"Новый мир" (N 4) продолжает публикацию книги Александра Солженицына "Угодило зернышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания" (первая часть - "Новый мир", 1998, NN 9, 11, 1999, N 2; вторая часть - 2000, N 9; начало третьей части - 2000, N 12; обещано продолжение). Теперь речь идет о 1982-87 годах. В главе 11 - "Испытание пошлостью" - рассказывается о судебных тяжбах, связанных с книгой Флегона и его антисолженицынскими провокациями, о том, как задумывалась книга Майкла Скэммела о Солженицыне и какой она получилась; Солженицын касается истории своего расхождения с другом по шарашке Львом Копелевым, отвечает на выпады Синявского, любопытно характеризует роман Войновича "Москва 2042":

"Книга о будущем Советского Союза повторяет Оруэлла робко, и советский мир подан не смешно - но неплоха небрежность повествования в сочетании с динамичным сюжетом. А что касается меня (гвоздь замысла), то во вводной описательной части кое-где она и весела, забавно видеть свое смешное и в самой злой карикатуре, да вот недотяг: не нашлось у Войновича самостоятельной живой находки, покатил все в том же гремливом шарабане: что я страшно-ужасный вождь нависающего над миром русского национализма. В резких сатирических чертах обсмеяна наша замкнутая вермонтская жизнь, что ж, посмеемся вместе, хотя обуродил меня за край. Что Войновичу удалось - это создать у читателей иллюзию, что он таки был у меня в Вермонте, пишет с натуры, - кто ж искуражится сочинить такое от копыт до перышек? Еще долго называли его "достоверным свидетелем" моей жизни в Вермонте. (А мы с ним даже и не знакомы, не разговаривали никогда)".

С особенным интересом читается глава 13 - "Теплый ветерок", где Солженицын рассказывает о том, как воспринимались им первые вести об изменениях (не то мнимых, не то реальных) в СССР (начало "перестройки"). Описание лета 1987 года синхронно событиям и авторским переживаниям: "Допустит ли Бог вернуться на родину? допустит ли послужить? И - в момент ли нового ее крушения или великого устроения? <...> Да даже только для живого присутствия при будущих событиях, даже не участвуя в них прямо? И само присутствие могло бы стать видом действия? И помочь донести накопленное миропонимание до следующих поколений. Может быть и не риском-напором, как раньше, а выполнить задачу одним продлением жизни: само долголетие могло бы стать ключом к выполнению? <...>

От самого "Ивана Денисовича" я уже столько раз послужил мечом разъединяющим. И ожесточение схваток последней дюжины лет все время разделяло меня со множеством сил и западных, и происхождения отечественного - и то все было неизбежно. А в душе желание: не разделяться, не разделять, а - слить всех, кого доступно, послужить для России объединяющим обручем.

Это ведь и есть подлинная задача".

В журнале также опубликованы две важных статьи на церковные темы. Первая - "Церковный взгляд на общественное оздоровление. К принятию "Основ социальной концепции Русской Православной Церкви" священника Алексея Гостева - носит по преимуществу информационный характер. Во второй - "Новое исследование по старым рецептам" - священник Владимир Вигилянский полемически откликается на коллективный труд "Старые церкви, новые верующие. Религия в массовом сознании постсоветской России" (СПб.: М., 2000; под редакцией проф. К. Каариайнена и проф. Д. Е. Фурмана). Автор очень точно показывает, как за "социологией" скрывается "идеология", за "беспристрастностью" - воинствующий атеизм.

Привлекательны рассказ Юрия Буйды "Степа Марат" (продолжающий фантасмагорически-бытовую линию его сборника "Прусская невеста"), поэтические подборки Виктора Куллэ и Владимира Салимона. Его и процитируем: Что в сердце эхом отзовется - / калитки стук иль скрип колодца? // Лодчонка, набок накренясь,/ одним бортом черпает грязь./ Того гляди - уйдет под воду. // Как будто снова в моду/ вошел суровый стиль:/ поднялся ветер,/ закружилась пыль.

О романе Дмитрия Быкова "Оправдание" (окончание, начало в N 3) мы уже говорили подробно - см. "Время новостей" от 6 апреля.

В "Знамени" (N 4) завершился "гастрольный роман" Владимира Рецептера "Ностальгия по Японии" (начало в N 3). Давние впечатления от вояжа БДТ в Страну восходящего солнца удачно перемежаются другими гастрольными сюжетами - к примеру, чехословацкими (там застигло театр известие о смерти Брежнева, а прежде там рассказчик обрел и потерял большую любовь). И аргентинскими (оказывается, дед и бабка артиста до революции отъезжали в Буэнос-Айрес, там даже родился его отец, но все семейство вернулось в Россию, а мы таким образом обрели незаурядного артиста, режиссера, пушкиниста и писателя). И ташкентскими. Здесь, кроме прочего, рассказано о том, как Рецептора принимал хозяин Узбекистана, кандидат в члены политбюро и автор романов эпопей Шараф Рашидов. Все шло мирно, но товарищ Рашидов решил попенять бывшему ташкентцу за "бегство". "- И все-таки, когда было землетрясение, вас с нами не было.

- Ну, знаете, Шараф Рашидович, землетрясение, к несчастью, никто не мог предсказать, но даже и вы, признайтесь!..

Ответ, видимо, его удовлетворил как признанием высоты его положения, так и констатацией независимости природы, и Рашидов усмехнулся.

- Это вы правильно заметили, - сказал он, глядя на Нишанова (секретарь по идеологии. - А. Н.) и, подумав еще, диктующим тоном начал формулировать:

- Если кто-нибуд будет вас упрекат, вы никого не слушайте. Ты - наш. Мы считаем тебя нашим полномочным представителем Ленинграде. Недаром вы бываете Ташкенте, не забываете нас. Приезжайте еще, что-нибудь сделайте для нас. Мы будем вам помогат. Передайте от нас привет товарищу Товстоногову". Легенда о прощении "блудного сына" была готова. Приятель Рецептера, устроивший ему рандеву с властителем трижды пафосно воскликнул: "Сорок восим минут ты был у товарища Рашидова".

Впрочем, о питерских делах Рецептер тоже рассказывает с большим вкусом. А всего лучше пишет о коллегах по БДТ: от Товстоногова, легендарного завлита Дины Шварц и замечательных актеров (Зинаида Шарко, Олег Басилашвили, Владислав Стржельчик) до гримеров и рабочих сцены.

Совсем другие воспоминания легли в основу небольшого романа Феликса Светова "Мое открытие музея": арест отца в 1937 году (с последующим "десять лет без права переписки"), арест матери и поездка к ней в лагерь, попытка что-то узнать об отце в чекистской приемной на Кузнецком, диссидентские сборища, тюрьма, ссылка... Светов пишет фрагментарно. И подчеркнуто лирично. Чему отнюдь не мешает страшная фактура. Кажется, роман не сложился бы без сквозной и пронзительной темы поздней любви повествователя. Любви, которая противостоит небытию и оживляет давние чувства - к ушедшим родным, близким, друзьям.

Стоит внимания рассказ Евгения Шкловского "Порча".

Заседание в "конференц-зале" посвящено "Итогам советской культуры". Итожили ее "составляющие" сперва на конференции в Женеве, а потом в "Знамени" Яков Гордин (историческая проза), Наталья Иванова (феномен ностальгии по советчине), Симон Маркиш (изучение античной культуры - страшно любопытно!), Владимир Новиков (авторская песня), Борис Фирсов (социология), Сергей Юрский (кино) и организатор симпозиума Жорж Нива.

На поэтической полке разместились удачные подборки Александра Левина, Дмитрия Воденникова, Елены Лазуткиной и Светланы Кековой. Ее стихотворением и закончим этот обзор:

Виден в небе Овен сквозь глаза Тельца./ На цветах в июле нежна пыльца./ Не скрывай от нас Своего лица. // Чьи рога, как лира, а глаз - агат?/ Проплывает облако, как фрегат./ Тот, кто знал, что беден, - тот был богат. // Он одной рукой открывал ларцы,/ а другой ломал от куска мацы,/ за лачугу он отдавал дворцы. // Млечный путь широк, как река Десна./ Человеку земная судьба тесна./ Он в ее тисках, как в оковах сна. // Он бы мог еще совершить бросок/ через глину, камни, морской песок,/ чтобы воздух был, как вода, высок. // Чтоб вода была, словно жизнь, быстра,/ и стояла смерть, как ее сестра/ среди памяти Твоего костра.

18/04/2001