Анатолий Найман по-прежнему пишет о самом главном

Новую книгу Анатолия Наймана (престижная «серая» серия «Вагриуса») составили два сочинения - давший тому название «Любовный интерес» и «Неприятный человек». Оба в прошлом году печатались журналом «Октябрь», оба снабжены подзаголовками - «Роман Фрагмент Романа» (так: с заглавных букв и без знаков препинания). На мой взгляд, авторское определение жанра - единственный недостаток новой прозы Наймана. Дело тут не в «непонятности»: писатель хочет сказать, что всякая «частная история» по-своему «романна» (сюжет в ней есть, лейтмотивы, смысловые переклички, завязка с развязкой), но в конечном итоге она только часть чего-то большего - той Истории, что началась грехопадением, а разрешится Апокалипсисом. Кто бы спорил, только не нуждается эта мысль в дополнительном ударении. Вот «Анна Каренина» или «Доктор Живаго» «просто романы», так ведь не теряют от этого своей открытости, сопряженности с другими «фактами культуры», глубокой жизненности (не в том смысле, что «про людей», а в том, что стали неотделимой составляющей нашего бытия), включенности в Историю. И на фоне этом мелочью глядятся наши «умные» антиномии: документ / вымысел, спонтанность / условность, «про себя» / «про других»!

Найман-прозаик начинался с мемуаров, но уже «Рассказы о Анне Ахматовой» были не только сводом свидетельств. Может, даже и не столько. За волшебно завораживающей, пластически ощутимой конкретикой поздних ахматовских лет (они же - годы мужания автора) открывались «бег времени» и - пастернаковский образ здесь не менее важен - «земной простор». Читатель (в том числе и сочувствующий) был настроен на «мемуарную волну», Найман в своих дальнейших вещах («Поэзия и неправда», «Славный конец бесславных поколений») вроде бы ожиданиям соответствовал, а по сути гнул свою линию - писал о поисках Бога, об отношении человека и социума, о проклятом ремесле поэта и величии замысла, о юности и старости, об одиночестве, надежде и любви. Разлад с «культурным читателем» намечался исподволь, а обнаружился вполне после романа «Б. Б. и др.»: история свободного, а потому вне правил живущего и, пользуясь новейшим наймановским словом, «неприятного», человека была прочитана как серия баек об интеллигентском сообществе. Искали (и нашли, конечно) прототипа романного Б. Б., возмущались раскрытием каких-то «секретов». И в упор не видели героизации свободного человека, претворившего подсоветскую жизнь не только в роман (это у многих получалось), но в Поэзию.

В «Любовном интересе» и «Неприятном человеке», вероятно, тоже можно найти следы неких «реальных» историй (как шутят о комментариях: «кто что ел и кто с кем спал»). И культовые персонажи возникают - с трогательным восхищением описан Виктор Голявкин, в Диме, Жене, Иосифе опознаются молодые Бобышев, Рейн и Бродский, да и спортивного «маэстро советской поэзии», когда-то повсеместно любимого, а ныне пьяно повторяющего «что я им сделал плохого», идентифицируешь без труда. Написан первый роман (все-таки никакой не фрагмент!) от первого лица и много в нем говорится о семье автора. Особенно об отце: завязка повествования - знакомство в церкви с неким стариком, что, услышав редкое отчество автора (Генрихович), принимает его за сына своего когдатошнего товарища; развязка - сомнительность этого отождествления. И все это значит не так уж много. Тот был Генрих или не тот, а поговорили старик глубокий со стариком «начинающим», увидели, как отражаются друг в друге их жизни, как с непреложностью сопутствуют судьбе человеческой восторг, самообман, надежда, предательство. И - любовный интерес. «Детская считалка есть: шла девица темным лесом за любовным интересом, инте-, инте-, интерес, выходи на букву эс. Главное слово - девица и любовный. А после детства втискивается грязное содержание и только оно». А когда нет ни «девицы», ни «интереса любовного», когда все одно - что любить, что не любить (а не «не любить» даже комфортнее - нервы сбережешь), тут-то и надо выходить на букву эс - на встречу с «костлявой».

Первый из новых наймановских романов - о любви. Второй - о том, как трудно нам дается и легко отнимается, о том, что «чем больше человек уходит в человечество, тем меньше он человек». Спор. И «этого спора никому не проиграть, не выиграть». Но в том-то и дело, что «неприятному человеку» (а кто из нас приятный? кто хоть раз в жизни не чувствовал себя выламывающимся из самых милых и корректных норм? кто не искал тайной свободы?) дано почувствовать жалящую силу «любовного интереса». Потому и связаны романы не только общими героями, изысканной сюжетной техникой (закрученный детектив утоплен в вольных рассуждениях) и неподражательной странностью авторской иронии, но и большой мыслью. Мыслью о нашей участи - участи неприятных людей с любовным интересом. «Земля, как известно непредвзятому зрению, плоская, горизонт. Человек, прямоходящий, - вертикаль. Пересечение человека и человечества - вот и крест. Крестик на карте».

13.07.2000