[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Обманчивый март
Первое ощущение от мартовских журналов: читай — не хочу. Романное половодье. Крупные прозаические вещи появились и в «Знамени», и в «Октябре», и в «Урале», и в «Новом мире». Правда, тамошний «Кандидат» Анатолия Азольского назван повестью, но мы-то знаем, что событий в любой его повести и на эпопею хватит. Их и впрямь хватает. Растиньяк из Павлодара (правда, без дворянской родословной и подобающих иллюзий) в предзакатные годы советской власти завоевывает Москву. Женитьба на дочери вельможного академика не закрывает, а открывает сюжет. Потому что за первым торжеством следует череда неудач нахрапистого нувориша: сперва жена отлучает его от супружеского ложа (хотя объединяет молодых людей исключительно мощное взаимное сексуальное влечение, а почему академикова дочка должна исполнять суровый наказ родителей толком не объясняется), потом, когда лишенный жениных ласк герой утешается в объятьях парикмахерши, его выслеживают супруга с тещей, за разводом следует изгнание из трехкомнатного рая, а параллельно из НИИ, где наш покоритель столицы вознамерился совершить великое открытие (с чего бы это?), но пал жертвой интриг двух конкурирующих академиков (в дальнейшем делается намек, что именно попытка стать Ломоносовым явилась истинной причиной изгнания зарвавшегося провинциала из вельможного дома — а аморалка была спровоцирована). Новое восхождение на вершины обусловлено помощью бывшего земляка (журналиста по форме, чекиста по содержанию — за каким чертом понадобился ему герой, понять затруднительно) и опекой недремлющих органов (симпатия? вербовка? использование? — разбери, кто умный). Секс, политика, диссидентство, уголовщина и желание отмстить неразумным хазарам (переплюнуть экс-тестя и всяко ему напакостить) образуют густую солянку. Коли хлебать большими ложками, то вроде бы горячо, наваристо и остро. Распробуешь — призадумаешься. (Кажется, что-то подобное говорил Щедрин. Не про повесть Азольского — про русскую жизнь.) К примеру, лихо раскручен сюжет с «перекрестным опылением»: студентки, провалившие зачет, платят натурой преподавателю. Но не своему, а из другого института. Который благодарно шлет коллеге своих двоечниц. Оно, конечно, здорово. Только непонятно, почему такой обмен лучше страхует от обвинений в аморалке, чем заурядное решение («не отходя от кассы»). Есть и другая заковыка. Наш секс-мастер временами раздражается — девицы все идут да идут. Иные специально хватают неуды, дабы плоть потешить. Больше их, видимо, приголубить некому. Ну а бедняга вынужден вкалывать. Спрашивается, зачем? (Денег за постельные подвиги не платят.) Такая же тайна, как отношения с гэбэшниками, служебные перемещения, изначальная напасть. Символически все это должно изображать конец коммунистической эпохи (у героя под занавес помирает партийный и противный отец) и наступление новых (тоже хреновых) времен — герой делает все, чтобы вылететь из партии. Самое смешное, что откровенная нескладуха написана вполне «по-азольски» — азартно, напористо, с драйвом.
Кроме того, в «Новом мире» можно прочесть подборки стихов Инны Лиснянской («Сверчок») и Ирины Ермаковой («Царское время»), отличный рассказ Бориса Екимова «Ралли» (международный автопробег глазами жителей заброшенного донского хутора), обычный (для автора) рассказ Юрия Петкевича «К бабушке, в Бекачин…» и «святочный рассказ № 13» Дмитрия Галковского «Девятнадцатый век». Это о Розанове. На рассказ не похоже. Похоже на все тексты Галковского. На фоне типовых опусов о Розанове (около Розанова, в духе Розанова) может показаться, что у Галковского есть мысли. Об «опытах» главного редактора «НМ» Андрея Василевского (пять коротких ернических верлибров на политические темы) сказать ничего не могу: чувством юмора обделен смолоду не был, а объяснять, почему не люблю фашистов (коммунистов, каннибалов и их утонченных адвокатов), надоело.
В «Октябре» романом значится «Брат и благодетель» Михаила Левитина. На сей раз вождь театра «Эрмитаж» обошелся без обериутских заморочек (правда, один из героев режиссер и поэт футуристической складки), но от этого ясности в тексте не прибавилось. Время действия — 1917–1945 годы. Место действия — США (где обретается главный герой, «брат и благодетель»), Европа (куда он временами наезжает) и страна Советов (где маются его близкие). Все очень грамотно — история, ирония, лирика, человечность, семья, чекисты, патриотизм, политика, ломающая добрую частную жизнь. Ругаться неохота — может, кто-то и поймет, что хотел сказать автор своим произведением. Рекомендую не оставить вниманием верлибры Михаила Жванецкого (так сказать, Жванецкий вне эстрады), подборки стихов Бахыта Кенжеева и — особенно — Михаила Поздняева.
И для «Урала» роман сыскался. Дмитрий Бавильский, с равным успехом подвизающийся на нивах критики, стихотворства и прозы, дал своему капитальному созданию впечатляющее имя — «Ангелы на первом месте». (Другой роман Бавильского анонсируется «Новым миром». Там название еще круче — «Нодельма».) Продолжение (не окончание!) следует — вот я и подожду минимум два месяца. «Весной между домов висит отчаянно зевающая пустота, и в ней совершается круговорот влаги и хляби, отчего хлюпающая под ногами грязь кажется всепроникающей, а возвращение вечером, после спектакля, домой — реальной проблемой». К постижению таких текстов готовиться надо основательно. Пока же рекомендую рассказ Дарьи Симоновой «Жизнь удалась» — пусть заголовок истрепанный, зато текст свежий.
Вот и получается, что единственный полновесный роман — в «Знамени». Это «Качество жизни» Алексея Слаповского, о котором подробно будет рассказано позднее. Здесь же любопытная подборка рассказов Марии Лосевой «Фобии города» (особенно удачен жутковатый «Ларец»).
Как и «Новый мир», знамя печатает стихотворения Инны Лиснянской («Воздушные виадуки»), приведу одно из них: Много пишу. Жизненных сил избыток/ В стих загоняю — это одна из пыток, // Данных скорей землей, а не добрым небом,/ Данных не светлым духом, а черным хлебом. // Много пишу./ Но богоборца везучесть — / Это есть вера, помноженная на участь/ Иова, что из отрепьев и струпьев гноя/ К Богу возносит свое всепрощенье земное.
Вторая часть переписки Георгия Владимова и Льва Аннинского (в мартовском журнале представлен эпистолярий 1992–98 годов) захватывает не меньше, чем первая. Должно отметить, что Аннинский, очень во многом расходясь с Владимовым, не пытается свои разногласия затушевать, «пристроиться» к писателю либо подтянуть его к себе. Дружеская приязнь и страстное желание понять другого (именно как другого) не отменяют возможности острого спора — Аннинский имел основания назвать свою публикацию «Удары шпаги». Что же до разъяснения после двоеточия («о Георгии Владимове»), то в нем все-таки лишь половина правды — автопортрет здесь так же интересен и выразителен, как портрет. Уверен, что пристрастные и часто раздраженные письма Аннинского окажутся в числе важнейших «домашних» источников по новейшей истории России.
В конференц-зале подводятся литературные итоги минувшего года. Здесь всего занимательнее выступление директора Дома книги «Москва» Марины Каменевой и издевательское эссе Романа Арбитмана «Фантомы разбушевались. Массовая литература — 2003». Впрочем, бушуют вышеозначенные существа отнюдь не только на просторах детектива и фантастики.
30/03/04
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]