[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Тучный плод
Изданы сочинения Семена Боброва
Блажен, кто к сонмам нечестивых/ Не идет в гибельный совет,/ Гнушается путей строптивых/ И злохулительных бесед, // Его лишь волю услаждает/ Един божественный закон;/ Он мысли все в закон вперяет,/ Отмеща днем и ночью сон. // Он, яко древо насаждено/ При токах среброструйных вод,/ Блюдет злак свежий неизменно,/ Дает во время тучный плод. Так два с лишним столетия назад перелагал первый псалом Давида российский стихотворец Семен Бобров, исполнясь могучим духом «еврейского венценосного барда». «Тучный плод», принесенный на алтарь словесности одним из самых смелых поэтов рубежа XVIII–XIX, был отвергнут его удачливыми современниками и забыт потомками. Но грешных сонмы нечестивы/ Ничто, — как токмо легкий прах,/ Что возметая вихрь бурливый/ В верх мчит, вертит, крутит в зыбях. // И как в день судный посрамится/ Смятенный нечестивый дух,/ И беззаконник — не включится/ Во светлый праведников круг. // Господь наш токмо призирает/ На правые стези благих/ И в страшном гневе погубляет/ Стопы строптивы токмо злых.
Вторя псалмопевцу, Бобров уповал на торжество справедливости. Вотще. Блестящие и почти беспримерно злые эпиграмматические приговоры литературных недругов Боброва, не оставивших его в покое и после кончины, вписались в историю литературы куда крепче, чем его необъятные творенья и скорбная судьба. Как трудно Бибрусу со славою ужиться/ Он пьет, чтобы писать, и пишет, чтоб напиться — это Батюшков. Нет спора, что Бибрис богов языком пел;/ Из смертных бо никто его не разумел — это князь Вяземский.
А вот — Бобров: Глубока ночь! — а там — над бездной/ Урания, душа сих сфер,/ Среди машины многозвездной/ Дает векам прямой размер;/ Бегут веков колеса с шумом. // Я слышу — стон там проницает;/ Пробил — пробил полночный час!/ Бой стонет, — мраки расторгает,/ Уже в последний стонет раз;/ Не смерть ли мира — вздох времен? // Преходит век — и все с веками;/ Единый род племен падет/ И пресмыкается с червями,/ Как из червей другой встает;/ И все приемлет новый образ. Уразуметь смысл этих мрачных, тревожных и величественных строф можно и сейчас.
Одой «Столетняя песнь, или Торжество осьмогонадесять века России» открывается «Рассвет полночи, или Созерцание славы, торжества и мудрости порфироносных, браноносных и мирных гениев России с последованием дидактических, эротических и других разного рода в стихах и прозе опытов Семена Боброва», итоговый на время издания (1804) четырехтомник сорокалетнего сочинителя. Сын ярославского священника был обречен идти обычной дорогой алчущих учености разночинцев: семинария, Гимназия при Московском Императорском университете, университет. На государственную службу обремененный обширными знаниями и уже прикипевшей к словесности (особенно — новейшей английской) Бобров поступил в ничтожном чине губернского секретаря и успехов на этом поприще не стяжал ни в Москве, ни в Петербурге. Зато стихотворствовал во всех возможных родах и вкусах, а в тесном тогда кругу людей пишущих был фигурой приметной: входил в Общество друзей словесных наук, был знаком с Радищевым, печатался в «Беседующем гражданине». В 1791 году он переместился в полуденную Россию, явно не по доброй воле: закат царствования Екатерины был не лучшим для пишущей братии временем. Годы службы при командующем Черноморским флотом Мордвинове (вельможе просвещенном, либеральном и со склонностью к меценатству) были, кажется, самой счастливой порой в невеселой жизни бедного, одинокого, сумрачного и честолюбивого стихотворца. В эту пору была написано «лирико-эпическое песнотворение» «Таврида, или Мой летний день в Таврическом Херсонисе», грандиозная натурфилософская поэма на крымском материале. Ее вторая, сильно исправленная редакция — «Херсонида» — стала четвертой частью «Рассвета полночи». Позднее из-под пера Боброва выйдет еще одна поэма — «Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец» (1807–1809). Жить ему оставалось недолго — возвращение в Петербург не упрочило материального положения поэта, крепким здоровьем он не отличался и прежде, отмеченная эпиграмматистами склонность к винопийству дело свое делала, литературные свершения доставляли больше неприятностей, чем радостей… Бобров скончался 25 марта 1810 года — дабы существовать для многих читательских поколений в шутовском обличье угрюмого неудачника, сумбурного и чуждого подлинной гармонии слагателя странных стихов, напыщенного творца неудобочитаемых сочинений.
Ныне всякий, кто хочет видеть русскую поэзию в ее реальном объеме, может убедиться, сколь несправедлив сотворенный младшими карамзинистами ехидный миф о бездарном Бибрусе. «Рассвет полночи…» издан В. Л. Коровиным в серии «Литературные памятники», надо надеяться, что кропотливый труд текстолога, комментатора и биографа будет оценен по достоинству. Как и странная — возвышенная и грубо материальная, ученая и страстная, неуклюжая и величественная — поэзия Боброва.
О друг природы, — обратися!/ Зри сей рисунок! — усмехнися! —/ Воззришь, — тогда коральный холм,/ Салгирский брег, — уклон гор мшистый, — / Дубрав благоуханных сонм,/ Кизилы, тополы тенисты,/ И манноносная ясень,/ И сосна, мещущая тень,/ И величавые раины,/ В оттенках неких сей картины/ Толико ж будут возникать,/ Расти, — дышать и процветать,/ А шумные ключи священны/ И их потоки искривлены/ Такою же начнут стопой/ Скакать средь песни сей простой,/ Как в подлиннике беспримерном/ Неподражаемом — бессмертном. // Хвались, камена, ты судьбой,/ Хвалися долей непреложной,/ Что кроткой мудрости рукой/ Плод кисти твоея возможной/ Толико будет оживлен,/ Толико будет возвышен!
Андрей Немзер
14/04/08