[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Если б не писатели…
Подборка Инны Лиснянской «Над солью вод» («Новый мир», № 10) вынута из той же «Иерусалимской тетради» (февраль-март 2003 года), что и публикация в «Знамени» (№ 9), упомянутая в прошлом обзоре (см. «Время новостей» от 12 октября). Святая земля. Неукротимая роскошь природы. Мощь древних преданий. Глаголящие камни монастырей, волшебный аромат цветов, музыка восточного города с призвуком туристических мотивов, таинства коралловых царств, игры летучих рыб… Но сквозь царственное великолепие, счастливое изумление, благодарную радость осязания прекрасного мира слышится тихая и властная мелодия дома, предсказывающая рождение новой музыки, что позовет (уже зовет) сюда, в Святую землю. Жирные листья нежили / Глаз на весеннем пиру. / Я возвращусь сюда, ежели / До осени не помру. // Слух мой увядший тешили / Птицы, качая листву. / Я возвращусь сюда, ежели / До осени доживу. // Сюда, где ангелы спешились / Над синею солью вод, / Душа возвратится, ежели / Телу не повезет. Это предпоследнее стихотворение. А вот финальная строфа последнего: Все собираешь, что незнакомо, / В бедную голову, как в суму. / Внове тебе и солнца солома. / Дома лишь потому, что дома, / Не удивляешься ничему.
Радуют и подборки Марины Бородицкой («Нечаянный выигрыш») и Инги Кузнецовой («За секунду до пробуждения»). С прозой не так удачно. Лучшая — рассказы Ирины Полянской, но на их восприятии сказывается печаль по недавно ушедшей писательнице. Фантастический опус Михаила Харитонова «Зимы не будет» скуловоротно вторичен. Повествование не перетекает, а прыгает из «исторического» модуса (жизнь человека «из бывших» при большевиках) в «мистический» (обретение таинственного дара и идеи-фикс), дабы под занавес рухнуть во второсортный «голливуд» (тараканы как агенты инопланетного разума, борьба двух межзвездных банд-цивилизаций за Землю). Наверно, за всем этим скрыта какая-то глубокомысленная аллегория — расшифровывать ее нет ни сил, ни охоты. Игровая повесть Олега Хафизова «Полет “России”» (трагикомические похождения немецкого изобретателя, вознамерившегося облагодетельствовать сверхоружием сперва Наполеона, а потом Александра I) изящнее и забавнее, но — как и недавний роман Хафизова «Киж» — кажется нелепой безделушкой. Знает Хафизов много, чувствует тонко, пишет умело, острит (в основном) со вкусом, а ты сидишь и думаешь: К чему все это?
«Октябрь» (№ 10) пышно отмечает восьмидесятилетие. Вообще-то журнал увидел свет в мае (1924), но редакция сочла должным напоминать читателям о славной дате круглый год, а главные торжества приурочить к месяцу-тезке. (Послезавтра журнал проведет юбилейный вечер.) По этому поводу октябрьская книжка «Октября» набита поздравлениями любимых авторов. К которым рад присоединиться и я — журнал, действительно, многих хвал достоин.
Анатолий Найман, кроме поздравления, принес дорогой подарок — прежде неизвестное стихотворение Анны Ахматовой — его факсимиле (далее текст и комментарий) журнал открывается.
Стоит в «Октябре» читать смешные эссе Евгения Попова из цикла «История болезней», размышления Андрея Балдина о Толстом («Пьер переполнен») и заметки участников фестиваля «Шелковый путь поэзии» (пролегал по акватории Черного моря). До прозы Асара Эппеля («Латунная луна»; как водится, эстетизированная пужаловка из околосвалочной жизни) и Михаила Тарковского (в повести «Енисей, отпусти!» по-прежнему сверкают снега, скрипят механизмы, лают собаки и корежится русский язык; да, еще исследуются тайны души человеческой) я не охотник, но, как известно, господствуют на сей счет другие мнения.
Лучшим же в «Октябре» мне видится «литхудпроизведение» Александра Хургина «Сухой фонтан» — история о том, как жил писатель последний год перед тем, отбыть из Днепропетровска в Германию. Болезнь и смерть матери, отъезд возлюбленной, ребенок, что должен родиться в Неметчине, вырубленные (проданные на дрова шашлычникам) акации, заказная работа — сочинение «автобиографии» московского олигарха (нет, вопреки ожиданиям, не кинули). Анкеты, справки, прощания. Друзья, местные жлобы-пысьмэнники, взяточники, «профессиональные евреи». Хрустящая горечь хургинских шуточек. Нечеловеческая тоска. Господи! Ну, сколько я такого читал и, того веселей, въяве наблюдал! А ведь больно. Дурь какая-то. Что мне Гекуба? Подумаешь, перебрался Хургин из сопредельного государства в государство не сопредельное? Прозу его что ли в Москве печатать перестанут? Приятельства не водили — виделись-то всего раза два на каких-то литераторских сборищах (вряд ли и помнит он меня). И даже Россию, которая с отъездом каждого умного, честного, доброго, сердечного человека становится беднее и злосчастнее, сюда не приплетешь. Ибо учит нас президент Кучма: «Украина — не Россия». Ничего не случилось. Ничего и не было — «таможенников, водителей, врачей, пысьмэнникив, мэрваськи (так кличут в Днепрпетровске городского голову. — А. Н.), памятников, ментов, ОВИРа — не было, нет и не будет… «Да что же тогда было? — думаю теперь я. — Акации хоть были? Да, акации — были. Акации точно были. Царство им небесное». Выть хочется. Если «литхудпроизведение» может быть сочтено повестью, то я выдвигаю «Сухой фонтан» на премию имени И. П. Белкина за 2004 год.
Указав в «Знамени» (№ 10) на смешную историю Игоря Смирнова-Охтина «Федрон, персики и томик Оскара Уайльда» (Коктебель 60-х годов, танцы, милицейско-судейский беспредел и счастливая молодость) и вычурные «Мексиканские рассказы для писателей» Ильдара Абузярова (достойный соперник новомирского фантаста Харитонова), скажу, что важен журнал другим — маленьким романом Леонида Зорина «Сансара». Как зоринское «Забвение» (им «Знамя» открыло год) договаривало давнюю повесть «Алексей», так «Сансара» стала постскриптумом романа «Старая рукопись», сильно раздвинув его смысловые горизонты. Жизнь провинциального историка Горбунова (ученика и наследника профессора из «Старой рукописи») оказывается таинственно сопряженной с жизнью «последнего лицеиста», канцлера Российской империи, светлейшего князя Горчакова. Старческие воспоминания патентованного счастливца чередуются с раздумьями не допущенного в «большую историю» неудачника. Величие светлейшего неотделимо от чувства утрат и смутной вины (все было правильно — и все случилось «не так»). А проигрыш обычного интеллигента (кстати, совсем еще не старика) не отменяет того мига счастья, что озарил его жизнь. Незримая, невнятная для самих персонажей связь Горчакова и Горбунова так же крепка, как связь их безумных однофамильцев в ранней поэме Бродского. Различие предполагает единство: в Горбунове прячется Горчаков, в вершителе мировых судеб — аутсайдер. В «сансару» — чередование жизней, переселение душ — можно не верить. Но хочется. Во всяком случае тем, кто не разучился любить, мыслить, страдать, помнить ушедших и хранить достоинство.
В том журнале Наталья Иванова пишет о «Литературном дефолте». Верно пишет. И хотя начинается статья с разговора о взаимных неудовольствиях в литературной среде, меня «раздраженные заметки» не раздражают. Примеров добавить могу. Еще «злодеев» назвать и причины указать. И исключать себя из числа виновных не склонен. (Хотя каяться, что плохо-де работаю, тоже обрыдло.) Дефолт не дефолт (любая метафора хромает), но что на душе муторно — факт, не требующий аргументов. «Выручательный» тезис «хорошего литературного быта не бывает» больше не работает: ну, не бывает… и это повод, чтобы жить совсем по-свински? Все так. Кабы не писатели. Те, чьих работ ждешь. Те, чьи стихи и проза заставляют отвлечься от мерзости литературного (и не только) быта. Те же Лиснянская, Бородицкая, Хургин, Зорин… да и Иванова. Впрочем, в ее заметках о дефолте эта мысль тоже есть.
Андрей Немзер
26.10.2004.
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]