[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
"Высоцкий" и другие
"Знамя" (N 11) открывается рассказом Фазиля Искандера "Гнилая интеллигенция и аферизмы". Повествователь (для простоты - Искандер) ждет троллейбуса и от нетерпения высовывается с тротуара. Его замечает владелец "мерседеса" Жора, бывший одноклассник, бывший бандит, ныне - знамо дело - директор ресторана. Воспоминания о мухусской школе, свирепой учительнице, подвигах повествователя, его драке с Жорой и жорином отношении к "гнилой интеллигенции" плавно переходят в диалог. Жора предлагает писателю украсить стены его ресторана "аферизмами и стишками, короткими, но смешными". Писатель сходу выдает продукцию, а ресторатор ее бракует. Например, "Если у тебя есть деньги, зачем тебе ум?" - "Нет <...> среди моих клиентов немало богатых людей. Могут обидеться". Или: "Хороший аппетит в молодости - праздник молодости. Хороший аппетит в старости - праздник маразма". Тоже не годится, потому что среди жориных клиентов много старых коммерсантов. Жора не только жестко цензурует "аферизмы" и стишки, но и монополизирует их: отвергнутые тексты нельзя продавать другим ресторациям, но можно использовать в книгах. "Разговаривая с ним, я пропустил свой троллейбус. Я вернулся на остановку и стал дожидаться следующего. Теперь я стоял, стараясь не высовываться с тротуара".
В повести Феликса Светова "Чижик-пыжик" исповедальность подсвечена шутливостью, тревога - бесшабашным весельем, меланхолия - трезвой самоиронией. Сюжет поздней счастливой любви, развитый в опубликованной ранее "Истории моего музея", прирастает сложными психологическими подробностями. Литературный быт, интеллигентская страсть к безудержному винопитию и традиционное соперничество Москвы и Петербурга сервированы с умным изяществом. Ясно, что, сочиняя эту легкую историю, автор временами грустил. Но не менее ясно, что в итоге все будет хорошо. У повествователя. У его молодой подруги, именуемой "моей барышней". У города на Неве, его гостей и обитателей. Ибо занимались они тем же славным делом, что и заглавный герой повести, легендарный и непобедимый чижик-пыжик, - на Фонтанке водку пили. Чего и вам желаем.
Стоит серьезного внимания и медленная, пристальная, "извилистая", строящаяся на странном перетекании символики и психологизма, повесть Николая Кононова "Источник увечий" - попытка объяснить, что такое "пустота" и почему она неотделима от "зла". Напомним, что кононовский роман "Похороны кузнечика" стал одним из важнейших событий 2000 года (попал в шорт-листы премии Smirnoff-Букер и премии Аполлона Григорьева), а сборник малой прозы Кононова скоро будет издан "Вагриусом".
Принципиальной удачей кажется мне мемуарный очерк Владимира Порудоминского "Похороны бабушки зимой 1953 года": тут если цитировать, то чуть ли не весь текст. Так что читайте сами. Поклонникам Генриха Сапгира и Елены Шварц можно рекомендовать строящиеся на дневниковых записях воспоминания Гавриила Заполянского "Еврею - от Советского Союза..." и эссе Валерия Шубинского "Садовник и сад" (в рубрике Nomenclatura). Наталья Иванова продолжает свои пастернаковские штудии статьей "Точность тайн. Поэт и мастер" - на сей раз Пастернак сопоставляется с Булгаковым.
"Новый мир" (N 11) будет читаться (и, возможно, запомнится), как журнал, в котором были опубликованы главы из книги Вл. Новикова "Высоцкий". Высоцкий был и остается фигурой культовой. Первыми на суд читателей вышли главы, посвященные едва ли не самому увлекательному его творческому периоду: 1962-68 годы это молодость Таганки, мощный песенный прорыв, завоевание киноэкрана, начало романа с Мариной Влади. Продолжение следует. Пишет Новиков с присущей ему веселой наступательностью и категоричностью: Высоцкий - гений, Таганка - чудо, Любимов - мастер, время (при всех его извивах и ужимках) - славное. Из алкоголизма и обусловленных им злоключений Высоцкого автор тайны не делает и даже - в какой-то мере - безумствами героя любуется. Романтический тезис "художник всегда прав" обнаруживается чуть не в каждом абзаце. Совершенно иначе относясь к Высоцкому, ранней Таганке и тогдашней социокультурной ситуации, констатирую: верный своей давней любви к Высоцкому, его биограф свою игру провел блестяще и одержал желанную победу. А с ним и журнал. Все это не отменяет возможности (пожалуй - и необходимости) появления совсем другой книги о жизни и судьбе Высоцкого - не столь романтичной, более строгой к "многоцветному" герою, более "контекстной". Конечно, автор этой гипотетической книги обречен на спор с Новиковым, но обречен он и на благодарность коллеге - за интеллектуальный азарт, за сюжетное богатство, за "высоцкие" интонации, заставляющие по-новому взглянуть на всенародного кумира.
Еще одна удача - продолжение публикации дневников критика Игоря Дедкова. Ныне печатаются записи 1985-86 годов, когда, согласно словам Дедкова, ставшим заглавьем подборки, открывался "Новый цикл российских иллюзий". Захватывает параллельность двух основных сюжетов - костромского (Дедков живет в областном городе, где почти ничего не меняется, по-старому разбойничает КГБ, тон задают корыстные трусы и бездельники, но медленно зреет ненависть к начальству) и московского (слухи о Горбачеве, подковерные сражения в Союзе писателей, журналах, "Литературке", первые "знаки нового" - скандал вокруг бондаревской "Игры"). Советчина густа и привычна; будущее - гадательно, но видится лишь как улучшенный аналог настоящего; истории по-прежнему не слышно. И это, если вспомнить да вдуматься, отнюдь не "костромской" эффект.
О "метаромане" Анатолия Кима "Остров Ионы" писать не решаюсь. И не потому, что "окончание следует" - в общем и целом все уже вполне понятно. Недавно в "Русском журнале" Александр Агеев прочел мне основательную рацею: Немзер, дескать, столько лет гнобит замечательного писателя Александра Мелихова, хотя всю свою бездарность (относительно этого автора) обнаружил уже в рецензии 1994 года. Агеев прав: нового о Мелихове мне сказать нечего, так как, на мой непросвещенный взгляд, пишет он год за годом одно и то же. И характерно это не для одного Мелихова (от развернутых характеристик которого я, сколько должность позволяет, давно уклоняюсь), но и для целого ряда писателей, имеющих, что называется, "свою аудиторию". К таковым безусловно относится и Анатолий Ким, ступивший на путь натужного и затяжного философствования лет, эдак семнадцать, назад, когда появился его роман "Белка". Рецензия на "Белку" (она же - первое мое выступление о современной прозе вообще) протомилось в "Литературном обозрении", где я тогда служил, ровно год и увидела свет под рубрикой "С разных точек зрения". Второе мнение соорудил Лев Аннинский, заодно поучивший меня (не хуже, чем теперь Агеев), как должно писателей любить. В дальнейшем я пытался "исправиться": что-то пытался разглядеть в романе "Отец-лес", промолчал о "Поселке кентавров", но сорвался на "Онлирии" (что тут же было названо "легкой поживой"). Нет, прав был старинный поэт Иван Иванович Дмитриев, отвечавший графу Хвостову на каждое его новое приношение одним манером: сочинение ваше не уступает предшествующим. Вот и у Кима не уступает (а предшествующие я честно исчислил).
То же самое могу сказать и о напечатанных "Октябрем" (N 11) "Морских помойных рассказах" Людмилы Петрушевской ("Как-то раз одна медуза не вписалась в поворот и вписалась в пластиковый пакет") и "Письмах из деревни" Вячеслава Пьецуха ("Квалифицированный читатель, вероятно, будет в претензии: зачем, скажет он, автор стяжал название своих очерков у Александра Николаевича Энгельгардта, который на всю Россию прославился тем, что был замечательный писатель и агроном? А затем, что..."). Есть у Петрушевской с Пьецухом (как и у Кима с Мелиховым) свои читатели за пределами соответствующих редакций - и чудесно. Я их проинформировал.
О романе философа Александра Пятигорского "Древний человек в городе" необходим разговор отдельный.
Наиболее значимые поэтические подборки месяца - "По новым чертежам" Светланы Кековой ("Знамя") и "Фифиа" Олега Чухонцева ("Новый мир").
20/11/01
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]