[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Дар дружества
Издана переписка Лидии Чуковской и Алексея Пантелеева
Лидия Корнеевна Чуковская (1907–1996) и Алексей Иванович Пантелеев (1908–1987) дружили всю жизнь. После войны Чуковской пришлось жить в столице, Пантелеев оставался в родном для обоих городе на Неве, но общение их оставалось крайне интенсивным. Изрядная часть их писем ныне представлена объемным (40 листов!) томом (М., «НЛО»; составление и комментарии Е. Ц. Чуковской).
Открывается книга запиской на бланке Госиздата с трогательным обращением «Глубокоуважаемый Леня». (На дворе 1929-й год. Редактор-Чуковская «вела» первую книгу Пантелеева, «Часы» — просит автора выступить на детском утреннике). В письме, что стало последним (16 июня 1987), тяжело больной Пантелеев радуется недавнему триумфу своей корреспондентки — после долгих лет травли Лидия Корнеевна впервые вышла на публику, выступление на Пастернаковских чтениях в Литературном институте встречено овацией. (Кто был на тех — по-весеннему радостных, полнящихся надеждой, счастливых — чтениях, едва ли их забудет.) Получив письмо, Л. К. делает запись: «Как страшно изменился почерк… Алексей Иванович… Алексей Иванович. Он, наверное, сейчас весь в молитве о Маше <тяжело больной дочери. — А. Н.>. Почерк, почерк и мужественность, а под спудом — прощание». И две недели спустя: «Умер Алексей Иванович <...> Самая страшная строка из его последнего письма ко мне: “Не успел окончить работу в срок”».
Тревога о том, что очередная — всегда жизненно важная! — работа не будет доведена до конца (или будет исполнена не так, как должно) — один из лейтмотивов переписки. Казалось бы, погруженность в свое дело не предполагает тяги к общению. А Чуковская и Пантелеев не могли обойтись друг без друга. Оба знали, что дело их — одно. И это касалось не только пишущихся (или перерабатываемых) книг, требующих умной оценки читателя особой складки. Необходимой была постоянная «сверка часов» — обсуждение политических реалий, литературных новинок, общих знакомых, житейских обстоятельств. В письмах немало горьких признаний — но это не жалобы. Есть то, что можно было бы назвать «просьбами», «советами», «недоумениями», но эти определения худо деформируют суть естественного и свободного диалога.
Дар дружества так же редок, как все истинные дары. Что дружба? Легкий пыл похмелья, / Обиды вольный разговор, / Обмен тщеславия, безделья / Иль покровительства позор. Не кто-нибудь это признание выдал, а Пушкин. Да, в недобрый час. Да, вся жизнь его о другом свидетельствует. Но и капризом жуткое четверостишье счесть нельзя. Увы, есть здесь «частичная правда» (обидная и страшная), возвыситься над которой способны не многие. Чуковской и Пантелееву это было дано, хотя размолвки (и даже разрывы) с иными друзьями и их не миновали. Таких сюжетов в эпистолярии немало, и всякая утрата (или ее угроза) переживается со жгучей нескрываемой болью.
Верность друг другу, способность друг друга слышать, чувство глубинного единства они сохранили. Объяснение тому в письме Л. К. от 12 декабря 1966 г.: «У меня нет потребности общаться с “чужими” и очень большая с теми немногими людьми, которые мне “свои”. И я могу ответить не сразу, и я вижу (сейчас) друзей реже, чем хотела бы <...> Душевная же потребность в обмене чувств и мыслей у меня точно такая, как 30 лет назад, даже, может быть, больше». Судя по переписке, у Пантелеева был сходный внутренний строй. И кажется, что эта потребность-способность дружить крепила души очень во многом несхожих писателей, давала им силы оставаться равными себе и делать свое — и общее — чистое и честное дело.
Переписка Чуковской и Пантелеева — важный источник по истории «подсоветской» русской литературы (и общественной жизни). Читать ее и интересно, и мучительно — как все такого рода источники. Далеко не каждый из которых, однако, напоминает о высоком назначении человека (не только литератора!) и одаривает странной надеждой на лучшее.
Андрей Немзер
08/08/11