[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Поэт — Лиснянская
Назван новый лауреат национальной поэтической премии
Очередным — пятым — лауреатом национальной премии «Поэт» стала Инна Лиснянская. Пока члены жюри обдумывали выбор и участвовали в многоступенчатом тайном голосовании, Лиснянская претворяла в слова счастливо расслышанные мелодии. В этом году появилось несколько подборок ее новых стихотворений.
Вот — из «новомирской» (№ 1): Цветов и бабочек балет подсвечен солнечной тесьмой, / И перемешан летний свет с моею бесприютной тьмой, / С моей душевною зимой. // Откуда тьма? Да от ума. Как на одном брелке ключи, / Во мне есть воля и тюрьма, добро и зло, — хоть в крик кричи. / Тут не помогут и врачи. // Да надо ли мне помогать? Как отделить от света тень, / От дьявольщины — благодать? Сама я для себя мишень, / В какую целиться не лень. // Сирень бордовая пляши, психея-бабочка кружись! / Не надо вам моей души — так без меня прекрасна жизнь! / А солнце жжет меня: очнись!
Вот — из «знаменской» (№ 1): Сумрачная осень. Воздуха озноб. / Время эпилога. / Небо бьëтся оземь, разбивая лоб / Под рыданье Бога. / Молится за нас или о нас скорбит / Всеми облаками? / Молнии из глаз — белый свет прошит / Синими стежками, / Чëрными громами, / Горними слезами.
Это напечатано в «Дружбе народов» (№ 2): Вся жизнь — свиристелка, / Губами к ней льну, / А стих — лишь подделка / Под морскую волну — // Прихлынет, отхлынет, / Сорвет с якорей / И голос отымет / У жизни моей.
Переливчатый, но почему-то распознаваемый голос Лиснянской ускользает от ясных дефиниций. Даже лучшие размышления о ее поэзии перенасыщены цитатами — ценители-толкователи словно тушуются, полагая, что россыпи стихов все сами скажут читателю, приворожат его трепетными, но гипнотизирующими звуками, затянут в колдовской круг, где обугленная скорбь неотделима от радужно сверкающей благодарной радости, а сопричастность всему мирозданью — от холодящего одиночества.
Меж тем, знакомясь с поэзией Лиснянской по цитатам (даже когда стихи приводятся целиком, благо, поэт редко обращается к большой форме), читатель рискует упустить нечто очень важное. Хотя едва ли не все стихотворения Лиснянской (по крайней мере — с конца 70-х) выстроены с филигранным (часто чуть лукавым) мастерством, у нее почти нет знаковых или (приходится использовать сомнительно окрашенное слово, но более точного, увы, не могу подобрать) «хитовых» опусов. Прожив долгие годы с Семеном Липкиным (поэтом большим и властным, у которого как раз ударные, ключевые, центрирующие и размечающие поэтический мир стихотворения куда как наглядны), ощущая себя сотворенной из его ребра и, разумеется, приобщившись к его стихотворческому опыту, Лиснянская вела и ведет свою — совсем другую — песню. В ее поэтическому лесу нет иерархии; здесь каждое стихотворение окликает стихи ему соседствующие, вчерашние, написанные десятилетия назад или только еще зреющие, завтрашние. Окликает то ласково, то бранчливо, то тоскующе, то насмешливо, то растерянно, то восторженно — и рождает ответный звук, который отзывается третьим, пятым, десятым. Мы разом слышим один голос — и огромный хор, в который то и дело вливаются голоса других поэтов, любовно и ревниво приманиваемые Лиснянской. В этом чудесном шуме значимы не только отдельные пьесы и их дробные переклички, но и то, что, не обретя словесной плоти, проступает сквозь стиховые сгустки и вырастает над кипящим хором — судьба поэта.
Помня о хромоте любых сравнений (исключая те, которыми одаривают нас поэты, наделяя новыми смыслами земной язык) и в особенности — сравнений историко-литературных, все-таки «ляпну». Если Лиснянская на кого-то «похожа», то не на жизнестроителя Блока, чья судьба запечатлена «лирической трилогией» (которую сам он сблизил с «романом в стихах»). И не на Цветаеву, образ судьбы которой возникает из взаимоналожения мифических, исторических, литературных, житейских сюжетов, где поэт истово вживается в любую роль (всякий раз — до предела, словно другой никогда не будет). И не на Ахматову, судьба которой встроена в поэтически претворенную, но осязаемо точную — ставшую единственно реальной — историю (не одного ХХ века, но и Историю вообще). Если Лиснянская на кого-то «похожа» (конечно, не «приемами», «темами», «философией» или — тем паче — «обстоятельствами места и времени»), то на Фета. На Фета с его лирической дерзостью, широтой дыхания, неуловимостью «я», страстью спорить с собой, способностью одинаково остро и глубоко ощущать испепеляющий трагизм бытия и неудержимо влекущую ввысь красоту дольнего мира. На Фета — с хаосом его поэтического хозяйства, который не может скрыть мнимый «порядок» хаотической же рубрикации. На Фета — с его «многописанием», за которым — и тут близость Лиснянской старшему собрату особенно приметна — абсолютная обреченность песнопению.
Но пора и честь знать. Сказал я и о «неуловимости» голоса Лиснянской, и о том, что редки у нее «эмблемные» стихи, и о том, что большая форма у нее не в фаворе, и что цитировать Лиснянскую соблазнительно, но опасно. Однако цитирую. Магистрал венка сонетов «В госпитале лицевого ранения». Фрагмент поэмы. Осколок сложно организованного целого. В котором хор сходит в одинокий голос. Кажется, здесь слышна вся судьба Инны Лиснянской.
В свете войны маскировочно-жëстком / Мне и мой нынешний жребий не горек. / Память осталась вечным подростком, — / Я ли вхожу в олеандровый дворик? // В городе нефти, в тылу приморском, / В тесной матроске, в туфлях без набоек, / Девочка пела в консерваторском / Зале на 118 коек. // Что ни лицо, то закрытая рана. / Что моя жизнь перед этой бедою? / Только моë здесь лицо открыто, — // Пуля не ранит, не буду убита! / Ломко звенит колокольчик сопрано: / Утро туманное, утро седое…
Что там премия (хоть и хорошая это вещь), когда слышишь поэта!
Андрей Немзер
21/04/09