно – стоя так, чтобы не обнаружить себя. Затем плотно задернула занавеску. Затем обдумала что-то, кусая ноготь и твердея лицом. Затем сказала:
– Сидите и не возникайте. Если, конечно, не соскучились еще по костылям, по больницам... Сидите, в общем, как мышка. Это недолго.И вышла.
Унизительность такого ожидания была еще подлее оттого, что о размерах и характере опасности Женя мог только гадать. Неведомо же, какие отношения у Кати с этими местными ребятами!
Магнитофон заглушал разговор агрессивно. Проклятье... Достаточно было Ксене пооткровенничать с одной балаболкой – и вот уже его увечье, сейчас-то не такое и броское, обязывает всех к состраданию! Девчонка одна выходит против шпаны, а он должен сидеть "как мышка"... Отвратительно! Не то, чтобы его властно тянуло выступить, вмешаться, но...
Музыку вдруг вырубили, но разговор не сразу стал внятным. Потом послышалось:
– А ручонками-то зачем? Ручонками пихаться не надо, Кэт...– Мы, главное, ничего плохого не думали...– А вы ничего хорошего надумать не можете! – хлестала она их словами. - Откидач, ты уже забыл, как я тебя провожала отсюда? Сколько слез было и криков? А я ведь не надолго хотела проводить – на 15 суток всего! Занимаюсь я, понятно? Не до вас мне! Забирай своих козлов, слышишь?
Чуть сдвинув занавеску, Женя разглядел: их четверо, и старший покачивается, его словно ветер клонит прилепиться к кому-нибудь – предпочтительно к Кате.
– Кэт, а с кем занимаешься? Познакомь, а? Мы только одним глазиком...– Попробуй. Как раз на этот глазик и окривеешь! – она подняла что-то с земли.– Кэт, ну при чем камень тут? Сдурела, что ли?– Откидач, я сама не хочу по-плохому. Сказано: не могу я сегодня. И все. Пишите письма.– Не, братва, это не Катюха, это зараза какая-то... Грубиянка!– Точно, плоховатая я сегодня. Привет!Гости опять врубили свою музыку и стали удаляться с ней, причем один крикнул сквозь наглые синкопы:
– Учти, Кэт: одна такая "перо" в печень получила...7.
Когда она вернулась, он притворился, будто погружен в статьи Белинского.
– Наша культура, местная, – извиняющимся тоном сказала она. - Клиенты от слова "клей!".. И самый липучий из них – стыдно сказать, – мой одноклассник! Только вы не думайте, что это моя компания... Мы же не отвечаем за то, чем становятся наши одноклассники?
Женя отложил книгу.
– Вы все это лихо проделали, Катя, очень храбро, но... Вам не бывает все-таки страшновато здесь? Поздно вечером, ночью?
Она хмыкнула, сощурилась:
– А если бывает – что тогда? Охранять вам меня не надо, найдется кому охранять. Нет, пан философ, не бывает страшновато. – Зачем-то она полезла в ящик стола, на котором стояла ее музыкальная и звукоусилительная техника. – Скучновато иногда – это есть... Ну кого мне бояться?!
Она направила на Женю пистолет большого калибра. Вполне серьезный пистолет, грозно-тусклая сталь.
– Ого! Это что – положено "ночному матросу"?– Так точно! К стене лицом! – скомандовала она отрывисто. – Живо! Руки за голову!Женя охотно повиновался приказу и, носом касаясь стены, признал:
– Сдаюсь. Впечатляет, весьма.– Во! А вы говорите: страшновато... Ну ладно, опустите ручки-то. Купила" я вас: он сигнальный! Ну – ракетница такая... Хотите пальнуть? - предложила она, когда он вертел в руках этот пугач.
– В другой раз, Катя. Пойду я, поздно уже. Наверно я показался вам "каменным гостем"?Катя упростила вопрос:
– Нет, очень даже культурный гость... Гуд бай, Женя.– Гуд найт, – улыбнулся он и, помедлив, позволил себе козырнуть своим английским:– I wish you all the luck in the world!– Чё-чё?– Просто пожелал вам всяческой удачи...– С инглишем у вас тоже неслабо? И классиков – наизусть. Господи, это с такой-то головкой – и в 1-й класс! Лучше бы мне ее одолжили! Позарез надо. На три недельки, напрокат. Я бы с ней по-быстрому поступила в Ин-яз или еще куда-нибудь – и тут же вернула бы!
Женя ответил с непостижимой для нее серьезностью:
– Я обдумаю эту вашу идею, Катя. До свидания.– Возьмите с собой греческих на дорожку, у меня дома запас.Потом эти орехи, десятка три, довольно долго хранились у Жени нетронутыми, в виде каких-то сувениров: он всё вспоминал, как она их колола друг об дружку, и что говорила при этом, чем и как поражала его.
8.
В актерском Доме многие окна еще светились, но вход-тамбур из двух дверей толстенного стекла – оказался уже запертым на ночь. Женя подергал ее в тоске и страхе: будить дежурную, доказывать, что он отсюда, из такого-то номера, выслушивать нотацию о режиме – морока, стыд... Но дежурная поспешила открыть прежде, чем он обеспокоил ее.
Она выглядела примерно на 45 лет. На ней был фирменный халат и невысокая белая чалма на голове, на лице играло профессиональное радушие... нет, не только оно... Еще и скромно сдерживаемый интерес – именно к нему, похоже.
– Вы простите меня, – начал он.– Да ничего, ничего, никакого тут беспокойства. Я вам лифт сейчас включу – на ночь мы его останавливаем... Это мне Катюша моя позвонила: мама, впусти, говорит, молодого человека, это он из-за меня так поздно...– Вы... Катина мама?!– Что, непохожа? Все говорили: верхняя половина личика – моя, нижняя – отцова... но это в детстве, а сейчас я уж и не знаю. А что, извиняюсь за такой вопрос – неужто у вас, человека образованного, столичного, с моей Катькой общие разговоры находятся?
– Вы знаете, – Женя отвечал честно, а поэтому не моментально, - находятся. Она у вас натура незаурядная...– Да? А училась – не очень... И в том году на вступительных ее срезали быстренько. Даже вроде как надсмеялись.– Я про Катины знания ничего не скажу пока, но индивидуальность... она же очевидна.Женщина засмеялась:
– Кому ж ее пристроить, такую очевидную? "Очевидную-невероятную"? Нет-нет, это я не вас, это я сама себя спрашиваю. А вы отдыхайте. Бабуле привет скажите от Тамары Филипповны. Мы с ней много уж лет знакомые...– Спасибо. Спокойной ночи.Лифт увез Женю от ее сладко улыбающегося лица.
9.
Ксенина кровать была во второй комнате их полулюкса. Женя услышал оттуда:
– Это свинство. Можно было предупредить. Можно или нельзя?!– Иногда нельзя, – кротко ответил он.– А я повторяю: свинство! Мы с Кариной полтора часа искали тебя.– Ей-то я зачем?– Должно быть чего-то не поняла у Гегеля! – съехидничала Ксения Львовна. – И понадобилась твоя помощь.– А я говорю, ну ее. Клиентка от слова "клей", – воспользовался Женя лексиконом, открывшимся ему на спасательной станции. Он прошел на балкон, где был встречен внезапным дождем. Сквозь ночь, сквозь пегие косые диагонали дождя светил в сторону моря Катин прожектор.
А вот и она сама, только очень уж маленькая отсюда: влезла на свою смотровую площадку, чтобы снять кое-какие вещички, повешенные сушиться. Сняла и, похоже, смотрит сюда... на его балкон! Всего несколько секунд, правда, но явно смотрела сюда!
Не стирая дождевых капель с лица, Женя возник перед отходящей ко сну бабушкой.
– Ксения... Как бы ты посмотрела, если б свои опыты педагогические я начал уже сейчас... здесь?Ксения Львовна надела очки.
– Вот так – в них я лучше слышу. Как ты сказал?– Ну в общем есть одна... одна абитуриентка, которой нужна моя помощь. По истории, по языку... по литературе отчасти. Ничего особенного, – тон его грубел от смущения, а взгляд ускользал от бабкиного.– Наклонись ко мне, – услыхал он в ответ.– Зачем?– Нагнись, говорю.Он нагнулся, она поцеловала его.
– Я очень рада, миленький. Могу я тихонько порадоваться? Ну и все. И помоги тебе Бог.
Женя отпрянул, рассерженный не на шутку:
– Чему, чему радоваться?! И почему у тебя такое осведомленное лицо?!
Старая актриса преспокойно сняла очки и щелкнула выключателем ночника на тумбочке. Единственным источником света сделался Катин прожектор за окном.
– Извольте, молодой человек, не орать на женщину, которая годится вам в бабушки! Разозлился, что я поняла, где ты был? Но я же не настаиваю на слове "свидание", назови иначе... пусть это будет "коллоквиум" – пожалуйста! Смотри только, чтобы девочка у тебя не усохла... Ну что стоишь? Все, проваливай, я хочу спать.
10.
На центральной улице одна из витрин представляет собой галерею человеческих портретов, среди них преобладают дети.
Из этого фотоателье вышла Катя. И стоит в ожидании. Накрапывало – и она надвинула капюшон своей оранжевой полупрозрачной куртки. За спиной раздался голос Инки, ее подруги, обращенный к начальнице:
– Эти полчаса, Велта Августовна, я могу и после 18-ти отработать! Чем плохо-то? А сейчас – надо мне. Ну подруга в беде – можете вы понять?
Не дослушав ответ начальницы, Инка выскочила наружу. Поморщилась, раскрыла зонтик. Она старше Кати существенно – лет на шесть. И, похоже, раз в шесть обильнее представлена на ее лице косметика.
– Что ты несешь? В какой я беде? – спросила Катя.
Инка трижды поплевала через левое плечо, поискала глазами дерево, не нашла и трижды постучала по своему темени.
– "В беде" – объяснила она, – это звучит, а все остальные причины на Велту не действуют. В Майори австрийские сапоги давали – так и то с истерикой отпустила. Куда мы идем-то?
– Разговаривать.В "стекляшке", торгующей мороженым и соками, они поприветствовали знакомую продавщицу через голову очереди, получили неформальную улыбку в ответ и почти мгновенно – подносик с двумя пломбирами, нескупо политыми вареньем.
– Девушки стояли, – объяснено было очереди.– Это когда же?! – вознегодовал один пожилой гражданин. – Я уже 20 минут...– Стояли, стояли, – успокоила его Катя, передавая Инке поднос, а продавщице – трешницу. Наклонилась к этому дяде, пояснила: – Легче относиться надо... в ваши годы. Вчера один вот так же завелся – и, пожалуйста, инсульт. Не отходя от кассы.Дядя еще долго потом шевелил губами, глядя как она устраивается за столиком, как ест... Все искал слова для отповеди и не находил.
Уже поведав подруге главное, Катя ждет ее умозаключений. А Инка нарочно тянет паузу, трудолюбиво заполненную мороженым. Наконец приступила:
– Чего прибежала-то? Я так поняла, что советоваться. А ты ведь хвастаться прибежала – скажи, нет?– Да чем же, Инка?– В тебя по уши врезался московский философ – нормально, поздравляю.– Брось! С первого взгляда, что ли? – не верит и смеется Катя.– Тут не взгляды уже, тут факты! Предложил он тебе заниматься? Так? Деньги твои ему до фонаря – так? Ну сама подумай: если не влюблен, зачем ему путевочные денечки на тебя тратить?
– А я прямо так и спросила! Я говорю: вы готовый философ, я – девушка со спасательной станции. Что общего-то?– Ну-ну! А он?– А он: мне, говорит, казалось, когда садятся рядом два человека, говорящие по-русски, и кладут перед собой Пушкина там или Толстого, – общее между ними возникает, должно возникать...
– Слушай, а он не баптист? – засмеялась Инка. – Странный какой-то...
– Вот, говорит, у вас лежит Белинский. Его статьи, когда они впервые выходили, студенты читали вслух и обсуждали артельно, в этом был свой большой смысл... А я говорю: ну да, они объединялись в это время. Против царя и крепостного права. А мы с вами – зачем будем объединяться?
– Вот именно! А он?– Нахмурился. На выход подался. Я, говорит, снимаю свое предложение...– А ты?– А я говорю: не-не-не, предложение очень подходящее, я его почти принимаю. Только сознайтесь, говорю: захотелось немного приударить за мной?– А он?– Погоди. Нормальное, говорю, желание. И зачем его прятать за какими-то студентами, которые в том веке сходились читать Белинского и давно померли?
– Все правильно говоришь, по делу. А он?– Помрачнел еще хуже. Нет, говорит, Катя – я трезво смотрю на свои данные. И эту вашу гипотенузу мы больше не будем развивать. Нет, вру: не "гипотенузу", конечно, а это...– Гипотезу?– Да! Ее.– Интересное кино... Эту не будем – а какую ж тогда развивать? Мудрено что-то....Тесен курортный пятачок, еще теснее он делается в пасмурную погоду. Видимо, так можно объяснить появление в этой "стекляшке" Ксении Львовны Замятиной с какой-то приятельницей. Катя сдавила Инкину руку. Испуганным шопотом объяснила:
– Бабка его!– Которая? С голубой сединой? Так это ж актриса... как ее? Известная... сейчас вспомню.– Замятина. Только ты не так сильно зыркай...– Замятина – его бабка?! – Инку, похоже, это известие нокаутировало.Какие-то неоткрытые наукой волны или токи, видимо, все-таки существуют, потому что Ксения Львовна осмотрела обеих девушек внимательно. Почему-то именно их! Но к моменту, когда она понесла от стойки свое мороженое, они уже выскочили вон.
11.
– Ну и ну, подруга! – потрясенно приговаривала Инка. – Ну и семейку ты подцепила...
– Я? Сама же видела: мы не знакомы! Я даже не знала, что она популярная...– Внучек вас познакомит не сегодня, завтра – в чем проблема? Настолько близко может познакомить, что старуха не обрадуется... Но как же ты не знала? На обложке "Советского экрана" была она? Была! По второй программе, по ящику недавно кино с ней давали? Давали! Звезда, что ты! Ну, правда, бывшая. Тебя тогда еще практически не было, но то поколение ее очень даже обожало...
– А я еще подумала: с какой стати их поселили на 8-м этаже? На восьмом же директор селит самых-самых! Табаков, помню, там жил, Джигарханян, Эдита Пьеха...
У Инки вдруг сделался затуманенный, усмешливо-дальновидный взгляд и, ревизуя этим взглядом Катю с ног до головы, она сказала:
– Замятина, стоит ей захотеть, может наладить тебя в артистки! Ей это так же просто, как нам сейчас окунуться сходить...
– Смеешься? – обомлела Катя.– Да почему? – Инка фыркнула возмущенно. – Почему мы до того себя не уважаем, что нам и замахнуться на такое смешно? А вот мы замахнемся!– Да зачем она это будет делать?! У меня с этим ее внуком ну ничего же нет!– Соображаешь! Так надо, чтоб было!Этот разговор об искусстве имел место в парке, где резная деревянная скульптура изображала животный мир и всякую сказочную всячину. Можно было посидеть на огромном Питоне или на Кабане, устроиться в тени кого-нибудь из сохатых, повстречать Лешего или Сатира или Русалочку...
– Конечно, для чужой она палец о палец не ударит. У таких людей палец о палец – это ой как непросто! А вот если бы ты доросла до невесты...
– Ну что ты говоришь, Инка! Я уже дорастала один раз... И что хорошего? Ты научила б лучше, как на письма Костиковы отвечать! И брат его меня достает: все ездит с проверочками...
Инка, скучая, пожала плечом:
– Говорили про философа и его бабку. Вдруг – про Костика ни с того ни с сего... не по повестке дня выступаешь. – Она глянула на часы. - Ой, нет, на сегодня повестка вся, пора в заведение. Да, кстати, если уж про Костика... Помнишь твое с ним фото, когда он в отпуске был? Снимок увеличили, наша Велта считает его первоклассным по содержанию и по исполнению, поэтому, говорит, место ему – на витрине!
– Не надо, Инка! Мне этого сейчас совсем не надо!– Я-то понимаю. Попробую отговорить. Так идем? Провожай назад теперь. Понимаешь, я с философами дела не имела, врать не хочу, но я имела с физиком-теоретиком, это близко. В 26 лет – плешивенький, глаза печальные...О романе с физиком дослушать не вышло: подруги уже покидали парк.
12.
На пляже работали кинематографисты.
Эпизод, который предстояло снять, состоял в следующем. Лето 42-го. Поздний вечер над окуппированным приморским городком. Одинокая пловчиха в воде. Посреди блаженства она вдруг видит, что на берегу, где сбросила она свое клетчатое платье и туфли, вырос враг – офицер абвера. Он вспоминает что-то. Достает из бумажника фотографию: там девушка в этом самом платье. ТОЖДЕСТВО! Офицер поздравляет себя с удачей, он не сомневается, что она от него не уйдет, он даже не утруждается расстегнуть кобуру... Но девушка пока еще вольна выбрать между ним и грозной беспредельностью Балтики... между той гибелью и этой – понимайте так... "Ком!" – дружелюбно зовет ее немец. – "Ком, фройлян!". Вот и все.
Было все, как полагается: камерваген, тонваген, операторская тележка (ей предстояло достаточно быстро двигаться по вязкому песку – понадобились рельсы); шла длительная возня со светом и вся та вялая, аритмичная, изнурительная для нервов суета, которая, на взгляд непосвященного, имеет мизерный К.П.Д., а на самом деле является нормальным фильмопроизводством.
Ну и, конечно, зеваки, много зевак, их отгородили с двух сторон шнуром на колышках. Третью сторону образует береговая линия, она в кадре, там ходит в белом мохеровом халате актриса, ее щадят пока, в воду не загоняют. С четвертой стороны зевакам тоже не место: оттуда появится – уже, впрочем, появлялся дважды в ходе репетиции – актер, играющий немца.
Среди зрителей, совсем близко от ограждения – Катя. К ней пробивается тот самый проживающий в Доме им. Неждановой Виталий, который так по-свойски обращался с ней там, в баре. Вот и сейчас он берет ее за плечо:
– Объясняю. Режиссер – вон тот, вельветовый. Предыдущую картину запорол, но он зять одного корифея из Госплана – так что пришлось простить и доверить новую... Немца играет восходящая звезда из вашего Рижского ТЮЗа... Про сценарий не скажу, не читал, но второй оператор - мой партнер по теннису – говорит, что это будет перепев Бергмана. Разумеется, "для бедных".
– А белый халат – он чей? – спросила Катя. – Ее личный или ей дали погреться?– Будет выяснено, – подавил смешок Виталий. – Твои интересы в искусстве, Катюня, – они шире и глубже моих слабых познаний...Говоря с ней, он попутно "работал на публику".
– А фашист будет стрелять?– Увидим, потерпи, радость моя. Они готовят наезд на крупные планы, значит им сейчас психология желательна, а не "пиф-паф"... Потом, я думаю, девушка уйдет в море, там ее на общем плане продублирует настоящая пловчиха... Могла бы ты, кстати!– Я?– А почему бы нет?– Ладно, не дразните... А немец? Разве он не может взять моторку или просто пулей...– А я тебе говорю: уйдет она! Ее спасет симпатичный дельфин, который потом, к финалу, окажется майором Лазуткиным!Вокруг смеялись многие, но не Катя. Ее все изумляло и завораживало в этой киношной неразберихе, только вот руки Виталия наглели – и тогда она бесстрастно, молча отлепила их от себя, с тем же выражением, с каким освобождала бы свое платье от репейников...
Тем временем режиссер, стоя на дюне с "немцем", условился с ним, откуда начинать движение и где задержаться, провел две черты на песке, после чего вернулся на площадку и крикнул:
– Приготовились! Ну как, Олег, – можно? Пошел!
Слово "мотор" прозвучало тихо, камера застрекотала, оператора повезли на тележке навстречу "немцу".
Но выяснилось, что тот идет... не один. Шагах в двадцати от него появился со своей палочкой Женя Огарышев. Он был задумчив.
– Стоп! Стоп! Куда?! – закричали сразу все ассистенты и режиссера, и оператора.
Катя ойкнула. Зеваки засмеялись, и Виталий – веселее и громче других.
Гневный голос в мегафон:
– Молодой человек! Там же ограждение! Как вы сюда попали?!– Это вы мне? – удивился Женя и, сложив ладони рупором, объяснил: – А я нагнулся. Я думал...Но что именно он думал – заглушено было хохотом.
К Жене бежал ассистент, потому что он все медлил удалиться из поля зрения камеры.
– "Нагнулся" он! Ну философ – одно слово, – комментировал Виталий. – Вот точно также и под машину угодил когда-то. Да, кстати! Героиню-то взяли в кино – знаешь, откуда? С замятинского курса!
– Как это? – не поняла Катя.– Ну бабка этого хроменького выучила ее на актрису. Очень может быть, что на роль сосватала тоже она...Катя смотрела в спину Жене, он удалялся, пыля песком. Иные все еще хихикали над ним. Режиссер все еще сидел в такой скорбной позе, словно испорчен был именно тот кадр, который мог прославить его...
– Ручки, Виталик, – вдруг тихо, но очень твердо сказала Катя.– Что-что?Она высвободилась решительно.
– Объяснить вы все про всех можете. Но кто вы сами-то есть? Кто вы такой, чтобы над всеми смеяться? И чтоб ручонкам волю давать?!
Он оторопел, уж больно неожиданно это было.
Она протаранила толпу зевак и побежала вдоль кромки воды наперехват Жене.
* * *13.
В этом светлом костюме он казался интересным, приятно было Кате идти рядом с таким представительным... Вот только настроение у него мрачное. Похоже, он бьет отбой... отбирает назад свое чудесное предложение!
– Нет, Катя придется мне просить прощения. Нелепая затея. Авантюра чистой воды! У нас три недели всего-навсего, так? И вы еще работаете!– Задний ход, значит? Я поняла, Жень, я не напрашиваюсь...– Не то, Катя! Согласитесь: дело требует как минимум полугода...– Ясненько, ясненько. Вы, главное, не нервничайте. Вы ж отдыхать приехали? Вот и отдыхайте. И не надо ничего такого в голову брать... Сейчас начало шестого, у вас полдник, хотите повернем? Я вас провожу до столовой.
– Благодарствуйте, я на полдники не хожу.– Да? Вы следите тогда, чтобы плюшки эти или вафли вам к ужину подавали. А то они могут их совсем "заиграть".– Катя! – воскликнул он. – О чем мы говорим?!– А про что надо? Про Белинского?Он усмехнулся. некоторое время они молча шли по редколесью. Эта прогулка завела их довольно далеко – по другую сторону железной дороги.
Под какой-то бузиной Катя углядела потерянный мячик, грязно-цветной, чуть больше теннисного. Подняла, поплевала на него, оттерла грязь листьями и стала играть на все лады – это помогало скрыть разочарование, досаду...
Во всяком случае, когда она заговорила про свои счеты с миром, это не выглядело уныло или плаксиво – отчасти, может, благодаря мячику.
– Неохота мне, Женя, про Белинского. Так что не грызите себя: это лень моя виновата, а не вы... Белинский, Чернышевский, Достоевский... один Островский, другой Островский... А еще: Чацкий, Дубровский, Грушницкий, Лаврецкий... Ленский, Вронский, Болконский... окосеть можно! Я сама-то еще не жила и жизнь свою не устроила, а должна про чужую учить – или вообще про выдуманную! Место у нас курортное, все соревнуются по тряпкам фирменным, ходят в них вечером взад-вперед, песок утрамбовывают, кормят чаек, дышат ионами... А я в это время должна учить, как образ Ниловны шел к революции! Или какими чертами образ Наташи Ростовой близок к народу... Вот вы мне сказали одну ее черту: "Не удостаивала быть умной". И от нее это не требовалось, правда? Потому что – живая, хорошенькая... и потому что – княгиня!
– Графиня, – поправил Женя, чувствуя, как против воли опять завладевает его лицом та беспричинная и неотвязная улыбка.
– Ну графиня. Кстати, из-за такой вот ерундовой ошибочки они снижают на целый балл. А у человека от этих баллов зависит судьба! А человек у нас имеет такое же право на счастье, какое тогда имели графини или княгини... Имеет или нет?
– Разумеется...– Каждый имеет или кто все баллы набрал? Хотя бы и по блату?! – наседала она и, не давая ответить, возмутилась:– А что это вы улыбаетесь?Он помедлил, потупился и, просияв опять, сознался:
– Нравится, Катя, слушать вас...– Да?! Вас бы на место того аспиранта плешивого, который "зарезал" меня, собака, в прошлом году! Или вы тоже "зарезали" бы?– Никогда! – тоном клятвы произнес философ.Она удовлетворенно засмеялась – и поцеловала его в щеку. Этот короткий благодарный поцелуй пригвоздил Женю к месту, и его улыбка улетучилась.
– За что, Катя?– А за все. За вашу серьезность, культурность... За те ваши диссертации, которые вы напишите. Представляю, какие они толстые будут и умные. Я ж вас не увижу, когда все вас станут хвалить и прославлять, - поэтому я сейчас, авансом... Вот. И еще – за то, что вы добрый такой, захотели помочь. Потом передумали, правда, но главное – что захотели! Интеллигент, а девушке из народа сочувствуете, не проходите мимо...
Женя вспыхнул. И так треснул своей палкой по дереву, что, не будь она эбонитовой, не уцелела бы.
– Что? Что такое? – спохватилась Катя. – Обидела я вас?– Нет-нет. Правильно издеваетесь, Катя, поделом мне... Сейчас мы вернемся, и я не буду больше докучать вам...Они пошли дальше – в обратном уже направлении. Она перестала играть мячом.
– Но напоследок скажу... Понимаете, я вообще-то закрытый субъект, малоконтактный... И если б не вы... Неслучайно, Катя, и не зря вы очутились на спасательной станции: вы действительно можете спасать людей! От схоластики, от рассудочности... Спасать от их собственного занудства и от пониженного кровяного давления!
– Да не лупите вы по деревьям! И не бегите так. Прямо восьмиклассник какой-то... – говорила Катя ему в затылок, потому что он со своей хромотой опережал ее сейчас.
– Но вы поняли? От этих занятий я выиграл бы больше! Какое уж тут, к чертям, "интеллигентское сочувствие"!– Что-что-что? – она забежала вперед и не позволила ему идти дальше. – Кто больше выиграл бы?– Я!– Ну и кто же вам не дает?– Сам себе не даю. Несерьезно потому что. Безответственно. К чему именно я буду готовить вас? За какой срок? Каков исходный уровень ваших знаний? Куда вы хотите поступать? – ничего же не ясно, одни шуточки: то вас влечет в Ин-яз, то во Внешторг, то в дикторы телевидения, то в стюардессы...
– Это я все темнила, Женечка, – созналась она, а потом вдруг кинула ему мяч. – Подержите-ка, я, кажется, чернику вижу... – Она метнулась вбок, вправо от тропы. – Вообще-то подчистую обобрали, но горсточка для меня всегда найдется...
И впрямь нашлась – там где увидеть ее с тропы мог поистине соколиный глаз!
...Когда их губы и языки стали вполне черными, Катя сказала почти возмущенно:
– Жень, а что это вы "выкаем" всю дорогу. Прямо как деревенские... Давай на "ты"?
– Давай... – улыбнулся он, с известным усилием отрубая кончик "те".– Вот молодец. А теперь я тебе скажу свою мечту. Куда я на самом деле хочу... Только отвернись, а то я стесняюсь...14.
На "престижном" 8-м этаже была гостиная с лоджией, где преферансисты могли совмещать свою страсть со свежим воздухом.
Жене повезло: он заглянул туда в те минуты, когда седовласый актер расписывал новую "пульку" на двойном листке, а остальные практически бездельничали, так что Ксеню можно было отозвать. Он поманил ее, она извинилась перед соратниками и вышла к нему.
– Я вся внимание. – Замятина рассматривала внука на самом деле сверхвнимательно. – Ты ел чернику?
Вместо ответа он достал носовой платок, но бабка запротестовала:
– Не трать платка на это – не отстирается потом. Пойди лучше вымой рот.– Ладно, потом. Ксенечка, у меня просьбе к тебе. Нетипичная: я никогда не лез по таким вопросам...Но она перебила.
– Все, можешь не говорить. Поняла и не нахожу ничего странного. Не все же лесной ягодкой питаться! Твою ученицу нужно повести в ресторан - так? – она уже потянулась к ридикюлю.
– Да ничего подобного! Ксеня, милая, выбрось из головы эти расхожие курортные штампы, они не могут иметь ко мне отношения!– Да? И к ней тоже?– И к ней тоже! – почти гневно повторил Женя. – Сядь на минуту.Уже в некоторой тревоге Ксения Львовна опустилась на край дивана.
– Ксеня, она с детства мечтает о сцене. Ты должна посмотреть ее...Какие-то секунды бабушка сидела нагнувшись, сдавив двумя пальцами переносицу и странно посмеиваясь.
– Действительно... случай небывалый... редчайший просто! А я – со своими вульгарными штампами! Прости... О ком речь-то? О дочери этой нашей Тамары, дежурной администраторши?
– Допустим. А что тут такого забавного?– Ксенечка Львовна, труба зовет! – поторопил ее с лоджии хорошо поставленный бархатистый голос.– Иду-иду! Женька, не гляди на меня так, я не палач периферийных дарований, я – наоборот... Приводи, конечно.– С чем? С этой вашей триадой: проза – басня – стихотворение?– Мне все равно: "Муха-Цокотуха" в этом случае не хуже "Фауста", – беспечно отмахнулась Замятина и ушла к своим партнерам. Во время раздачи карт она глядела через стекло в гостиную туда, где только что стоял ее внук и где его уже не было. Взгляд ее выражал не юмор, не насмешку, а почему-то сострадание...
Седовласый актер, изящно тасуя колоду, заметил:
– Многовато вы о нем беспокоитесь... не мальчик ведь уже, а? Не пора ли передать полномочия?– Действительно, Ксенечка Львовна, жените его! Хотите, мы его прямо здесь женим? – весело предложила еще одна партнерша.Замятина отвечала хрипло и мрачновато:
– Я его, может, одной из миллиона отдам. Мне надо, чтобы его любили.– Так это, голубчик, само собой...– Нет, не само собой! А чтоб любили! – с нажимом, почти грозно сказала Ксения Львовна, к немалому удивлению партнеров пресекая их легкомысленный треп.
15.
Катя впервые была в гостях у Жени.
Поначалу она держалась поблизости от двери, боязливо прислушиваясь к шагам в коридоре:
– А вдруг она все-таки зайдет?
– Во-первых, едва ли, – успокаивал Женя. – Во-вторых, почему вам не познакомиться уже сегодня? Какая разница – когда, если я обо всем договорился? А в-третьих, – ты ли это? Так свободно общаешься тут с актерами – и вдруг...
– Ну как общаюсь? Насчет автографа? Или чашечки кофе? Насчет того, кто на ком женат? А тут – насчет жизни. Не их, а своей... Сравнил!
Говоря это, она подробно разглядывала полулюкс.
– Здесь один раз Калягин жил, – сообщила она. – Знаешь, почему я запомнила? Ключик кто-то в песке нашел, мне его принесли на "спасалку", и я объявила в мегафон: "Отдыхающего из Дома имени Неждановой, потерявшего ключ от номера, прошу зайти к дежурной..." Слушай, а может, это судьба? Я не про Калягина, конечно, – я про номер ваш: ключик-то мог быть от какого угодно, правда? Но он был от этого... Ты вообще веришь в судьбу?
Но ответить она ему не дала, воскликнув без всякой паузы:
– Ой, балда беспамятная! Я ж согласилась зайти только из-за холодильника вашего! Он работает?– Да... кажется, – оторопел он. – А зачем тебе?– Бельдюгу положить. Пробовал, нет? Попробуй. Бабушку угости. Языки только не проглотите! Ее при мне коптили сегодня утречком, свежей не бывает...Она вытаскивала из одного полиэтиленового пакета другой, с рыбкой, довольно увесистый, и определяла его в холодильник. – Хочешь парочку сейчас?
– Катя, это совершенно лишнее, – запротестовал Женя. – Ну сообрази сама... Что Ксеня должна подумать? Она либо не будет тебя прослушивать... либо не дотронется до этой "бельдюги"! – он огорчен был всерьез.– Да почему? Я ж от чистого сердца. Можешь даже вообще не говорить, что это от меня.Такое предложение слегка успокоило его. А Кате все эти "комплексы" были просто неведомы.
– Кто-то, мол, передал для Замятиной. Сами рыбаки могли для любимой артистки – скажешь, не могли?– Я не знаю, настолько ли рыбаки любят искусство, – усмехнулся Женя. – Да и бабка у меня догадливая, быстро вычислит этого рыбака... Катя, сколько это стоило?– Да подарили мне на коптильне! Ну честно же... – она взяла изящный фруктовый ножик со стола. – Вот, хочешь, на ноже поклянусь?– Не надо, верю, – улыбнулся он и отобрал нож, как у маленькой. – Мы заниматься будем сегодня? И чем именно? – поставил Женя вопрос ребром.– Чем прикажете, я – пожалуйста. Я тетрадочку новенькую принесла.– Да писать, может быть, пока нечего. Понимаешь, твой показ – это компетенция Ксени, я тут ни при чем. Но, кроме показа, там еще есть собеседование... Надо, чтоб ты могла толково рассказать, какие у тебя были сильные театральные впечатления, – это раз...
– Ой... у меня их так много, я перезабыла уже большинство.– Я говорю о самых сильных! Ты что – так часто бываешь в театрах?– Я? Нет, особо частить некогда. А если пересказываешь, что по телику видела, – это уже не то? И отметку снижают? – Катя беседовала через открытую балконную дверь, сидя на воздухе в плетеной качалке.
– Катя... – произнес ее репетитор с некоторым изумлением. – А ты ведь еще маленькая! В твоих вопросах иногда та же святая наивность, что меня ждет в начальной школе!
– Это я – святая наивность? Ой, Женечка, это у тебя ко мне симпатия, наверно. У меня, знаешь, какие мысли бывают? Если их вслух сказать, ты от меня сразу откажешься!
– А ты рискни, – предложил он.– Еще чего! Нет-нет, не верь, это я пошутила. Слушай, а эти книжки ты для кого взял? – она опять впорхнула в комнату и разглядывала обложки; там были Немирович-Данченко, Михаил Чехов, "Пустое пространство" Питера Брука...
– Для тебя, конечно. Для нас.– И уже закладочки сделал! Жень, а разве с них надо начинать?– А с кого?– По-моему, все-таки с бабушки. Ты у нее спроси: может, нечего даже трепыхаться?– Да почему, Катя? Все зависит от нас!– От вас, это точно. От тебя и от твоей замечательной бабушки... Гляди, чего я откопала – среди всех этих Станиславских... – из прозрачной сумки, где была рыба, Катя извлекла газету, а из нее – брошюру. – Маленькая, да удаленькая! Лучше и понятней этих толстых...
Брошюра называлась "Ксения Замятина – судьба и роли"; с обложки смотрело ее лицо, каким оно было лет 15 назад.
– Ну и чем это поможет тебе? – насмешливо спросил Женя. – Ничем. Скорее повредит даже... Видишь ли, у нас дома было экземпляров 40 этой книжонки. А зимой пришли дети, собирающие макулатуру, и Ксеня отдала им эти залежи. Раздражали ее комплименты за одну ее работу в кино, которой он стыдится. И опечатки: переврали, к примеру, имя-отчество ее любимого учителя...
Катя выслушала и ужаснулась:
– Ну все!.. Если она такая... сильно принципиальная, – ничего не надо, Жень. Никакого показа.– Какая тут связь?– Потому что артель "Напрасный труд". Потому что боюсь я ее! Ты или вообще на меня наплюй, или давай толкаться в какой-нибудь другой институт. В плодово-консервный, к примеру. На косточковое отделение!
– Слушай меня, – Женя держал ее сейчас за пальцы обеих рук. – Ксения Львовна – человек действительно трудный. Но это по отношению к себе самой. Для себя трудный. А к другим она умеет быть снисходительной... Пастернака знаешь?
...Но старость – это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
– Жень, зачем ты со мной связался? – невпопад спросила Катя тихо и тоскливо. Сразу он выпустил ее пальцы из своих и буркнул нахмурившись:
– Так... "из общих соображений". Работать мы будем сегодня или как?
– Только не здесь – здесь я боюсь. А по дороге – в бар зайдем, хорошо? Он уже открылся...
Женя покрутил головой, взъерошил свои волосы и взял со стула пиджак. Но надевал его заторможенно, нехотя... Поразмыслил и объявил:
– Нет, Катя, иди одна. Не хочу я там появляться... там вечно эта компания, и мне не нравится, как они смотрят на нас. У тебя с собой денег нет? – он полез в карман.
– Вот еще, свои есть. А если я угощаюсь на твои, значит, они правильно смотрят! Жень, ну скажи, просто: зачем я тебе? Нравлюсь, что ли?
– Не без этого, – мрачно сказал он и пошел на балкон, затянувшись не очень умело бабушкиной сигаретой.– Наконец-то! – засмеялась Катя.– Но развивать этот мотив мы не будем, я уже сказал! – раздалось с балкона.– Да почему же, почему?! Вот глупенький философ мне попался...Она влетела к нему на балкон, но он осадил ее вопросом:
– Смотри, мама твоя... С кем это она?У газона внизу Катина мать говорила с угрюмым рослым парнем, одетым в кожанку и держащим в руке мотоциклетный шлем. Заметно было, что мать робеет и не может дать парню каких-то объяснений, которых тот домогался.
– Это по мою душу, – прикусив палец, прошептала Катя. – Пойдем отсюда... заметит! – потащила она Женю в комнату, и глаза ее были напряженными, узкими, недобрыми, без признаков того света, который сиял в них еще минуту назад.
– Да кто он такой?– Контролер чертов! Специально ко мне приставленный! Женечка, уехать мне надо отсюда! Мне сейчас тошно объяснять, только мне надо уехать... Помоги, а? Поможешь?Она повисла на нем. Он боялся обжечь ее сигаретой, совершенно ненужной сейчас, а пепельницы рядом не было. Впервые Женя чувствовал физически вес ответственности, ее тепло, ее дрожь...
16.
Горничная, бренча связкой ключей, искала нужный. Замятина говорила:
– Извините, Айна, я думала, внук мой дома... Надо все-таки под ковриком оставлять ключ, а не внизу, а то пол-отпуска прокатаешься в лифтах...
Отпирая номер, Айна улыбнулась таинственно:
– Там маленький презент для вас...
Через секунду Ксения Львовна смотрела на громадный шоколадный набор и вазу с фруктами.
– Это кто принес?– Я принес, – Айна, не искушенная в повадках русских глаголов, улыбалась скромно.– От кого?– От Тамары Филипповны.Замятина вздохнула, придвинула к себе телефон.
17.
Внизу, за стойкой администратора, Катиной маме пришлось обороняться от телефонного нагоняя:
– А почему я права не имею? У меня одна дочка, и к ней такое от вас внимание... Нет, Ксеня Львовна, я обижусь... я прошу, мне самой будет сладко, если вы и ваш внук это покушаете! Он столько времени уделяет, прямо совестно... Нет, конечно, никто не обещал ничего, понимаю... А только я молюсь на вас и на вашего внучека, вот ей-богу. Что-что-что? Моя Катя? В артистки? Не поняла... Показываться вам она будет? – Тамара Филипповна изменилась в лице. - Ну вот видите, совсем уж мозги набекрень поехали... Нет, я-то знаю, что артистов, да, вот именно... перепроизводство... и что удачников мало, – тоже знаю... Так тем более, золотая моя! Объясните этой угорелой кошке! Что ей надо в какой-нибудь дельный техникум. Легкой промышленности, например...
– А еще лучше – легчайшей, – вставила Замятина.– Вот-вот, – поддакнула Тамара Филипповна, не поняв. – Ой мама моя, это я виновата, ей нельзя было ошиваться на моей работе, возле отдыхающих! Да не в артистки хочет она, а вот именно что в контингент отдыхающих!Спустился в этот момент лифт, из него вышла горничная Айна с тем самым шоколадным набором, с той самой фруктовой вазочкой. Поставила перед Тамарой Филипповной и развела руками сокрушенно.
– Вернули, значит... побрезговали? Ксеня Львовна, королева вы моя, да я не конфеты, я персидский ковер притащу, я сама расстелюсь ковром... только сделайте что-нибудь, чтоб она в разум вошла, Катя моя!..
Ей приходилось говорить все это тихо и плакать незаметно – ведь по вестибюлю сновали люди. Тем больше надсады вкладывала она в приглушенные свои слова...
18.
Серию уроков, полученных Катей Батистовой от ее добровольного репетитора, лучше представить в виде "комикса", что ли, или "клипа", укороченного и ускоренного. И без слов! Хотя сам Евг.Огарышев возражал бы, конечно. Ну да Бог с ним; нельзя же, в самом деле, поманить читателя или зрителя "курортной историей", обозначенной на титульном листе, а потом насильно потчевать сухомяткой учености, курсом нескольких гуманитарных наук!
Итак, – наш философ говорил, Катя слушала. (А нам в эти минуты лучше бы музыку, какую кто любит...)
Иногда местом действия был замятинский полулюкс, иногда - спасательная станция; случалось им выбраться и в парк деревянной скульптуры, было и в лодке собеседование, и на какой-то коряге, и в беседке со столом для пинг-понга: Катя сидела на этом столе, ее учитель перед ней расхаживал...
Поднять на уровень предмета Катино внимание и удержать его там - задачка почти та же, что и с камнем Сизифа! То знакомое лицо мелькнет в отдаленьи, то она божью коровку увидит, то собственный ноготь озаботит ее серьезно, а то вдруг наставник чувствовал, что она разглядывает его самого, а вовсе не то умозрительное, что ему надо рассмотреть с нею вместе...
Без конца приходилось вправлять эти вывихи внимания! Иногда Женя негодовал, иногда падал духом. Зато бывал вознагражден сполна, когда случались у Кати осмысленные реакции, словечко, сказанное "впопад", вопросы по делу. Да и не по делу, впрочем, тоже: скажем, не позволяет Катя переворачивать страницу Шекспира, потому что туда села стрекоза, и Женя снисходит до этого вздора, не выказывает нетерпения, улыбается светло... Думаете, тоже увлекся стрекозой? Нет, вовсе не за ней он следил...
19.
Разве что в последнем из таких эпизодиков не помешало бы расслышать слова.
Женя стоял перед сидящей прямо на песке Катей. Ветер унес из его книги закладку, и теперь нужное место предстояло найти.
Их увидел еще издали шагающий по пляжу Виталий, этот уже знакомый нам "плэйбой". Загодя он придумал то, с чем подойдет. Подошел вот с таким "иронизмом":
– Катенька! Ты учти: о чем бы он тебе ни пел, наш философ, все это давно упростил один знаменитый доктор. По фамилии Фрейд. Не знаешь? А он нездешний был, он из Вены...Катя не поняла, конечно, только бровки вздернула.
А Женя стал бледен. Он не дал остряку пройти, – уцепил его за плечо рукояткой своей палки. И подтянул его к себе.
– Пожалуйста! Не говорите больше ничего такого... При Кате особенно... Я ни разу еще не бил человека по лицу и мне ужасно не хотелось бы...– О-ля-ля... – оторопел тот. – Вы? Меня? По лицу?– Я – вас. Поняли, да? Пожалуйста...– Псих на свободе...Испугался ли "плейбой" Виталий или его сбило с толку слово "пожалуйста", с нажимом повторенное, только он сделал вид, что ему очень странно и забавно. Часто оглядываясь, он удалился.
– Ну, Женечка, – выдохнула Катя, испытавшая страх и восхищение сразу. – А что тебе так не понравилось? Фрейд какой-то...
20.
На спасательную станцию зашла Инка. Сразу полюбопытствовала:
– Ну-с, как наш план боевых действий? Выполняется, нет?– Я опухла от него! – пожаловалась Катя. – Вот, гляди: только за сегодня я должна прочесть две главы отсюда... потом отмеченные места в "Избранном" Станиславского... нет, ты глянь, сколько крестов понаставил - их на кладбище меньше! А на закуску – статью какого-то Аполлона... Григорьева!
– Сурово, – удивилась Инка. – И главное, не туда гребете, по-моему. Он у нас должен что? Млеть. Таять! А если ты такую аспирантуру осилишь, – тогда зачем нам он сам? И его бабка? Определенно не туда все поехало. Официально как-то, по-школярски... Надо же, чтоб не только ты от них зависела, но и они от тебя! Проще говоря, заиграть надо мальчика! Поняла? Вот погоди, я схожу искупаюсь, потом сообразим...
Инка расстегнула длинную молнию на платье и шагнула из него в купальнике.
Когда она уже шла к воде, Катя вдруг крикнула:
– А знаешь, почему я "заиграть" не могу? Потому что, кажется, я сама...– Что-что? – крикнула Инка. – Не слышу. В мегафон давай!Сегодня и впрямь штормило, ветер относил слова в сторону. Катя махнула рукой: ступай, мол, потом... А себе с ухмылкой сказала:
– "В мегафон!" Может еще – по первому каналу ТВ?А потом она услышала нарастающий звук мотоцикла. Она готовилась к этому и не была готова. Убедилась: да, точно... Оставив мотоцикл у ближайшей сосны, неторопливо спускается сюда с дюны Борис – тот самый парень, которого она видела тогда с жениного балкона. Сейчас, правда, он не казался угрюмым.
– Катюха!Перед его появлением она успела – показалось, что так будет лучше, спокойнее – убрать книжки по театру с глаз долой.
– А-а, Боря! – вполне сносно сыграла она приветливость. – Здорово... Каким ветром?Боря этот не был говорлив, он был обстоятелен. В помещение заходить не стал, а сперва обошел вокруг Кати, всесторонне ее разглядывая. И хотя взгляд его был не злой, а скорее веселый, Кате стало зябко.
– Каким ветром? – переспросил Борис. – Зюйд-зюйд-вест! Годится?– Что-нибудь есть от Костика?– Есть, как не быть. Приветы тебе и посылочка.– Посылочка? – изумилась она. – Откуда? Он на берегу?– Не, берег еще не скоро. В нейтральных водах они.– Ну и как же? Там теперь плавают отделения связи?– Ага, – засмеялся Борис. – На китах стоят. А почтальоншами – акулы молоденькие.Сели на ступеньках.
– Я вот все думаю, невестка: я-то где был, когда Костик тебя заарканивал? Я-то куда глядел?Она ждала этого. Ждала и боялась.
– Боря, не надо. "Заарканить" меня вообще нельзя. А слово "невестка" говорится после свадьбы – так, нет? Слушай, а может, со мной еще кто-нибудь шутит так? Ты не подумал об этом?
Была пауза.
– Ты чего, Катюх? Какие шутки? Ваше с Костиком фото батя в большой комнате вывесил...– Ну и зря.– Не понял. Что у тебя, самочувствие плохое?Она кивнула.
– Ты думаешь: а где ж посылочка? Вранье, небось? Ну правильно, ему трудно из океана. И что у матроса есть, чтоб послать? А вот есть! У него братан есть, который сделает...
Боря вынул из кожанки маленькую коробочку.
– Чтобы ты его и нас за шутников не держала! Давай палец...Катя убрала руки за спину.
– Убери быстро! Выдумали, надо же... Ты б лучше цепь собачью купил! Привязали бы меня на все три годика к дому – и можно не сомневаться...Но истина доходила до Бориса медленно.
– Постой, Кать! Это настоящее... Знаешь, какой пробы?– Убери, я сказала! Боря, ну а если я передумала – как тогда? Если извинения прошу? У Костика, у всей семьи вашей, у Военно-морского флота? Да, Боря, да... Ну что делать, если мне другой человек понравился?
Когда до Бориса дошло, он стал отвешивать ей оплеухи. Такие, от которых не всякий мужик устоял бы на ногах!..
А потом вышла из воды блаженно улыбающаяся мокрая Инка и, дойдя до "спасалки", ужаснулась. Свою подругу она нашла в состоянии, которое называется "нокдаун". Кровоточили нос и губа; плакать Катя уже могла, а соображать – еще нет; падая, она здорово грохнулась затылком. В общем,Борис принял меры, чтобы его не держали за шутника.
Понуро, подавленно брел он восвояси, к мотоциклу.
– Катька... Что это?! Мамочки... – Инка не знала, оказывать ли первую помощь, задерживать ли этого "амбала"...– Ты что же, бандюга, с девчонкой сделал?! Да я сейчас милицию!.. Горилла безмозглая, уголовник! – кричала она. – Далеко не уйдешь... Через двадцать минут протокол на тебя будет!!!Но Катя считала как-то иначе. Выгибаясь и запрокидывая голову, чтобы кровь не так обильно текла из носа, она проговорила несуразное:
– Догони... Скажи, что все правильно... я не в обиде...– Чего-чего?!– Не в обиде... И никакого не надо протокола... Черт, хлещет как... Он не мог по-другому... и я тоже... вот и разобрались. Мама, затылок!Мотоцикл зарычал и рванул с места.
21.
Ксения Львовна Замятина и ее внук находились в центре местной цивилизации, шли вдоль магазинных витрин. Разговор был о Кате.
– Значит, ты похвалила ее копчушки – и все? – допрашивал Женя с пристрастием.– Пардон, а что я должна? Разучивать с нею текст басни? Она же текста еще не знает! А я столько слышала от поступающих этих "Волков и Ягнят", "Ворон и Лисиц", "Кукушек и Петухов", что – уволь, пожалуйста... Меня можно изваять в бронзе рядом с Крыловым, я достойна уже... Сидит Крылов, а на плече у него – этакая старая ворона! Только вместо сыра у нее в клюве – студенческий билет...
– Щемящий образ. А Катя – Лиса, так надо понять? – у него желваки заходили от возмущения.– Окстись! Если всюду тебе мерещится ее славная мордочка, – я за это не отвечаю...Он замедлил шаг. Поглядев на него, бабушка поспешила раскаяться:
– Ну не гневайся, ну не буду... Понимаешь, меня сбивает с толку неясность твоей роли. Или то, что их сразу три!– Какие еще три?– Культурно-просветительная – раз. Организационно-меценатская, связанная со мной, с какими-то видами на меня, – это два. И, наконец, главная... определи ее, как хочешь, сам... но, по-моему, там все решает Эрос...Женя почему-то ударил палкой по урне для мусора, случившейся по пути.
Но факты – полупризнал:
– Занятно. Ну допустим, допустим... Дальше-то что?– А дальше – у меня маленькое опасение... только ты не рычи, я была бы рада ошибиться! Женька, а не может быть так, что самой Кате требуется только второе? Чтоб вытащили ее в Москву и поставили на лестницу-чудесницу, везущую куда-то вверх? А вся культура и вся лирика – это так... сбоку припека?Он посмотрел на нее так, что она закрыла рукой лицо в комическом испуге.
– О, Боже... Марат, Дантон и Робеспьер, вместе взятые! Сказала ведь: это предположение только и дай Бог, чтоб оно было ошибочное...Около фотоателье Замятина вздохнула:
– Хотела еще одну вещь сказать чисто фактическую, но ежели из-за этого я враг, – не буду.И пошла дальше.
– Скажи, – попросил Женя. – Скажи, это важно мне.– Вот именно: нельзя ведь, чтобы тебе долго вешали на уши холодную вермишель? Мы сейчас прошли фотосалон... вернись, глянь на витрину.Женя вернулся. Центральное место в экспозиции фотографий занимала та, где Катю обнимал матрос.
– Ну и что? – быстро спросил Женя. – Ну и что?Но потом замолчал надолго. Матрос, известный нам под именем Костика, выглядел счастливчиком. Катя, хотя и уступала ему по части ликования, красовалась на главной улице по праву. Оба были в тельняшках, и очень вызывающей получилась у нее свободная от лифчика грудь.
Чтобы увести Женю оттуда, Замятиной пришлось вернуться за ним и взять его под руку:
– Пойдем, мне надо еще на почту...
22.
К телефонной кабинке со словом "Москва" на стекле была очередь, как всегда. Ксения Львовна закрепилась в ее хвосте и вышла на порог покурить. Женя что-то чертил на испорченном телеграфном бланке. Потом поднялся из-за стола и, вялый, рассеянный, тоже вышел наружу. Не глядя на бабку, произнес:
– Сегодня, ты говорила, тебя везут в Домский собор?– Да, а что? Второй билет есть, но ты ведь заранее сказал, что не сможешь?– Я смогу, пожалуй. Был назначен урок, но я отменю.– Ну да... в конце-то концов, ты ж на отдыхе...– Вот именно.Они прохаживались там, у входа на переговорную. Неспокойно было Ксении Львовне: слишком явно и на глазах поскучнел ее Женька. Она решилась вернуться к болезненной теме:
– Слушай-ка... наверно, я зря в это влезла. Ты не особенно прислушивайся.– К чему?– Ну к моим предостережениям, страхам. Если тебе хорошо с ней – это и есть главное, вероятно. А матрос этот... очень может быть, что он – вариант моего Лаэрта... Студент мой, Лаэрт Курдиян, уходил в армию и попросил меня сфотографироваться с ним на память. Ну доставила я ему это удовольствие, а как иначе? И не думаю, что его девушка должна теперь шибко мучиться... А по-твоему?Женя улыбнулся только.
– Она мне вообще-то симпатична...– Девушка Лаэрта?– Да Катя твоя! Ты прости, Женька... может, я действительно забыла, как это бывает... Знаешь, дай пенсионерам власть – за поцелуи штрафовали бы на санэпидемстанциях!Он кивнул, усмехаясь. Какое-то время они еще топтались на каменном крыльце. Потом Женя подошел к местному автомату, он висел тут же.
– Смотри, тут указан телефон спасательной...– Так позвони! Или ты решил не отменять ничего?– Вот думаю... Нарушить слово, отменить ради концерта урок – в этом есть что-то немузыкальное. А?23.
Инка поменяла холодный компресс на катиной физиономии.
– Очень раздуло? – спросила Катя, хотя зеркальце держала в руке.– Да терпимо... я думала, хуже. Интересно вот что: теперь это семейство навсегда отвалило от тебя или опять будет швартоваться?Телефонный звонок. Подошла Инка.
– Да? Алло? Ну что молчите-то?Швырнула трубку.
– Борис, наверно. Хотел послушать, дышишь ты еще или нет.Аппарат зазвонил снова.
– Спасательная! – грубым голосом сказала Инка в трубку. – Не Катя, нет... А кто спрашивает? Огарышев? Что-то не слыхала... Это, случайно, не вы репетитор ее?Катя хищно, стремглав выхватила у нее трубку; компресс при этом полетел на пол.
– Сам позвонил, надо же... Спасибо! Женя, можно я не приду сегодня? Нет-нет, я хотела попросить: давай наоборот – ты ко мне? Потому что... одну очень-очень важную вещь мне надо сказать. Такую, что у меня удобней. Да. И спросить... Не по прочитанному, – по жизни! Одна я буду, одна! Когда? Аккуратней только дорогу переходи...
И положила трубку. И как-то незряче посмотрела на Инку. А Инка встала, деловито оглядела помещение.
– Свечи есть?– Есть... а зачем?– Доставай. Две свечи, больше не надо. И негромкую музычку. Лучше даже классическую. Найдется такая?– Симфонии, что ли? Нету... откуда? Ин, а зачем?– Ну что "зачем"? Я поняла, что ты решила: сегодня или никогда - правильно? А для такого вечера нужен душевный комфорт... чтоб никакой казенщины. Прейскурант на стенке – за что какой штраф – я снимаю... Нету классической – поставь Мирей Матье: лучше, когда не по-русски... А за нос не переживай, он глаза не бросается... если, тем более, полумрак...– Да у меня еще затылок болит! И губа.– Вот губе потерпеть придется: еще не так заболит. Ясно? Теперь – что надеть? Индийский твой пуссер из хэбэ – не здесь у тебя? Нет? А, черт... О, короткий халатик! Еще лучше даже. Надевала при нем?– Один раз. Да он не особо внимание обращает...– А ты сама обрати!Попутно они делали уборку.
– Что еще? Кофе растворимый есть?– Мне аэрофлотского достали, тридцать пакетиков.– Я возьму десяточек. Потому – заработала. Или нет? – Инка зажгла свечи. Катя приготовила кофейные пакетики.– Вот, забирай... – Поцеловала подругу. – И уходи, Инночка. А то он застесняется, ты не знаешь его.– Да ну? Я думала, в Москве не осталось уже стеснительных...24.
– Можно, входи, – сказала Катя и опустила звукосниматель на долгоиграющий диск. Женю встретила песня "Чао, бомбино, сори". Он щурился, улыбался, вдыхал запах свечей и духов (прежде Катя не так щедро ими пользовалась... Разлила случайно? Он не решился прямо спросить).
– Добрый вечер. У тебя случилось что-нибудь?– Нет, нормально все... Только я не все прочитала, что ты велел. не мой сменщик веслом заехал по носу, случайно... Ну и в голове после этого вроде как смеркается... Садись.– Что, и сейчас больно?– Нет-нет. Если хочешь, можем позаниматься для начала... А потом отдохнем.Он рассмеялся.
– Что я смешного сказала?– "Если хочешь"! Ну, допустим, хочу. Только хватит моих монологов - сегодня твоя очередь поговорить. Могла бы?Вместо ответа Катя стала быстро листать книжку, нашла нужную страницу и подала Жене, ткнув пальцем: – Вот отсюда...
– Начинать?Он кивнул, и она приступила "с выражением":
– Станиславский. Годы жизни и деятельности: 1863 – 1938-й. Первая фамилия его – Алексеев. Происходил из купцов, но к купеческим занятиям имел равнодушие. Он мог все богатство отдать за театр. Вместе со своим другом Владимиром Ивановичем он открыл новый способ игры для всех артистов, не только нашей страны, но сначала, конечно, нашей. Ему хотелось, чтобы зрители верили, как дети, и даже не понимали: где это они очутились... и чтоб сами артисты думали, что это не выступление, а жизнь. Раньше они думали, что выучить роль, загримироваться и надеть костюм того человека – это уже все, а Станиславский учил, что – нет, он им кричал: "Не верю!", и они начинали снова, а он опять не верил, и они, уже Народные и Заслуженные, все нервы себе изматывали, а все-таки не получалось, как ему надо, и тогда он выходил сам и показывал. Показывал он гениально, все восхищались. Как он показывал, так никто не мог, но искренности у них становилось уже намного больше, и тогда сам Станиславский смеялся, как ребенок в пенсне – от радости, что похоже на жизнь... Он сделал свою первую постановку про царя Федора... – она вдруг остановилась с разгона, чтобы спросить: – Жень, я вот только не поняла: это была опера?
– Как опера?! – только что Женин взгляд был веселым, а тут омрачился. – Где опера? В Московском Художественном? Ты сама – как тот зритель, не понимающий, куда он попал...
– Я же сказала: веслом меня шарахнули! Все, вспомнила, это я с "Борисом Годуновым" спутала. И потом, в опере никогда не будет так правдоподобно, как в жизни – да? И еще в оперетте. А по мне – так это лучше, что не похоже... Уважаешь оперетту?
– Разве что издали. Не бывал.– Как? Ни разочка?– Нет.– Значит, в первый раз пойдем вместе! Когда я в Москву приеду. Насчет билетов, я думаю, твоей бабуле отказа не бывает?Он сделал неопределенный жест, означающий, что за бабкино всемогущество он не ручается, иногда оно срабатывает, иногда нет...
– Тебя такой свет не раздражает?– Нет.– А теперь мы книжки все закроем... отложим... и немного развеемся. После травмы надо мою бедную головку поберечь. Как тебе мой халатик?Она прошлась перед своим учителем и покружилась.
– Нравится...– Представляешь, он мне задаром достался! На вашем восьмом этаже жила супруга какого-то режиссера или дирижера, я точно не знаю, но ко мне она относилась замечательно. Это позапрошлое лето. И вот ей уезжать, а перед этим халатик был на балконе сутки или двое. Ну и, конечно, на нем голуби отметились. Так она побрезговала его брать в таком виде! А стирать уже было некогда. И подарила! Смешные люди... Такая фирма, а ей, видишь ли, от голубей противно... Голубь же – не корова! Теперь даже точечки не найдешь... а запах ее духов, странное дело, еще слышно...
Он покрутил головой и встал.
– Катя-Катя... Вот ты говорила, что тебе надо уехать отсюда... Необходимо, согласен. Чем скорей, тем лучше. Нельзя тебе жить в постоянном контакте с этим актерским домом...– Это почему же? Если я сама в артистки наладилась?– Нет, Катя, нет! – он стиснул ладонями виски: некоторые ее словечки казались ему нестерпимыми. – Ты видишь малую часть их жизни, одну двенадцатую! Люди в отпуске, все их установки – нестрогие, расслабленные... от столовой до кино, от пляжа до бара... Мне неприятно тебя пилить, да и права у меня нет такого, и все же... Пойми, нельзя тебе на это равняться... и довольствоваться обносками из этого дома!
Она оскорбилась:
– Да новый совсем халатик! "Обно-сками!".. А в баре я за неделю два раза была, из них один раз с тобой – много?Он встал, прошелся. По-прежнему пела Мирей Матье.
– Ну хорошо, пили дальше, говори уж все, – разрешила Катя. – Басню никак не выучу – да? Увиливаю от твоей бабушки... Жень, я полы ей помою с удовольствием, сколько надо – столько раз и помою, это мне легче, чем пять минут экзаменоваться...
– Интересно, – прищурился он. – И как же поверить после этого, что ты с детства мечтала о театре? Что нет для тебя другой судьбы?– Ругай-ругай, все правильно, – вздохнула Катя.– Катя, а если б тут был дом не актеров, а журналистов, допустим? Планы были бы уже другие?– Ну да, да, легкомысленная я! – жалко улыбнулась она. – Тогда я говорила бы, что с детства обожала писать заметки...Он даже свистнул.
– Бесподобно! Послушай, но я-то ведь серьезно отнесся! Ксеня смеется, что я стал соковыжималкой, добывающей для тебя квинтэссенцию из всех этих книг... Нет, Катя, это не легкомыслие уже. Это вероломство!
– Ругай, еще ругай! Это у тебя от неравнодушного отношения, да?Не видела она, не понимала, какой кислой показалась ему только что добытая "квинтэссенция"...
– Только не думай, что я неблагодарная какая-то...Она вошла в освещенный круг, где стоял он. Возникший на стенке "театр теней" показал, как она поцеловала его несколько раз, поднявшись на цыпочки. И как он стоял, обескураженный и послушный, словно лишенный своих интеллектуальных доспехов, которые сделались вдруг до смешного ненужными, как средневековые латы и щит...
– Боишься меня? – насмешливо-ласковым шопотом спросила она. – Боишься, что это нас выбьет из графика подготовки?На обворожительное это издевательство он не ответил, он целовал ее жадно, он хотел целовать ее всю, и она слабела уже. Впервые можно было хотя бы с самим собой не хитрить, не играть в прятки! Вдруг, посреди этих сладких вольностей, он оторвался, как забулдыга от вина, – чтобы задать вопрос:
– Катя... А могу я узнать про того матроса? С которым ты в витрине фотосалона?У нее расширились зрачки.
– Ну Инночка... Неужели выставила? – она скрипнула зубами. – Жень, ты не бери в голову! Я зашла к подруге, она там работает. И был там матросик, он догуливал свои десять суток отпуска. И хотелось ему козырнуть на корабле, что есть у него девушка или даже невеста... Ну и попросил. А мне жалко? Да на здоровьичко! Но одно дело – перед чужими моряками, и совсем другое – на главной улице своего местожительства, правда же? Утром я или витрину им разобью, или они снимут, я не попрошу, я потребую!.. Иди сюда, - она усадила его на топчан. – Ну? Хорошо все объяснилось? Про матросов нет вопросов? А теперь поцелуй меня...
Его уже не требовалось просить дважды, хотя и был он неловок. Потом она откинулась, давая себе передышку, и засмеялась:
– А все-таки видно: у вас на философском это не проходили!– Не надо так, – морщась попросил он. – А то я подумаю, что тебе еще в седьмом классе легко давался этот предмет...Влажно блестя глазами (под правым все отчетливее лиловел фонарь!), она дразнила его:
– В седьмом? Дай вспомнить... В отличниках не были, нет. Но интересовались, конечно... Поэтому и смогли, в конце концов, заинтересовать такого редкого типа! Тебя же надо под стеклом держать! В одном экземпляре. Ты ж один такой! Я, может, искала как раз такого... серьезного... образованного... целеустремленного до ужаса... всегда выбритого хорошо... Вот только мускулы, наверно, жиденькие... – Она пощупала и удивилась. – Слушай-ка, нет! Очень даже наоборот! Жень, а с чего это они такие у тебя?
– От костылей. Три года как-никак. Вес тела принимаешь на руки полностью.Краткая пауза... После нее Катя объявила:
– Скажи своей бабушке, что мне все это годится! Или нет, пока не говори... Сильно она напугается, как думаешь? Хотя сначала-то все они пугаются, это нормально... Жень, а знаешь, в первые дни знакомства я про тебя решила, что ты "пиджак"! Это у шоферов есть такое слово.
– Да? А к тебе оно как попало?– А я ведь шоферская дочка. Только папаня от нас газанул и растворился в синей дымке! Давно уж: еще главного корпуса не было у вашего Дома... Но это я отвлекаюсь. Про что говорили?– Про то, как я был "пиджаком".– Ага! Фирменным! Обожди... ты как в первый раз появился тут? С каким-то ребенком, что ли?– Да. А во второй – пришел узнать, не здесь ли солнечные очки оставил...– Во! Я говорю: "нет, ищите где-нибудь еще". А ты: "спасибо, спасибо, извините" – и улыбаешься так, как будто и очки свои вернул, и к ним еще большую конфету дали! Тогда я в мыслях и прозвала тебя "пиджаком"... На, кстати, забери... а то я все забываю.
И она достала из тумбочки его затемненные очки.
– Как? – изумился он. – Ты же тогда сказала...– Ну да, да, хотела прикарманить, – спокойно улыбалась Катя. – Что упало, то пропало! И нечего так смотреть... Говорю же: ты был для меня не ты, а "пиджак", посторонний московский фраер! Которые бывают хорошими, поскольку что им самим хорошо... Видишь, честно же говорю.
Он тер себе лоб, он не смотрел ей в глаза; эта запоздалая честность была тяжеловата ему... И нужные слова не приходили.
– Слушай, Катя... что тут сидеть? Лучше подышать выйти...– Ой, ой, задохнулся он! – скривила она губы. – Что, глупо сделала, лучше было бы совсем без отдачи? Теперь будешь бояться за свои часы, бумажник... да?– Перестань!– Да, Женечка, вот на какую ты напоролся... А все – биография... Бабушки такой у меня, конечно, не было... И не записана я в Ленинскую библиотеку... А от осины не родятся апельсины! – это факт, народная мудрость. А ты решил: нет, дай-ка я мичуринцем буду, сделаю осине апельсиновую прививку! Что, что ты мне руку сжимаешь? Неправильно говорю? Говорю все как есть...
И она запела, смеясь, но уже и плача: "Как бы мне, осине, к апельсину перебраться?! Я б тогда не стала гнуться и качаться!"
– Катя, ну не кривляйся... не надо! – просил он.– Вот примерно такая я артистка! Так себе, да? – она перевела дух, потом округлила глаза и сунула пальчик в рот, с тем самым выражением, с каким просила угостить ее в баре. – Жень, а по правде, ну совсем кроме шуток: нельзя так сделать, чтобы, кроме твоей бабули, никому не показываться?
– Не понял... Здесь или там? Там даже Константин Сергеевич не решал бы один, там комиссия...– Ну ладно, пусть. Но бабуленькин голос – он главный? Заступится она или нет?! Только не финти!– Да за что заступаться? Она же сама этого не знает, пока ты тянешь с показом!.. Я ж предупреждал, Катя: это не моя компетенция...Катя грустно шмыгнула носом:
– Понятно... Юный мичуринец притомился: возни с этой осиной многовато... Кофе хочешь аэрофлотское?Он покачал головой. Кончилась одна сторона пластинки; он хотел спросить, надо ли перевернуть, но обнаружил, что Кати нет в помещении.
Она брела к морю.
* * *
Было темно, в Доме имени Неждановой наверняка уже был отбой.
Катя сидела в луче своего прожектора на борту той самой лодки, из которой выдворяла когда-то Женю суровым распоряжением в мегафон... Теперь он приблизился и был не менее суров, чем она тогда:
– Я все понял, Катя. По крайней мере понял свою роль при тебе. Я – средство доставки.– Чего-чего? Ой, ты, главное, не придумывай лишнего, и так все трудно... Вот хочешь правду, если на то пошло? Всю-всю? И даже про того матроса? Да, он был мой жених... наврала я...– Не надо, – перебил он непреклонно. – Главное, чтоб ты сама различала, что – правда, что – нет...– Жень, я знаю одно: ты мне пристегнул крылышки! Не обидно тебе, если они обратно отвалятся?– Да какие, к черту, крылышки! Созналась же ты, проговорилась, что театр, актерство – совсем не твоя страсть...– Ну и что? Ну если и так? А в Москву я хочу!– Ха! Вот это я и понял, Катя. Что ты стремишься туда, как все три сестры у Чехова! А я – средство доставки! Ишак такой... который везет тебя в столицу, на карнавал, на фиесту... К странной жизни, где право на образование как-то сливается у тебя с правом на отдых, а права на труд нет совсем! Это призрачная жизнь, Катя, опереточная, я не знаю такой... и я не повезу тебя туда, извини.
Она плакала:
– Что ж ты за человек?! Его целуют, ему – про любовь, а он – про Конституцию: право на труд... право на отдых... Женечка, миленький, я почему в Москву-то хочу? Может, потому, дурачок, что в ней – ты! Ты ведь мне теперь кто? Ты мой Константин Сергеевич... мой Владимир Иванович... мой Ален Делон, мой Олег Меньшиков... да что там! Ты – мой президент, если на то пошло... – и вдруг она припала губами к его руке.
Ему это показалось грубым наигрышем, театром дурного вкуса.
– Брось, Катя: медузы, наверно, и те смеются...– Сам ты медуза!– Возможно. А еще я – хромой ишак, который заупрямился: не везет туда, куда тебе надо! И "пиджак" я. И фраер. Катя, а тебе не кажется, что твоя спасательная станция... что там пожар?!Катя глянула и ахнула. В домике что-то явно полыхало. Еще не сам он, но в нем.
– Свечи, свечи же мы не задули!.. А там занавеска...
Бежали оба, но Катя, конечно, быстрее. Ветер свистел в ушах! Скорей, скорей... Вода в ведре, слава богу, есть... еще в умывальнике... Добежала, сразмаху выплеснула всю наличную воду из ведра на уже набиравший силу пожар... Когда Женя доковылял к ней, она топтала сорванную шипящую занавеску – и хохотала! Так хохотала, словно ничего смешнее сроду не видывала за свою 18-летнюю жизнь...
Любителю точных фактов сообщаю (с какими чувствами, каким тоном - другой вопрос!), что в ту ночь они все-таки были близки, наконец. Только это не смогло ни решить, ни снять никаких проблем... Разве что, наоборот, добавить.
25.
Бильярдная. Здесь Замятина довольно успешно обыгрывала в "американку" молчаливого партнера. Вошел другой ее партнер – по преферансу, седовласый и румяный, с зубочисткой во рту.
– Почтеннейшая, а ужин-то, ужин?– А ужин рекомендуется отдать врагу...– Нет, я отведал. Кстати, не знаете, почему сегодня так вкусно? Приехал туз из Министерства культуры или секретарь СТД? "Своячка" в среднюю, Ксения Львовна! – закричал он. – В среднюю!– Нет, я – в уголок...После результативного ее удара этот пожилой жизнелюбец сообщил:
– Там на столе, между прочим, записочка вам.– Да? Благодарю. Мы уж скоро...– А я принести могу, все равно бездельничаю. Поухаживать за царицей своей молодости – ничего нет слаще...– Вот-вот, льстить мне прошу как можно грубей! Кстати, милый флигель-адъютант, не видели вы там Женю моего?– Никак нет, Ваше величество. И за обедом его не было...– Да я знаю, где он! Только не представляю, что он там ест. – Удар. – Ах, черт, какого шара упустила!– Так я принесу депешу-то.Спустя еще три удара он возник вновь и с поклоном положил на борт бильярда сложенный вчетверо листок.
– Спасибо, голубчик. – И к партнеру: – А вы бейте, бейте... я только на три секунды отвлекусь.
Первая же фраза в записке заставила ее измениться в лице.
"Прощаюсь заочно, т.к. не хочу диспута: уезжать мне или оставаться... Совершенно случайно повезло с билетом..."
– Вот балда! Но почему, почему вдруг?! – обратилась она со своим изумлением к партнеру, который покорно ждал ее удара. – Вы не обижайтесь, я не смогу больше. Засчитайте мне поражение.
И вышла.
В коридоре прочитала чуть дальше:
"Ты во многом была права..."
– В чем я была права?! – спросила она сама себя.
Записка объясняла:
"Ты была права, когда говорила и pro и contra. Я запутался. Не сердись. Если сумеешь быть полезной девушке, – не откажи..."
– Ксенечка Львовна! – встревоженно окликнул ее седовласый "флигель -адъютант". – Я могу быть полезен?– Вы? Вы – нет, спасибо.– Если что срочное, можно же директорскую "Волгу" попросить, вам отказа не будет...– Да при чем "Волга", когда тут опять философия! "Ты была права, когда говорила и pro и contra"... Так разве бывает? У нормальных, я имею в виду, людей? У не-диалектиков профессиональных?26.
Дождик прогонял с пляжа публику. Он на глазах усиливался, – и не выдержали даже обладатели солнечных зонтиков, а также те, кто считал себя выше этих пятиминутных прибалтийских метеокапризов...
Пляж пустел, но радиоголос со спасательной станции, казалось, не нуждался в слушателях... Катя читала инструкцию:
"...Человек идет ко дну не от самой судороги, а от потери самообладания. Так что помните это и не пугайтесь. Потрите сведенную ногу рукой или другой ногой. Боль иногда можно снять посредством другой боли: впившись в соответствующее место ногтем или другим острым предметом, если он имеется при себе, – заколкой из прически, например. Думать при этом старайтесь о чем-нибудь постороннем, отвлекающем, но главное – не теряя времени, плыть к берегу..."
Дверь распахнулась – ее толкнула спиной Инка, которая, входя, закрывала одновременно зонт.
– Катерина! Ты что, мать, для кого твоя лекция? Ливень же!Катя вяло обернулась:
– Да? Разбежались все? Ну, скатертью дорожка... – и она выключила микрофон.Инка разулась и села на топчан по-турецки:
– Ну? Так что у нас на том самом фронте?По Катиному лицу блуждала усмешка. Речь была замедленная:
– Мать позвонила мне. Говорит: уехал репетитор твой... Увидела она, что он с чемоданом. Глупо так пристала к нему: говорит, как же это, у вас же еще девять дней законных?
– А он?– "Дела, говорит, срочные. Всего вам доброго..."Инка просвистела какой-то музыкальный эквивалент поговорки про бабушку и про Юрьев день.
– А ты? А про тебя – ни слова?Катя не реагировала на вопрос.
– Струсил клиент! Сам себя испугался да той же мамаши: как бы она сюда не заявилась с родительским благословением! Господи, да вечно одно и то же. Я тебе про своего физика-теоретика рассказывала? Кать! Ну чего ты такая... как рыба мороженая? О ком страдать? Сама ж говорила, - с палочкой он... Колченогий то есть? Слушай, ты звякни этой бывшей "звезде" – может, она объяснит, что был ему срочный вызов с работы...
– Да какой еще вызов? Каникулы там! Он же в школу трудоустроился. В начальную школу, в первый класс "Г"...– Нет, кроме шуток? Так это уж совсем анекдот! И для этого философский надо было кончать? Слушай, подруга... так с этим "бизнесменом" ты и на "Запорожец" не скоро села бы! Нет, Кать, все это для нас чересчур... интеллигентно!
И они захохотали. У Кати толчками вырывался горловой смех:
– Я поняла, почему он этих "горшочников" учить будет!– Ну?– Души у них еще чистые... неиспорченные они!– Слушай, так в яслях же еще чище? Пошел бы нянечкой! – И новый приступ смеха.– Нет, его самого... нянчить надо! Переводить через улицу... Воду он, наверно, только кипяченую пьет... А как он сказанул один раз Виталию... ну это актер такой, слегка ревновал меня, когда вместе с ним видел... "Пожалуйста, говорит, сделайте так, чтобы мне не пришлось вас бить по лицу. Я, говорит, ни разу не пробовал... а мне бы не хотелось". Ну?– Ну, умора, Кать! Лопух, и к тому же юродивый, – больше никто так не скажет!Посмеялись еще. Инка не заметила, когда и как этот смех перешел у Кати в слезы: она была сильно озадачена таким переходом:
– Ты чего, Кать?! Катенька... было бы о ком! Мы ж разглядели: ничего там особо ценного...– Уйди, – сказала Катя с ненавистью. – Уйди отсюда, пока я тебе... чтоб не пришлось мне бить тебя по лицу!– Ну вот... – Инка стала обуваться. – Никогда б не поверила, что юродством заразиться можно... В чем дело-то? Чувак же был тебе без надобности, ты ж хотела заиграть его просто – и совсем для другой цели...– Уйдешь ты или нет? С этими своими словечками? И с целями своими? Я за эти дни отвыкла от них! Отвыкла!!!Она упала лицом вниз на топчан и завыла. Рука ее сжимала солнечные очки Жени – он, оказывается, так и не забрал их...
27.
– Просьба к отъезжающим занять свои места. К провожающим – выйти из вагона!Женя Огарышев стоял у коридорного окна. Его слегка притиснули двое пятидесятилетних мужиков – по внешнему виду приличных, но "под градусом": от них, прямо скажем, разило...
– Что ж так на полуслове-то? – недоволен был первый. – Не увезу я тебя, не бойся, все успеешь досказать!– Зачем же проводницу нервировать? Если я найду ту газету, – могу прислать, мне нетрудно...– Вот и пришли! Без "если"!Они прошли в тамбур. Там, видимо, не дали им постоять, разлучили, и пассажир из Жениного купе скоро вернулся. С извинением он оттеснил Женю от наполовину открытого окошка, через которое с перрона подмигивал тот, второй.
– Слушай, – горячился пассажир. – Доскажи! Девчонка-то как же, девчонка? Чем дело кончилось?– С перрона, что ли, этот роман пересказывать? – фыркнул и развел руками его друг. – Это целый подвал был в нашей республиканской "Молодежке". Не, в двух даже номерах! С продолжением. А чего тебе так занятно?
– Это тебе "занятно"! А у меня своих двое растут! И от старшей я уже имею аналогичный компот! – гневно сказал в окно Женин сосед. И покраснел.
Когда поезд тронулся, он помахал своему провожающему совсем вяло. Будто разочаровался в нем.
(Все это рассказывается вовсе не потому, что наш герой проявлял повышенный интерес к чужому диалогу, к чужим отношениям. Не проявлял он интереса. Просто присутствовал при этом, погруженный в свое).
– "Занятно"! – бурчал себе под нос и крутил головой сосед-пассажир, дыша на Женю перегаром. – Куда уж занятней...Женя (его никто не поздравил бы сейчас с тем, как хорошо он отдохнул) смотрел на уплывающую назад вечернюю Ригу... Но тот попутчик прицепился к нему:
– Вот вы, я гляжу, интеллигентный человек, – вы помните, как Маяковский про луну сказал?– Я, наверно, только с виду такой – не помню, нет.– "В небе вон луна, – сказал он, – такая молодая, что ее без спутников и выпускать рискованно"...– Да, вспомнил. А к чему вы это?– Тихо! Теперь – вопрос. Искусственных спутников не запускали тогда, верно? Стало быть, это не про космонавтику. И не про астрономию... А про что?– Шутливая строчка просто, – сказал Женя сухо, бесстрастно.– Ах вот как? Юмор, значит? Легкомыслие? Шалость такая "занятная", да?! – горько стыдил его неизвестно за что, этот подвыпивший человек. – Только потом локоточки себе почему-то кусаем! – он даже изобразил, как мы это делаем и как недоступен нам локоть для укуса.
– Послушайте, но...Слушать странный пассажир не стал, махнул рукой, пошел в дальний конец коридора. С полпути вернулся, однако, дотронулся до Жениного плеча:
– Прошу извинить. Все в порядке. Луна действительно ни при чем. Погорячился. Затмение! Днем коньячок был задействован, полная боевая единица, а перед поездом еще "старка" и две пары пива...
– Я понял, ничего-ничего.Фирменный "Рига-Москва" развивал скорость.
* * *
Даже не знаю, виделись ли когда-нибудь еще Катя и Женя? У меня – ноль информации. В Юрмалу я перестал ездить еще раньше других москвичей.
Вот разве что... Нет, на информацию это ничуть непохоже. И вообще это не про них!
В погожий сентябрьский день 1995 года в центре Москвы, на Страстном бульваре, я увидел эту пару. Хорошо общались они, а чем хорошо – объяснить затрудняюсь. Она выглядела лет на 18-20, он постарше. Он что-то говорил, она за ним записывала в тетрадь, злясь на себя, что плоховато поспевает... Ни слова не долетало от их скамьи до моей, и я не скажу, о физике шла у них речь, о медицине ли, о японском ли театре кабуки... Что-то заставляло меня, однако, наблюдать за ними. Думаю, смутил их этот непрошенный мой интерес: она колюче глянула на меня, посовещались они, поднялись и пошли. Я еще и вслед им смотрел...
Оказалось, что он прихрамывает и у него палочка! – может, и нечего было бы пересказывать, когда б не эта деталь.
Ну похожая, похожая пора. И что это доказывало?
Ничего, ровным счетом. Только оправдывало – как-то очень окольно и косвенно – намерение вернуться к сюжету 20-летней давности.
1977 * * * 1995
А еще через год знакомый, приехавший из США, из Бостона, сообщил, что встретил там Катю.
– Позволь... ту Катю? Но как ты ее узнал спустя столько лет?!– Она, конечно, дама, но лицо-то запоминающееся, глаз таких не спутаешь... Пятый год владеет в Бостоне небольшим парикмахерским салоном. Замужем. За эмигрантом из Польши во втором поколении, у него тоже дело – рекламное агентство, кажется... У них дочь. Точнее – у нее. Поскольку уже из России Катя явилась в Штаты с маленькой девочкой, теперь – двадцатилетней красавицей.
– Погоди... А она не спрашивала о... вы не вспоминали...– Кого мы только не вспоминали! Даже Николая Лубяко из Макеевки! Ты сам, небось, такого персонажа не припомнишь! Но главное, – мой знакомый переменил тон, – главное, как она меня встретила. Будто я что-то значил в ее жизни! Причем – недавно! Глаза такие лучистые стали – я и у своих баб редко видел такие! Редко поводы им давал, скажешь? Может, и так. Для таких завидных излучений – может, и вовсе не давал...
Разумеется, я не мог не повернуть это к себе: "А я – часто? Даже той, с кем живу тридцать второй год?".
А летом 95-го, удалось и про Женю Огарышева узнать: он устроился в Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Место превосходное, но должность... Смотрителем его туда взяли. "Пока смотрителем", – так выразился он сам.
Что ж, для обладателя "красного диплома" МГУ – возможно, и скудно.
Но для философа – в самый раз. Вокруг – только шедевры, классика мирового искусства, а у тебя полным-полно времени, чтобы размышлять...
Говорят, на нем была жалкая лыжная шапочка. Представить бы лучше - какими были глаза под этой шапочкой. Но тут мне не помог человек, его встретивший, он не разглядел, и теперь мы с вами вольны представить себе какие угодно глаза...
= Конец =