[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
На зеркало неча пенять
Роман-сказку Евгении Пастернак и Андрея Жвалевского «Москвест» я штудировал дважды. Сперва как один из тест-читателей, которых соавторы благодарят в предисловии (бодро отвечаю: всегда к вашим услугам). По выходе книги (М., «Время») я вновь отправился на экскурсию в Кремль, которая обернулась для тинейджеров Маши и Миши опасным, но очень нужным путешествием в прошлое. Сюжет, детали, остроты помнил я неплохо. Намек-урок, который предложили красным девицам и добрым молодцам славные сочинители, вроде бы расслышал с первого раза. Пастернак и Жвалевский хотят, чтобы наши дети (и мы!) относились к истории серьезно. То есть без хамского пренебрежения (которое и закинуло Машу с Мишей во глубь веков), слепого доверия шаблонным трактовкам (тождественного невежеству) и высокомерной готовности навести порядок в «темном» прошлом (вместо того, чтобы обустроить предлагающее новые вызовы настоящее). Даже если мое прочтение «Москвеста» ошибочно, второе обращение к тексту его не скорректировало. Да я и не предполагал, что развернусь на 180 градусов.
Стимул к перечитыванию был другим. Хотелось понять, почему новая работа писателей, которых я привык считать (да и сейчас считаю!) своими (то есть людьми, чувствующими, думающими, живущими в том же смысловом поле, что я), книга, встречи с которой я ждал, потирая руки от грядущего удовольствия, не вызвала того «созвучия», что принесли «Правдивая история Деда Мороза», «Время всегда хорошее» и «Гимназия № 13». Все ведь на месте: просветительская энергия; хорошо освоенная фактура; закрученный сюжет; доверие к на первый взгляд пугающим (не одних соавторов!) современным подросткам (без сюсюкающей снисходительности; при внятной оценке тех опасных — коли не будут изжиты — дурей, что присущи в отрочестве почти всем людям); светлый юмор; наконец, любовь... (Лучшая, на мой взгляд, часть «Москвеста» — финальная, где Маша едва не погибает от настигнувшей ее страсти, а Миша, спасая эту осточертевшую, навязанную ироничной и строгой Историей, девчонку, не только вершит фантастический подвиг, но и... сами понимаете.) Все есть! Кроме радости. Почти как в анекдоте о поддельных елочных игрушках, которые совсем, как настоящие... Почти — потому что финал одаривает радостью зашкаливающей, вдруг отменяющей неявную скребущую досаду. Которая, увы, потом возвращается.
В чем же дело? Брезжила у меня одна гипотеза. Укрепившаяся по перечтении. И случайно подтвержденная в предисловии, которого в рукописи не было. В слове «Москвест» главная часть — «квест». Договорились?
Договорились! В смысле — приехали. Кто же (кроме унылых дураков) вякнет хоть полслова против «квеста»? Разве не было «квеста» во «Времени...» и «Гимназии...»? Еще какой! Но там соавторы обходились без досадной антитезы! Там белорусское пространство было неотделимо от захватывающих приключений, этим самым пространством (природным, мифопоэтическим, историческим) и рожденных! В «Москвесте» город — декорация. Толково — с опорой на источники и достойные исследования — построенная. Эффектная. Необходимая, но надоедающая. Авторам. Потому после неспешного движения сквозь Средневековье герои прыгают из XVI века сразу в середину позапрошлого столетия. (Мишу еще в 1930-е занесло.) А куда провалились узловые точки московского мифа? Если 4 ноября назначили госпраздником, то драма пленения и освобождения Москвы должна стать белым пятном? А трагедия переноса столицы на берега Невы? А грозные осенние дни 1812 года и не менее страшные — 1941-го?
Не «полноты картины» я требую (да хоть бы и требовал? — толку-то! художнику, как сердцу, не прикажешь!), а с печалью констатирую отсутствие в «Москвесте» московского чувства. Того живого духа, что вольно и волшебно дышит в «Горе от ума» и седьмой главе пушкинского романа, комедиях Островского (не только в мягкой бальзаминовской трилогии, но и, скажем, в язвительнейшей «На всякого мудреца довольно простоты»), «Войне и мире» и «Анне Карениной» (кто самый обаятельный человек русской литературы? — конечно, москвич с головы до ног Стива Облонский), второй Симфонии Андрея Белого и «Докторе Живаго», повестях Трифонова и стихах Самойлова. Того духа, что чужд сегодняшней русской словесности, для которой Москва — только проклятый и вожделенный Вавилон. Не Москва, а переворачивая анекдот 90-х, Лужки. (Теперь — с новым мэром.) Так что все закономерно.
Меж тем я этот город не завоевал. Я тут родился. Вот и обидно. А от того, что сам в московской беде виноват, еще обиднее.
Впрочем, днями я снова работал тест-читателем. И в замечательном романе, который, надеюсь, скоро выйдет в свет, обрел свою Москву. Так что не все потеряно.
Андрей Немзер
30/09/11