[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Третий из двадцати трех
Полное собрание сочинений и писем Гоголя приросло «Арабесками»
Хотя наши академические издания классиков приходят к читателю в трудно объяснимом порядке, третий том Полного собрания сочинений и писем Гоголя (предполагается 23-томник) появился, как ни странно, действительно третьим. Ему предшествовали тома первый («Вечера на хуторе близ Диканьки» с присовокуплением юношеских опытов, 2001) и четвертый («Ревизор» с изобильными гоголевскими истолкованиями комедии, 2003). Теперь мы располагаем еще и «Арабесками», которые, как замечено в преамбуле комментария, можно назвать второй-третьей — если закрыть глаза на «Ганца Кюхельгартена» — книгой Гоголя. Загадочная формула сопровождена изящной поясняющей оговоркой: «смотря как считать».
«Считали» обычно одинаково: в любом издании Гоголя за «Вечерами…» помещался «Миргород», подзаголовок которого указывал на связь четырех новых повестей с побасенками Рудого Панька и раскрывал полишенелев секрет авторства первой книги. Традиция была заложена самим Гоголем в четырехтомных сочинениях (1842) и идеально соответствовала концепции о движении писателя «от романтизма к реализму», которая, всяко модифицируясь на протяжении полутора с лишним веков, в общем-то остается господствующей. Почему перемещение из сельского локуса в уездный (оба настырно символичны) отождествляется с движением от «мечты» к «существенности»? Почему мучительная фантастика «Вия» реалистичнее кошмаров и наваждений «Вечеров…», запорожские лыцари «Тараса Бульбы» историчнее их предшественников из «Страшной мести», а ирреальный быт «Старосветских помещиков» и повести о двух Иванах натуральнее ложно заземленной плоти зловеще гротескной истории о Шпоньке, отнюдь не замыкающей «Вечера», дабы знаменовать «переход к реализму? А по удивительному кочану, выросшему отнюдь не на «заколдованном месте»! Потому что к постижению действительности Гоголь двигался — к петербургским повестям.
Столица, по той же абсурдной логике, «натуральней», чем уездный городишко. Даром, что в «Ревизоре» и «Мертвых душах» Гоголь направился во глубину России, а Петербург этих сочинений обрел абсолютно фантомные очертания. Даром, что «петербургские повести» — нечто среднее между национальным мифом и комфортным исследовательским конструктом (том повестей в издании 1842 года включал «Коляску» и «Рим»). Даром, что в трех повестях «Арабесок» — ранней версии «Портрета», «Невском проспекте» и «Клочках из записок сумасшедшего» — «романтизма» ничуть не меньше, чем в «Вечерах…» и «Миргороде». Если, конечно, судить о «романтизме» здраво: видеть его гетерогенность и полисемантичность, понимать, что великие писатели — хоть Гофман, хоть Гоголь — «деконструируя» одни «романтические» модели, из их материала сооружали иные, не менее «романтические». Если не насиловать — во имя сомнительных схем — то чувство, что владеет любым простодушным читателем: Гоголь работал решительно не в той тональности, что доминирует у писателей, вышедших из его «Шинели» и довольно быстро далеко от нее ушедших. Эк, куда метнул…
«Стройной» (совершенно произвольной) схеме «творческой эволюции» раннего Гоголя сильно мешало одно историко-литературное обстоятельство: «Арабески» вышли примерно на месяц раньше «Миргорода». В ход шли две палочки-выручалочки — некие случайные обстоятельства (мало ли что могло в цензуре либо типографии стрястись) и подзаголовок «Миргорода», крепящий его к «Вечерам…» И дореволюционные издатели, воспроизводя «Арабески», спокойно ставили их на третье место. А издатели советские попросту разрушали причудливый сборник (повести к повестям, статьи — к статьям), блюдя «последнюю авторскую волю». И тем самым превращая Гоголя 1834 года в Гоголя, постаревшего на семь-восемь лет (за которые много что случилось). Поэтому восстановление «Арабесок» в нынешнем академическом Собрании — ход осмысленный и сильный. Да и признание проблемы (третья это книга Гоголя или все же вторая?) дорогого стоит.
Мне-то кажется, что вторая. Психология писателя — дело темное, а психология Гоголя — сверхтемное, но предположить, что работавший над «Миргородом» и «Арабесками» одновременно великий комбинатор (и автопиарщик) пустил дело на самотек, как-то не получается. Собрание пиэс, писанных в разные эпохи жизни автора (мистификация, как и ранние даты под иными текстами; все сочинилось в счастливом 1834 году) должно было показать, что Гоголь не специалист по малороссийской экзотике, а тысячеискусник, причем давно подвизающийся на ученом и литературном поприще. После этого можно было предъявлять «Миргород», наиболее целостное сочинение автора «Вечеров…» и подписанных своей фамилией «Арабесок». План, как и многие позднейшие хитромудрые проекты Гоголя (вроде одновременного выстрела «Выбранными местами…», переизданием «Мертвых душ» и представлением «Развязки “Ревизора”»), не сработал. То есть формально все получилось, но критика (от Булгарина до Белинского) и публика намека не расчухали. И годы спустя отказался Гоголь от воспроизведения «Арабесок», помня о неуспехе этой книги, о том отделении «нелепых» статей (а они, если исключить пушкинскую, и впрямь составлены из общих мест, что дает широкий простор комментаторам) от более или менее приемлемых повестей, что было проведено в 1835 году всеми рецензентами.
Тем важнее и отраднее, что «Арабески» — замечательный (при всей его комичности) плод гоголевской жизнестроительной фантазии — ныне воспроизведен со всем возможным тщанием. Издание подготовили Людмила Дерюгина (она подготовила все тексты, в том числе клубящиеся окрест «Арабесок» неоконченные отрывки, и написала большую часть комментария) и Сергей Бочаров (ответственный редактор тома). Комментарий (более пятисот страниц), суммируя те знания о Гоголе, которыми мы ныне располагаем (должно отметить постоянный корректный учет концепций и гипотез, не вполне разделяемых исследователями), в то же время предстает целостной и «полной» научной работой, позволяющей за частностями не потерять «общего», последовательной интерпретации нарочито «мозаичного» текста. Воссоздана та атмосфера, житейская, литературная, идеологическая, политическая, в которой рождались как составившие странную книгу статьи и повести, так и целое «Арабесок». Разумеется, комментаторам было на что опереться (середина 1830-х годов — один из самых изученных этапов истории нашей литературы, во многом — благодаря усиленному вниманию к позднему Пушкину). Но такого детализированного и многопланового портрета «взрослеющего» Гоголя, Гоголя, в 1834 году обретшего свою суть и начавшего выковывать свой загадочно величественный (но и дразнящий, настораживающий, двусмысленный) образ, мы еще не видели. Будем надеяться, что научное издание «Миргорода» (перекличкам второй и третьей — как считать? — гоголевских книг в комментарии уделено много внимания) дорисует этот впечатляющий портрет.
Пока, впрочем, о выходе второго тома Собрания ничего не слышно. В издательство сданы «Мертвые души», близка к завершению работа над драматургией, одолев «Арабески», Людмила Дерюгина и Сергей Бочаров занимаются подготовкой тома повестей… Может, и увидим мы когда-нибудь полный и ответственно прокомментированный свод сочинений Гоголя. Всего-то двадцать томов еще сделать (и выпустить) осталось.
Андрей Немзер
26/01/10