[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Напоминание о необъятности
Издана книга бесед с переводчиками
В 2000-м году Елена Калашникова (тогда — дипломница Литературного института) попросила замечательного переводчика Соломона Константиновича Апта рассказать о себе, пути к переводу, литературных пристрастиях, контактах с издателями, методах работы, отношении к сделанному, современном состоянии искусства перевода, планах на будущее. Апт согласился. После беседы с ним, Калашникова, видимо, почувствовала, что наметившийся сюжет требует продолжения и сулит большие радости не только для нее. «Мне хотелось, чтобы читатель открыл не только неведомый для него переводческий мир, но и наконец-то увидел лица «невидимок». В 2001 году беседы начали регулярно публиковаться в сетевом «Русском журнале» — так продолжалось пять лет. Читать эти умно и элегантно построенные диалоги, полнящиеся живым интересом как к «высокому искусству» в целом, так и к решительно несхожим личностям мастеров, было приятно и вразброс. Сейчас же, когда они составили книгу «По-русски с любовью. Беседы с переводчиками» (М., «Новое литературное обозрение»), чувство благодарности автору (язык не повернется употребить здесь слово «интервьюер») резко возросло. Калашникова сумела проторить тропу в «неведомый мир» перевода, сделать его если не «понятным» (загадок и противоречий, разумеется, не убавилось, а прибавилось), то более близким стороннему наблюдателю.
Тут важен, в первую очередь, объем материала. В предисловии Калашникова печалится, что ей по разного рода причинам не удалось потолковать со многими достойными членами переводческого цеха — что, конечно, вызывает сочувствие. Но куда важнее то, что автору удалось разговорить восемьдесят семь художников слова. Если заметить (а внимательный читатель книги этого обстоятельства не упустит), что переводчики — люди, как правило, сложные, скорее чуждающиеся публичности, чем спешащие заявить миру о себе, то станет понятно, сколь сложная задача была Калашниковой поставлена и отлично решена. Не ограничившись узким кругом лиц (наиболее известных либо особенно лично приятных), Калашникова показала, сколь многообразна и конфликтна, казалось бы, тихая заводь «толмачества».
Среди собеседников Калашниковой и мастера, начинавшие переводить еще до войны (например, покойный Семен Израилевич Липкин), и те, кто приобщал русского читателя к иноязычным литературам в «золотые» для переводчиков 60–80-е годы, и молодые литераторы, дебютировавшие на наших глазах. Одни совмещают перевод с филологическими и иными гуманитарными штудиями, другие занимаются редактированием, третьи преподают (не обязательно искусство или теорию перевода). Кто-то переводит со многих языков, кто-то довольствуется одним, но зато свободно странствует по разным эпохам, кто-то сосредоточен на определенном культурном периоде, кто-то — на одной жанровой линии (к примеру, Сергей Зенкин работает только с французской «интеллектуальной эссеистикой»), кто-то — на одном писателе (характерно, впрочем, что Сергей Ильин не доволен, когда его аттестуют исключительно «переводчиком Набокова», а Елена Костюкович дает понять, что ее интересует не только Умберто Эко). Хотя поэтический перевод оплачивается куда скромнее, чем в позднесоветские годы, а цензурных препон для авторского самовыражения больше нет, претворение «чужого» в «свое» по-прежнему влечет крупных (и завоевавших место на Парнасе) поэтов — например, Максима Амелина, Марину Бородицкую (пользуясь случаям с удовольствием сообщаю о том, что в издательстве «Время» недавно вышла новая книга ее чудесных «непереводных» стихов — «Ода близорукости»), Ольгу Седакову. Да и Владимир Британишский, Дмитрий Волчек, Павел Грушко, Григорий Дашевский, покойный Илья Кормильцев, Григорий Кружков, Александр Ревич, Владимир Тихомиров, Михаил Яснов не могут восприниматься более-менее вдумчивым наблюдателем российской словесности как «только переводчики». Бывает, однако, и иначе: один из самых значительных современных русских поэтов (для меня — входящий в условную «первую десятку», и отнюдь не замыкающим) известен публике только переводами, оказавшими, однако, огромное и недооцененное еще воздействие на движение нашей поэзии второй половины ХХ – начала ХХI веков. Думаю, понятно, что речь идет об Анатолии Гелескуле.
Называя одни имена, невольно ощущаешь неловкость перед другими собеседниками Калашниковой, ибо ординарных персонажей в ее книге нет. Но как умолчать о том, что читателю дана возможность выслушать великого ушедшего филолога Михаила Гаспарова и универсальнейшего из русских гуманитариев Вячеслава Вс. Иванова, мудрую Наталью Трауберг (не знаю, как определить жанр ее непереводных сочинений, хотя уверен в их высоком значении), социолога и теоретика культуры Бориса Дубина, историка и филолога Веру Мильчину, экстравагантного критика (деструктора и конструктора «литературного процесса») Виктора Топорова, многим любезного прозаика Асара Эппеля, философа Сергея Хоружего, таких удивительных «собственно переводчиков» как Инна Бернштейн, Наталья Малиновская или Виктор Голышев?
При таком разнообразии лиц гарантирована разноголосица суждений. В книге идет напряженнейший заочный спор буквально по всем связанным с переводом проблемам. Одни мастера считают, что в принципе перевести можно все (но переводят крайне избирательно), а другие, что перевод в принципе невозможен (но профессию не меняют). По-разному оцениваются работы коллег и великих предшественников. Для кого-то «Божественная комедия» в переложении Лозинского — верх совершенства, а для кого-то — катастрофа. Та же история с Диккенсом от Ланна, Прустом и Рабле от Любимова. Даже на «Одиссею» Жуковского сыскался порицатель. Кто-то крушит всякую «теорию перевода» как дурную химеру, а кто-то сам ее строит. Кто-то старается обучать младших коллег, а кто-то почитает сие дело бессмыслицей. И так во всем. Но даже самые резкие высказывания в контексте книги не раздражают. Наверно, потому, что Калашникова тактично уравновешивает их другими мнениями, которые, быть может, взятые изолированно, показались бы «простодушными» или банальными.
Читая беседу за беседой, радуешься отчетливой неповторимости лиц, изобилию «переводческих» сюжетов, многообразию творческих стратегий. Но того сильнее еще одна радость. Разговоры переводчиков напоминают о том, сколь грандиозно целое мировой литературы, недоступное никому из нас (даже и в переводах), но все равно манящее в неведомую даль, обещающее новые интеллектуальные приключения, свидетельствующее, что мир Божий действительно велик.
Андрей Немзер
16/12/08