[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Айда в «Жан-Жак»
Руссо исполнилось триста лет. Его звали Жан-Жаком. Близкие — в глаза, читатели-почитатели (может, и хулители тоже) за глаза. (Как Солженицына — Исаичем.) «Жан-Жак» — стильный кабачок; есть в Москве, есть в Питере. Интересно, какой процент тамошних гостей знает, чье имя носит заведение. Как бы французское. Соседнее (верно, тех же хозяев) зовется «Джон Донн». Тоже звонко, но на аглицкий манер. Я не Маяковский, чтобы громыхать из-за присвоения пивзаводу имени Бебеля (ни пива не люблю, ни социализма), но в сюжете с Жан-Жаком («Жан-Жаком») чувствуется какая-то — невесть чья — мстительная насмешка. Ну да, еще Пушкин (которого тоже оресторанили) посмеивался над «защитником вольности и прав»: Быть можно дельным человеком / И думать о красе ногтей… Вникать в изысканное меню — тем паче. Меж тем Руссо был хоть и не первым (ничто не ново под луною), но едва ли не самым прославленным противником роскоши.
А также наук, художеств, философствования и хороших манер. С тем в ненавистную культуру и вошел. «Цивилизованные народы, развивайте дарования: счастливые рабы, вы им обязаны эти нежным и тонким вкусом, которым вы кичитесь, этой кротостью характера и благоразумной сдержанностью нравов, которые делают общение между вами столь тесным и столь легким; одним словом дарования дают вам видимость всех добродетелей, хоть вы и не обладаете из них ни одною. <…> Ныне, когда более хитроумные ухищрения и более тонкий вкус свели искусство нравиться к определенным принципам, в наших нравах воцарилось низкое обманчивое однообразие, и все умы кажутся отлитыми в одной и той же форме: вежливость без конца чего-то требует, благопристойность приказывает, мы без конца следуем обычаям и никогда — собственному своему разуму. Люди уже не решаются казаться тем, что они есть; и при таком постоянном принуждении эти люди, составляющие стадо, именуемые обществом, поставленные в одинаковые условия, будут все делать то же самое, если только более могущественные причины их от этого не отвратят». И сейчас хорошо читается (все один в один), и в эпоху красивых костюмов и пудреных париков впечатляло. Не одних только дижонских академиков, присудивших в 1750 году мало кому тогда известному сочинителю премию за рассуждение на изящно провокативную тему: Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов? Спрашиваете — отвечаем: Нет, нет и еще раз нет!
Мечты сбываются. Дикость (в смысле естественного человека, который по природе добр и разумен) заказывали? Пожалуйста. Вот он, во всей красе. Отлично обходящийся без наук, искусств и ваших, любезный Жан-Жак, наставлений. (Сами ведь учили, что жить надо своим умом.) Но никак не без рестораций, толерантности, пилок для ногтей и заменившего брошюры с газетами электрического интернета. В общем, сыграл Руссо с Вольтером (и Дидеротом) вничью. Комфорт прогрессирует, нравы с(раз?)мягчаются, мнимая разноголосица (лишь бы побольше разного говорилось, писалось, на экране показывалось) успешно аннигилирует возможность серьезного суждения о чем-либо, улыбки ширятся — триумф энциклопедистов. Только желающих возделывать свой сад все меньше. А зачем, если общество обязано меня кромить-поить-холить-лелеять… И это не единственный контрудар Руссо. Нынче все «своим умом» живут, мысль и слово в грош не ставят (если, конечно, они «мыслителю-сказителю» не приносят ощутимо солидных грошей, если приносят — другая песня), книг (особенно — старых) не читают. Или читают, руководствуясь своим умом.
Как-то (в 90-х еще, в пору моего читательского старательства) впечатлил меня один стишок. Вычитывалась там Жан-Жаку строгая мораль. И все бы хорошо, только поселил сочинитель Руссо не в Эрменонвиле, а в Фернее. Где обретался вовсе не Русо, а Вольтер. Вспоминается эпизод из «Зимних заметок о летних впечатлениях», где служитель Пантеона равно высокопарно славословит этим «великим людям», из которых «один всю жизнь называл другого лгуном и дурным человеком, а другой назвал первого просто дураком». Не только крепко нелюбивший обоих мыслителей Достоевский, но и смешной инвалид, певший заученные величальные рацеи, понимали, что Вольтер и Руссо это разные люди. Кстати, как бы ни язвил Достоевский, действительно великие. Как бы глупо и страшно ни изворачивались (при жизни, в пору французской революции, в ХIX веке, сейчас, завтра) их идеи. Конечно, не случайно. Вывести из «Общественного договора» (да и других сочинений Руссо) обоснование для революции и неизбежно следующего за ней террора можно — чувствительный Робеспьер был истовым поклонником Жан-Жака. Но ведь можно найти там совсем другое. Как Толстой, прочитавший в пятнадцать лет «всего Руссо, все двадцать томов, включая “Музыкальный словарь”» и в старости говоривший (не одно свидетельство есть): «Многое, из написанного им, я храню в сердце, мне кажется, что написал я сам».
Впрочем, это признание не аргумент. Не знаю, есть ли в Москве ресторан (фитнес-клуб, бутик) «Лев Толстой», но уверен, что его потенциальные посетители «Исповедь» не читали и читать не собираются. Как и «Исповедь» Руссо. Может, слышали что-то. Про опрощение с народопоклонничеством. Переходящие в тоталитарность. Про сентиментальное лицемерие. Что один французскую революцию наколдовал, а другой — русскую. А может, и того не слышали. Да и зачем? Айда в «Жан-Жак». Прав был женевский мечтатель (он же «красноречивый сумасброд»): Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах.
06/07/12