[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]

Весна идет, весне дорогу!

Если кто-то решил, что в апреле-мае наши литературные журналы взяли тайм-аут, то он ошибается. Все в порядке. Это я худо справляю обозревательскую службу, а журналы выходят обыденным чередом. И, словно сговорившись, хором пророчат отечественной словесности невиданные перемены. Знаете ли вы, к примеру, что у нас появилось множество новых ярких критиков? Коли не знаете, так знайте: манифест еще недавно «молодого», а ныне безусловно числящегося мэтром Романа Сенчина «Свечение на болоте» («Знамя», № 5) открывается главкой «Рождение критики», где сходу названо аж двадцать имен. Правда, мне из всего «списка Сенчина» сложившимися критиками кажутся лишь два автора — достаточно давно и действительно превосходно работающие Анна Кузнецова и Майя Кучерская (имею в виду не схождения-расхождения в конкретных оценках, а качество мысли, увлеченность литературой и интенсивность письма), но, во-первых, охотно допускаю, что за иными звездными вспышками я просто не уследил, а во-вторых… Про «во-вторых» скажу ниже.

Нарождение «новой» критики сигнализирует о подъеме «новой» прозы. Восславив захватывающие перспективы «человеческого документа» (в который раз! и какое отношение к «человеческому документу» имеют «Подросток» Достоевского и «Голод» Гамсуна?) и исчислив должное количество младописательских имен, Сенчин по ходу дела пафосно цитирует одну из звезд «младокритической» двадцатки, Василину Орлову. «Нас ожидает всплеск интереса к молодой прозе — сегодня она профессиональна, как никогда раньше». (Орлова твердо знает, как обстояли дела с «молодой прозой» во все времена и у всех народов; и еще тверже знает, что Альфред де Мюссе или Василий Аксенов супротив «нонешних» все равно, что плотник супротив столяра.) В финале статьи Сенчин говорит о «предчувствии Г.» — то есть нового Горького. «Горький <реальный. — А. Н.> был фигурой бесспорно <? — А. Н.> деспотической, вампирской, жестокой. Но в то же время он очень много дал русской литературе — в самый критический момент он вернул ей смысл». Вот и новый Горький (угадайте, как его фамилия?) вернет нашей литературе смысл, якобы утраченный в девяностые годы. Насчет утраты смысла и его возможного возвращения есть разные мнения. Бесспорно другое: «тот» Горький, мягко говоря, лучше представлял себе и историю словесности, и ближайший литературный контекст, чем его грядущий (или уже сущий?) аналог.

Весенние журналы являют нам триумф молодой словесности двояко — теоретически и практически. Наряду с Сенчиным на волнующую тему «Смотрите, кто пришел!» высказываются Василина Орлова («Как айсберг в океане. Взгляд на современную молодую литературу» — «Новый мир», № 4) и Валерия Пустовая («Человек с ружьем: смертник, бунтарь, писатель. О молодой “военной” прозе» — «Новый мир», № 5; «Пораженцы и преображенцы. О двух взглядах на реализм» — «Октябрь», № 5). Теория неотрывна от практики. Обложку майской книжки «Октября» украшает слоган: «Когда классики отдыхают…» — номер полностью отдан «новым». Печатаются одиннадцать прозаиков, три стихотворца, три эссеиста… Некоторые — впервые. Впрочем, есть и корифеи — экспериментатор Денис Осокин (прогремел пару лет назад в «Знамени», выпустил в «НЛО» книгу «Девушки тополя»), специализирующийся на военной тематике Александр Карасев (кроме «октябрьского» «Ферзя» см. его «Чеченские рассказы» в «Дружбе народов», № 4; его же напечатанным в № 3 «Нового мира» рассказам уделено немало места в «новомирской» же статье Пустовой). Вполне могли попасть в майскую выгородку Иван Глаголев («О любви к Чайковскому») и Олег Зоберн (рассказы из цикла «Тихий Иерихон»), обнародованные «Октябрем» на месяц раньше. Зоберн есть и в «Новом мире» (№ 4), а в майском выпуске этого журнала квартируют Сергей Шаргунов («Как меня зовут?») и Захар Прилепин (рассказы «Белый квадрат» и «Ничего не будет»), чей «чеченский» роман «Патологии» («Север», 2004, № 1–2) разбирается все в той же статье Пустовой наряду с «воинской» прозой Карасева, очень одаренного (и очень неровного) Дениса Гуцко («Там при реках Вавилона», «Без пути-следа» — «Дружба народов», № 2, 11–12) и Аркадия Бабченко. Последнему Пустовая выносит приговор, но не от себя, а цитируя другого младого критика, заявившего в «Ex libris НГ» еще два года назад: «Он интересен не как автор, а как персонаж <…> Больше они <Бабченко и вздорно приравненная к нему модная графоманка Ирина Денежкина. — А. Н.> ничего не напишут». Пустовая называет эту сентенцию «скандально-резкой» (слыхали и поскандальнее), но «по сути справедливой», однако редакционная сноска парирует: «Читайте новую повесть А. Бабченко в следующем номере нашего журнала». Почитаем — куда мы денемся.

Такое вот изобилие. И Чечня тебе, и экзистенциальное одиночество, и мистика в умеренной дозировке, и поддавон — в неумеренной. Направо пойдешь — «реализм» найдешь, налево пойдешь — «модернизм» обретешь. Не слишком, впрочем, при всем тематическом разнообразии эти «измы» различаются. Как и авторы — в большинстве своем вполне квалифицированные.

Ох, чуть не забыл — в «Знамени» (№ 4) второй год привечаемая этим журналом Наталья Рубанова предъявляет публике «Патологию короткого рассказа». Если из майско-апрельских журнальных достижений составить антологию, то рубановский заголовок вполне мог бы на ее титуле потеснить не менее красивый и правдивый девиз «Когда классики отдыхают…» Короткий патологический рассказ — наше все. Во-первых, автор не перенапрягается; во-вторых, редакция может явить истинный демократизм. В «Октябре» так и пишут: «Романа вы здесь не найдете! Не будет долгого бега краем моря, игры в четыре руки — и не придет каменный гость Главного сочинителя, чтобы перетянуть одеяло на себя». А что писатели сливаются (как и во всех «новых» антологиях) в аморфное пятно, что читатель перестает их различать, что настоящего рассказчика (как и поэта) крайне трудно оценить по одному тексту (или по подборке из трех мини-текстов), так это дело десятое. Пусть цветут сто цветов, а там трава не расти. Лишь бы «каменный гость» не пришел — видимо, поэтому довольно длинный (под семьдесят страниц), снабженный каким-никаким сюжетом, «проблемным» молодым героем и картинками журналистско-богемно-политиканских безобразий опус Шаргунова именуется «рассказом» (мол, идите прочь с вашим Букером).

Ладно. Изобилие так изобилие. Что Прилепин — писатель талантливый, понять все-таки можно. Как можно вычленить из журнальной солянки работы, условно говоря, старших — повесть Александра Титова «Никиша» («Новый мир», № 5 — на мой взгляд, все же история о дожившем до наших дней дезертире уступает прежним рассказам Титова о той же глухой деревеньке и ее обитателях), «Только Остров» Николая Климонтовича («Октябрь», № 4; повесть о светло-печальной жизни и довременном уходе тихого интеллигента, конечно, не без вторичности, но трогает — и в память ложится), подборка «пристальных» рассказов Евгения Шкловского «Аквариум» («Знамя», № 5; по-моему, лучшая проза этой весны)…

М-да, приходится все же сказать «во-вторых». Похоже, я безнадежно впадаю в «поколенческий шовинизм». От чего ни малейшей радости не испытываю. Остается одно — перечитывать Тютчева: Когда дряхлеющие силы / Нам начинают изменять / И мы должны, как старожилы, / Пришельцам новым место дать, — / Спаси тогда нас, добрый гений, / От малодушных укоризн, / От клеветы, от озлоблений / На изменяющую жизнь… И так далее, вплоть до неотменимого: И старческой любви позорней / Сварливый старческий задор.

Что же до визита «каменного гостя» («Главного сочинителя»), то ждать осталось недолго. Июньский номер «Знамени» с окончанием романа Михаила Шишкина «Венерин волос» уже вышел. «Холст» Олега Ермакова («Новый мир», № 3–4) я замотал — здесь придется «соответствовать».

7.06.2005.

[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]