[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Черные дни
Неделю назад «Литературная газета» опубликовала статью Александра Солженицына «Потемщики света не ищут». В канун 85-летия великий писатель, лауреат Нобелевской премии, человек, чье слово способствовало повороту мировой истории, вынужден отвечать на наглую клевету.
Применительно к Солженицыну слово «вынужден» смотрится дико — кто и когда сумел к чему-либо вынудить человека, всегда руководствовавшегося державинским принципом «спокойствие мое — во мне»? Вся его жизнь может служить доказательством простого тезиса: человек может быть свободным, если сам того хочет. Солженицына поливали грязью, пытались убить, высылали из родной страны, снова возводили на него напраслины, но ни советские жандармы, ни идеологические противники (что «правые», что «левые») не могли хоть как-то «направить» его движение, вывести писателя из равновесия. Даже полемические выступления Солженицына (ответы на идеологические претензии, как правило, основанные на непонимании солженицынских текстов либо передержках), не были только реакцией — в них всегда клокотала ищущая мысль. Солженицын шел на публичный спор в том случае, если, отвечая оппоненту, он проговаривал нечто новое и принципиально значимое. (Именно поэтому писатель вступал в полемику крайне редко и действовал в таких случаях крайне экономно. Статья «Наши плюралисты» по объему во много раз меньше суммы тех сочинений, на которые она послужила ответом. Не говоря уж об опусах, в которых положения «Наших плюралистов» подвергались «новой» критике, неотличимой от прежних поношений.) Все так, но слово «вынужден» я поставил не случайно.
Обвинения, которые Солженицын опровергает в новейшей статье, отчетливо «второй свежести». «До сих пор я не разоблачен, кажется, только в одном: что и физмата — не кончал, и университетский диплом — подделка». В остальном — по полной программе: отрочество и юность писателя, военные и лагерные годы, даже одоленный им смертельный недуг сервируются нынешними «обличителями» в соответствии с гебистскими фальшивками 60–70-х годов. Почему же Солженицын, в свою пору фактами доказавший, чего стоит чекистская ложь и как она неуклюже делается (эти страницы его мемуаров имели целью не только самооправдание, но и изобличение советской системы, ее бесчеловечности, беспринципности и бездарности), почему Солженицын, знающий, что те, кто прочел (а не просмотрел) его книги, «всем их совокупным духовным уровнем, тоном и содержанием заранее защищены от прилипания таких клевет», почему Солженицын, у которого есть задачи поважнее, чем доказывать, что он не верблюд, почему он все-таки взялся за перо? Кто его к этому вынудил?
Думаю, что не только (и не столько) «обличители» (имена их, Господи, Ты веси), сколько мы. Граждане свободной России. В первую очередь — братья-литераторы. Потому что ответом на распространявшуюся в течении 2003 года клевету было наше дружное молчание. Потому что не нашлось в России писателя, который бы внятно и громко сказал: лгать — стыдно (даже если вы, обличители, и я, взявшийся вам отвечать, не согласны ни с одной мыслью Солженицына, даже если мы полагаем его сегодняшнюю позицию «реакционной» и «опасной»); позоря Солженицына, вы, клеветники, позорите Россию, писательское сообщество и меня, сочинителя такого-то, лично; все минется — одна правда останется. Не нашлось в России такого писателя.
Почему? Много ответов. Потому ли, что ложь в «литературных спорах» стала нормой, что тех, кто нагло фальсифицирует высказывания своих недругов и бесчестит их лично, надоело ловить за руки (всех не перебреешь), а пойманные с поличным и не думают тупить глаза? Потому ли, что свободу слова (средство для приближения к истине) мы ценим больше, чем саму истину, а понятие «ложь» планируем сдать архив? (Из того, что правда труднодоступна и многомерна, никак не следует, будто лжи нет вовсе.) Потому ли что постоянные толки о могучей секте адептов Солженицына заморочили нам головы? (Где они — эти самые «солжефреники»? Ведь литераторов, действительно ценящих Солженицына и прямо о том заявляющих, на трех диванах рассадить можно. Ну, на пяти.) Потому ли, что многих раздражают высказывания Солженицына по конкретным поводам, в частности, по русско-еврейскому вопросу? (Так спорьте — кто мешает! Даже не о корректности возможных претензий сейчас речь. Но какое отношение к самым ожесточенным идеологическим полемикам имеет бессовестное поношение человека, глумление над его прошлым?) Много ответов — один другого тошнотворней. Но добавлю еще один. В России утрачено чувство писательской общности (по-новому — корпоративности, по-старому — братства). Утрачено вместе с идеей о писательской миссии, что много кем заливисто приветствовалось как большое завоевание демократии, как чуть ли не панацея от «тоталитаризма». В результате писатель перестал уважать и свой цех, и общество (читателей), и самого себя. «Да разве нас услышат? Разве до телеэкрана допустят? Кругом одни тусовки да скандальные СМИ…»
Интересно, кто на эти самые тусовки ходит? А что до СМИ, то вот свежий пример. Минувшей пятницей в Переделкине хоронили Георгия Владимова. Теле- и фотокамер хватало — аппаратура щелкала-журчала и при выносе гроба, и в храме, и на кладбище. Литераторов, провожавших в последний путь замечательного (по мне — великого) писателя, было мало. Хочется благодарно назвать их имена, но, во-первых, боюсь невольно кого-то упустить, а во-вторых, только в нашем вывернутом и выморочном положении возникает соблазн толковать норму как «значимый факт».
Да, о месте и времени похорон стало известно поздно (самолет доставил усопшего в Отечество в ночь с четверга на пятницу). Да, иных старинных друзей писателя уж нет, а те далече (или худо себя чувствуют, возраст есть возраст; на этих похоронах я вдруг с ужасом почувствовал себя «молодым» — разумеется, лишь в сравнении с большинством приехавших в Переделкино: тех, кто моложе меня, было уж совсем мало). Да, кроме похорон Гоголя и Некрасова, Достоевского и Толстого, Блока и Маяковского, Пастернака и Ахматовой, собиравших великое множество народа и вошедших в нашу историю, Россия знала трагически безлюдные прощания с Баратынским и Аполлоном Григорьевым. Но в отличие от Баратынского и Григорьева Владимов не был «приватным человеком» или маргиналом — он смело и последовательно боролся с советской нежитью, в прозе его мощь художника сопряжена с величием гражданского и человеческого чувства. Владимов был из тех, кого по праву именуют «настоящим русским писателем»…
Гроб Георгия Николаевича несли из церкви на кладбище не писатели и читатели, а крепкие парни в униформе. Венки — те, кто ближе оказался. Конечно, так теперь принято. Ушли времена, когда люди, сопровождающие близкого (властителя дум или просто сердечно дорого человека) к месту успокоения, сочли бы наемные руки позором; тогда выдерживали дистанции подлиннее переделкинской и за честь почитали. Но, предложи кто-то проводить Владимова «по-старому», еще вопрос, нашлись ли бы для того здоровые руки. На кладбище было холодно — в день владимовской тризны наступила зима.
Я терпеть не могу вариаций на тему «бывали хуже времена, но не было подлей». Уж чего-чего, а подлостей советчины (при которой прожил тридцать четыре года) до смерти не забуду. Но если в России некому защитить честь Солженицына (после публикации «Потемщиков» — та же тишина да кухонные пересуды), а Владимова провожает и поминает горстка людей (в основном преклонных лет), значит действительно пришли черные дни. И не только для литераторского сообщества.
29/10/03
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]