[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Неутоляемое «еще!»
Памяти Андрея Вознесенского
«Умирайте вовремя / Помните регламент…» / Вороны, / вороны / надо мной горланят <…> Обещаю вовремя / выполнить завет — / через тыщу / лет!
Не сдержал обещания. Умер, едва вступив в свой 78-й год. После долгой и мучительной болезни. После полувека с лишком непрерывного и ошеломляющего стихового полета. Парками, скверами / счастье взвилось. / Мы были первыми. / С нас началось — // рифмы, молитвы, / свист пулевой, / прыганья в лифты / вниз головой! / Сани, погони, / искры из глаз. / Все — эпигоны, / все после нас… (1956). Ну да, «поэт — всегда первый, или никакой». Андрея Вознесенского истово любили и яростно отвергали, но «никаким» назвать его было невозможно. Его корили за манерность и амбициозность, легкомысленное обращение с серьезными темами и эксплуатацию чужих «приемов», холодную мастеровитость и упоение публичным успехом, многописание и самоповторы, эгоцентризм и жадный интерес ко всему, что творится на Земле и в ее окрестностях, сиюминутность, богохульство, замаскированный конформизм, удачливость… Корили за то, что когда-то (обычно — в отрочестве и юности) любили его (особенно — молодого да раннего) так, как любят лишь великих поэтов. За то, что видели в нем законнейшего наследника Маяковского, Пастернака и Цветаевой, а то и Пушкина с Лермонтовым. За то, что он на любых виражах оставался (или казался, или умел себя представить) ясноглазым подростком, чье восхищение миром, возлюбленными (всегда — первыми и единственными), друзьями (всегда — в чем-то да гениями), деревьями, закатами, барами, храмами, аэропортами, стихами, статуями, картинами, танцами, ритмами, океанами и звездами неотделимо от столь же бурного и неприкрытого восхищения собой. За то, что он был Вознесенским — и другого такого не было. И никогда не будет.
Он верил в свою поэзию, отождествляя ее с поэзий вообще. Прежняя готовила явление Вознесенского, будущая вырастет из его головокружительных творений. И он поможет этому великолепному будущему — всеми недюжинными силами. О чем и рапортовал своему главному — никогда им не виденному и совсем по-иному о поэзии мыслившему — учителю: Вы ушли, / понимаемы процентов на десять. / Оставались Асеев и Пастернак. / Но мы не уйдем — / как бы кто не надеялся! — / мы будем драться за молодняк. // Как я тоскую о поэтическом сыне / класса «Ан» и «707-Боинга»… / Мы научили / свистать / пол-России. / Дай одного / соловья-разбойника!.. // И когда этот случай счастливый / представится, / отобью телеграмму, обкусав заусенцы: / «ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ / РАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ — / ВОЗНЕСЕНСКИЙ».
Соловьи-разбойники если и народились, то свистят (уж которое десятилетие) совсем не по-вознесенски. Оставалось уповать на себя и на то настающее, что так долго ждалось и звалось, да все никак в настоящее обратиться не сподобилось. Арифметика архимедленна — / скоростной нас возьмет канун. / Я вернусь спиралью Архимедовой: / ворона или гамаюн? / Не угадывая последствие / распрямится моя душа, / как пересаженное сердце / мотоциклиста и алкаша. // Все запрещается? Заверещается. / Идут циничные времена. / Кому химичится? В Политехнический. / Слава Богу, что без меня. / Политехнический, полухимический / прокрикнет новые имена. // Поэты щурятся из перемен: / «Что есть устрица? Этот пельмень?» / Другой констатирует сердечный спазм: / «Могут ли мужчины культивировать оргазм?»… Все завершается? / ЗАВЕРЕЩАЕТСЯ!
И после торжествующего опровержения промежуточной неудачи, после обещания нового пиитического взрыва — не остановиться: И дебаркадерно, неблагодарно, / непрекращаемо горячо / пробьется в птичьей абракадабре / неутоляемое «ещë!» // Еще продлите! Пускай хрущобы. / Жизнь — пошло крашеное яйцо! / Хотя б минуту еще. Еще бы — / ЕЩЕ!
Это финал совсем недавней (2008), имитирующей подведение итогов и, увы, итоговой поэмы «Большое заверещание». Здесь бы поставить точку, но рвутся из памяти другие строки. О нерожденных поэмах. О пожаре в Архитектурном. Об осени в Сигулде. О соседствующих антимирах. О левом крайнем. И о сирени, которую везли из Варшавы в Москву в 1961 году. Ах, чувство чуда — седьмое чувство… / Вокруг планеты зеленой люстрой, / промеж созвездий и деревень / свистит / трассирующая / сирень! / Смешны ей — почва, трава, права…
P. S. Читаю почту: «Сирень мертва».
P. P. S. Черта с два!Как же в эту сирень верилось. И как — вопреки всему — иногда еще верится.
Андрей Немзер
02/06/10