[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Достойнейший заместитель
Еще раз о Горьком
Отмечая годовщину смерти Горького (см. «Московские новости» от 17 июня), я оставил на потом вопрос: почему автор пьесы «На дне», повестей «Лето», «Жизнь Матвея Кожемякина», «Детство», рассказа «Карамора», воспоминаний о Толстом долгое время казался большим писателем. Имею в виду не тех, кто при советской власти ходил в горьковедах (хлебное было дело!), а теперь переключился на Набокова или Солженицына, а людей порядочных, умных и любящих словесность. Таких, как мой давний и добрый друг, литератор с отчетливо необщим выраженьем лица, что откликнулся на заметку обескураживающей репликой: Да читал ли ты Горького? Читал. И потому поименовал сейчас Алексея Максимовича автором тех сочинений, которыми козыряют его защитники. А не певцом соколов с буревестниками и шагающих вперед и выше человеков. (Укажите мне большого писателя, что позволял бы себе такую безвкусицу. Мы выводим дебютных «Ганц Кюхальгартен» и «Мечты и звуки» из «корпусов» Гоголя и Некрасова, а они живее «Старухи Изергиль». Которой до сих пор кое-где пичкают детей, прививая им отвращение к литературе.)
И автором романа (по-горьковски — повести) «Мать» я А. М. тоже не назвал. На книге клеймо ленинской похвалы (кстати, оговорочной) и долгих лет советской принудиловки. Меж тем «Мать» не менее горьковская вещь, чем пьеса «На дне», незапачканная вождем мирового пролетариата. (О нем Горький написал не менее «колоритно», чем о Толстом. Предмет подкачал.) Это хорошо понимали в пору моего отрочества (излет 60-х), когда в двух самых смелых московских театрах шли прекрасные спектакли: в «Современнике» — «На дне», на Таганке — «Мать». Я не глумлюсь над теми постановками и восторгавшейся ими публикой. И не принижаю «На дне». Я защищаю «Мать». В которой тьма-тьмущая богоискательства (оно же богостроительство), «неразрешимых проблем», полемики с классикой, символики и прочих серебряновечных пряностей-прелестей. От того, что большевики сочли когда-то «Мать» самым нужным для них опусом Горького (а потом приравняли к ней привеченную — уверен, что издевательски — Сталиным графоманщину «Девушка и смерть»), повесть о пролетарской богородице хуже не стала. И недалеко ушла от ночлежной мистерии о неразличимости правды и лжи.
То же скрещение заемной книжной «мудрости» с дремучим физиологизмом. Та же «ницшеанская» двусмыслица. (В «На дне» монолог Сатина о человеке, который звучит гордо, может читаться и как символ веры, и как брех пьяного шулера. В «Матери» Павел Власов то громыхает сверхчеловеческой железностью, то теплеет-мягчает, а читатель должен смекать: как же превосходит земное разумение этот «пролетарский христос» — очередной мелкий «предварительный» антихрист.) Та же установка на красивую фразу. Морями крови не угасишь правды! — Испортил песню, дурак! (Извините, цитирую по памяти.) Не надо от «Матери» отрекаться. Повесть эта (вкупе как с «лучшими», так и с совсем уж скуловоротными твореньями Горького) той же стати и того же качества, что большая часть канонизированной русской прозы рубежа XIX–XX веков. Эротика и мудрствования, «неразрешимые» парадоксы и тяга к насилию, изысканные красивости и кричащая безвкусица, истонченный индивидуализм и соблазн спасительного (губительного) народного «целого», политика под соусом вечности и экстатическое выкликание новых времен. И не важно, кто — в силу разных обстоятельств — проходил по «декадентскому» ведомству, а кто числился в «реалистах».
«Декадентов» при советской власти не любили — аж до перестройки приходилось хитроумно перетаскивать давно ушедших писателей в «наш» — реалистический — лагерь. Естественно, «декаденты» и их эпоха вызывали острый интерес. Горький, дозволенный коли не полностью, так «в основном» (прятать ошибки основоположника как-то неловко — кроме, понятное дело, антиленинских «Несвоевременных мыслей»), заменял пытливой публике весь «серебряный век». Ныне разрешенный. И оказавшийся на уровне Горького. Говорю, конечно, лишь о прозе. Исключения (увы, тоже не без мет пошлости) по пальцам перечтешь: «Мелкий бес» Сологуба, «Пруд» Ремизова, «Петербург» Белого… А «Суламифь» (и «Яма»), «Рассказ о семи повешенных», «Огненный ангел», «Деревня», «Крылья» и прочие «Тридцать три урода», по мне, стоят «Матери». Виноват, «Жизни Матвея Кожемякина».
Андрей Немзер
01/07/11