[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Роман, еще роман
Василий Аксенов не на шутку встревожен. В "Октябре" (N 8) славный романист опубликовал статью "Чудо или чудачество. О судьбе романа". Судьба, вестимо, печальна: на американском книжном рынке старый добрый роман теснят сочинения в жанре non fiction и низкопробные бестселлеры, предпоследний роман самого Аксенова "Новый сладостный стиль" успеха не стяжал, а роман последний - "Кесарево свечение" - был и вовсе отвергнут издательским концерном "Рэндом хаус". Адвокатом "Рэндом хаус" выступать совершенно не хочется (выразительный портрет этой фирмы представлен в книге Андре Шиффрина "Легко ли быть издателем", о которой я подробно писал неделю назад - см. "Время новостей" от 17 сентября), но и сетования Аксенова особо не впечатляют. Конечно, писатель волен в оценках собственных работ, но признать "Кесарево свечение" (роман издан в России примерно год назад) "вершиной" творчества автора "Затоваренной бочкотары" и "Ожога" я при всей своей любви к Аксенову (точнее - именно в силу этой любви) никак не могу. То же относится и к "Новому сладостному стилю". "Этот дискурс должен продвигаться к границам поэзии, чтобы возникло слияние жанров, текст, подобный заклинанию, в котором каждая строчка имеет свою ноту". Во-первых, никто никому ничего не должен - искусство на то и искусство, чтобы удивлять нас непредсказуемостью (об особой свободе романа в прошлом веке было говорено-переговорено, может, и с излишком). Во-вторых, хотя последние романы Аксенова идеально подходят под его красивую программу, событиями они не стали не только в Америке, но и в России. И не только для "читающих масс", но и для экспертов. (Доброжелатели отделывались кисло-сладкими рассуждансами. Что и понятно: старая любовь не ржавеет.) Меж тем стоит на литературном горизонте появиться роману с "лица необщим выраженьем", как критический цех решительно возбуждается. Оставим в стороне откровенно провокационные сюжеты, заклубившиеся вокруг сорокинского "Льда" и прохановского "Гексогена" - на появившийся в начале года роман Сергея Гандлевского "<НРЗБ>" дружно откликнулись "Дружба народов" (N 8; заметки Дмитрия Кузьмина, Елены Иваницкой, Леонида Костюкова), "Новый мир" (N 8; статья Владимира Губайловского), "Знамя" (N 9; статья Валерия Шубинского). Помня о традиционной неповоротливости толстых журналов, поневоле признаешь: проняло! И редкая невнятность (если не сказать - беспомощность) "новомирского" и "знаменского" прочтений "<НРЗБ>", как ни странно, свидетельствует в пользу романа Гандлевского: людям и сказать-то по существу нечего (в отличие от трех несогласных друг с другом автором "ДН", каждый из которых подал серьезную и энергичную реплику), а промолчать не могут. Одним словом, был бы роман.
В августовских и сентябрьских номерах наши журналы решили компенсировать явную недостачу этого жанра, окрасившую первую половину года. (Кроме "<НРЗБ>" упоминания стоят лишь "Легкий привкус измены" Валерия Исхакова в "ДН" и "Нельзя. Можно. Нельзя" Нины Горлановой в "Знамени"; ну и как "отрицательный пример" "Дочь гипнотизера" Дмитрия Рогозина, на котором не оттоптались только записные лентяи.) И вот понеслось... В том же "Октябре", что помечен статьей Аксенова, "Тинга" Владимира Скрипкина. Имя свежее, текст одновременно наивный и претенциозный (в стиле: щас всем покажу!), "философия", "мистика", страсти роковые, богоборчество, пьянка и эротика в дозированных объемах. 75 страниц "журнального варианта" - каков-то полный? По-моему, неудача. (Хотя кто знает?) Но порыв неизвестного прозаика значим и радостен: пока не перевелись такие рисковые авторы, слухи о конце романа кажутся несколько преувеличенными.
В "Дружбе народов" на два номера аж три романа. Во-первых, финишировали "Арабские скакуны" Дмитрия Стахова (N 8; одновременно роман успел выйти в "олминской" серии "Оригинал"; это одна из последних книг заживо удушенного проекта). Окончание, на мой взгляд, выразительнее зачина: появляется настоящий драйв, а сквозь игру с масскультовыми стереотипами (тоталитарная секта, новорусские бизнесмены, бандитская власть, плейбойские воспоминания, секс в ванной и стрельба по всем направлениям) пробивается подлинная боль героя, что в финале, одолев невероятные до пародийности препоны, все-таки увидит своего умершего сына. Прорыв миражей (старых и новых) и обретение отцовского чувства - сюжет не самый свежий. "Голливуда" и капустнического острословия в "Арабских скакунах", на мой вкус, могло бы быть и поменьше. Но при всем при том Стахов написал вещь живую, "держащую" читателя в напряжении, а в лучших эпизодах - трогательную. То есть - роман.
Не менее "романна" (а мне так и по-человечески ближе) "Фрау Шрам" Афанасия Мамедова (N N 8, 9). Выходец из Баку, Мамедов стал летописцем трагической истории этого некогда многоязычного и поликультурного города (его замечательные, поэтичные и страшные, повести, прежде печатавшиеся в "ДН", составили книгу "Хазарский ветер" - М., "Текст", 2000). Роман (прежде Мамедов чурался большой формы) продолжает "бакинский сюжет" - по Мамедову, сюжет взаимного предательства, неизбежного распада светлого единства (или квазиединства?), прощания со лживой и обольстительной юностью. Летом 1992 года герой (бакинский еврей, ставший студентом московского Литинститута) прибывает на каникулы в столицу независимого Азербайджана. Грядущие выборы, комендантский час, новые хозяева жизни (родом из старой номенклатуры), разлитая в воздухе подозрительность и... сам воздух, которого больше не будет. Мамедов удивительно точно фиксирует момент "перехода", когда все, как было, и все не так. Героя буквально вышвыривают из Баку - дабы он, вернувшись в Москву, оказался ненужным и здесь. Политика, любовь, зависть, давние чужие истории, ностальгия по детству, благородное негодование, поиск себя (в частности - своей писательской судьбы) сплетаются в страшный узел, который невозможно ни развязать, ни разрубить. Так в романе и быть должно.
"Ретро-роман" Елены Гиляровой "Учитель с царским именем" (N 9) свидетельствует о том, что уроки Бориса Акунина и Леонида Юзефовича для наших беллетристов даром не прошли: Москва златоглавая, звон колоколов... террористы кровавые, аромат пирогов. Соименный Александру Благословенному провинциальный учитель становится свидетелем провокативных забав некоего мерзавца, подозрительно смахивающего на Азефа. Окончание впредь.
В "Знамени" (N N 8, 9) представлено "Воскрешение Лазаря" Владимира Шарова. Роман этот не сильно отличается от предшествующих сочинений плодовитого автора ("След в след", "Репетиции", "Мне ли не пожалеть", "Старая девочка"). Фирменные шаровские темы - "отцовство" (повествователь, руководствуясь учением Николая Федорова, пытается воскресить своего отца, коего звали Лазарем, для чего поселяется близ его могилы), "еврейство", взаимоперетекание зла и добра. Фирменный шаровский слог - мягкий, тягучий, бесцветно-ласковый. Фирменное шаровское накачивание "обыденных" ужасов в и без того страшную русскую историю ХХ века. Неизменность достойна уважения.
И наконец "Новый мир" (N 9) печатает "Горизонт событий" Ирины Полянской. Об этом романе мы непременно поговорим по завершении его публикации. Но и сейчас можно констатировать два факта. Первое: проза Полянской заставляет вспомнить лучшие страницы ее прежних вещей (как великолепного "Прохождения тени", так и очень спорной "Читающей воды"). Второе: "Новый мир" все-таки пока нельзя переименовать в "Детский сад" - несмотря на киносценарий Дмитрия Галковского "Друг утят" (N 8; великий философ земли русской в полпрыжка досягнул высот Виктора Пелевина) и статью Ольги Славниковой "К кому едет ревизор? Проза "поколения next" (N 9; координатор тинэйджерской премии "Дебют" красочно рассказывает, что не зря эта премия существует, а новая литераторская генерация отделена от всех прочих страшной бездной).
24/09/02
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]