[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]


Золотое позавчера

По достоверному преданию, Александр I, нежданно превратившись из цесаревича в государя, изрек: Батюшка скончался апоплексическим ударом, теперь все будет, как при бабушке. Интересно здесь не ритуальное вранье («инсульт» Павлу I обеспечили упоенные вином и злобой гвардейские офицеры), но оперативное введение в оборот мифа о совсем недавнем «золотом веке». (Понятно, что закат царствования бабушки — Екатерины II — таковым не был, а александровская эпоха отнюдь не воспроизвела екатерининскую.) Полтора века спустя, когда Россия неведомым образом была избавлена от деспота, который не шел ни в какое сравнение со взбалмошным и несчастным рыцарем-императором, его наследники не сразу, но довольно быстро набрели на заветную формулу. Позиция бабушки была отдана дедушке, чьи замечательные, а потому требующие немедленного восстановления «нормы» были — вот ужас-то!— попраны и искажены верным учеником и преемником, оказавшимся не отцом, а сукою. Обаяния дедушки с лукавым прищуром добрых-предобрых глаз хватило не только на хрущевскую оттепель, но и на время нового пробуждения истории. В начале перестройки с восторгом меняли Сталина на Бухарина (другого вернейшего ученика все того же самого человечного дедушки), одновременно восстанавливая светлые идеалы ХХ и XXII съездов все той же, семьдесят лет палачески правящей страной, ленинской партии. Вновь то ли доигрывалась, то ли переигрывалась позавчерашняя игра. Та самая, из которой выросли вызывающие общее негодование бедствия. Вчерашние. И сегодняшние — покуда не придет вожделенное завтра, построенное по лучшим позавчерашним чертежам.

Всякое сравнение хромает. История не знает точных повторений. Те, кто всерьез задумывался над судьбой России во второй половине ХХ и начале нынешнего века, об этом знают. Только вот думать, анализировать ушедшую реальность, вникать в причины былых соблазнов, заблуждений, ошибок, измен, преступлений как-то не тянет. Трудное это дело. Болезненное. Бог знает до чего додуматься можно. В частности, до того, что сам был не шибко умен и честен.

Лет десять назад напечатал наш самый либеральный журнал воспоминания одного крупного (до поры) литературного чиновника позднесоветских лет. Автор был человеком волевым, с настоящей административной хваткой, умным (если цинизм считать умом), поднаторевшим в аппаратных играх, в общем и целом различавшим добро и зло (ну, в известных пределах, конечно), «хотевшим хорошего» (тоже до известной черты) и умевшим того добиваться — за что, видимо, в итоге и был вышвырнут с «почти Олимпа» на «тухлую», хоть и не дурно оплачиваемую должность. Описывал он свои трудовые будни «вкусно», личную обиду не акцентировал, но то и дело намекал: эх, кабы меня не сняли, такого бы еще натворил (разумеется, с замечательными друзьями-единомышленниками-помощниками), что ни в сказке сказать... Читать эти мемуары было интересно, но что-то все время саднило. Это «что-то» отлично выявил лучший (не устану повторять!) критик тех лет, безвременно ушедший Александр Агеев. Писал он примерно так: если все шло отлично, а номенклатура изобиловала работниками да умниками, то почему блаженное времечко столь печально закончилось? (Для страны, а не для ряда потенциальных «прорабов перестройки».)

Об этом и думаешь, наблюдая, как последовательно и вдохновенно мифологизируется сейчас позавчерашняя эпоха. Понятно, что идеологи «стабильности» нуждаются в сказке о сытой (с «колбасными» электричками в Москву) и гуманной (с мордовскими лагерями) эпохе «глубокого удовлетворения». Но поэтизация поздней советчины движется и совсем с другой стороны. В разнокачественных и по-разному написанных биографических книгах, ученых и популярных статьях, мемуарах «культурные герои» 60–70-х предстают рыцарями без страха и упрека, мудрецами и подвижниками, попросту неспособными ошибаться, проявлять слабости, уступать обстоятельствам или хотя бы творить что-либо, кроме шедевров. И тут (беру свежайшие примеры) Галича не отличишь от Аксенова, братьев Стругацких или Левитанского. Все они красавцы, все они таланты, все они поэты. Любить, дружить, пить, гулять, ревновать, скандалить, рыдать умели не по-нашенски. За что и воздавалось им всенародной любовью. Пробуждал же Высоцкий чувства добрые как у ворюг, так и у кровопийц, о чем напомнили нам фильмом, в котором неразрывно сплелись официозный и интеллигентский мифы. Интересно только, почему «спасибо, что живой» через год после опасных (но счастливо закончившихся) гастролей оставил прекрасный мир олимпийских мишек и доставляемых из Афганистана цинковых гробов?

Благодарность безусловно лучше высокомерного презрения. Но не многим, если в ее тумане расплываются человеческие трагедии и общая беда нашей страны. Если сотворение и тиражирование ретро-кумиров подразумевает общественное безволие, меланхолическую расслабленность, обреченное отрицание сегодняшней и завтрашней культуры. Которая и без того давно уловила общественный заказ на безгеройность, переходящую в безличностность. Только не думайте, что намечающаяся игра в перестройку кажется мне перспективней репродуцирования застоя. Позавчера завтра все равно не настанет.

Андрей Немзер

13/01/12


[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]