По устойчивой традиции русские ученые книги издаются в "глухих" переплетах и под скучными названиями. Сборник статей Абрама Рейтблата свидетельствует о смене моды: завлекательно провокативны и обложечный рисунок и название - "Как Пушкин вышел в гении" (М., "Новое литературное обозрение"). Может кто-то и примет за постмодернистский "проект" книгу, чей жанр определен подзаголовком - "Историко-социологические очерки о книжной культуре Пушкинской эпохи". Впрочем, ловля простодушных любителей остренького не входит в планы автора - Рейтблат предупреждает: "Хотя Пушкин присутствует в ее названии, эта книга - не о нем. В центре внимания тут - социальные аспекты русской литературы 1820-40-х гг.: ее внутреннее устройство как социального института и ее внешние связи с политическими, а в какой-то мере и экономическими институтами русского общества того времени".

Все честно. Автор дотошно описывает формирование русской "литературы", ведет речь о структуре читательской аудитории, библиотеках, альманахах, низовой словесности, становлении авторского права и т.п.. Осваивая "скучную" (на деле - очень выразительную) цифирь (тиражи да гонорары), вникая в свидетельства современников, получаешь картину пестрой и "непонятной" литературной жизни. Чего-чего, а "благорастворения воздухов" в юной русской словесности не наблюдалось. Как и однозначного противостояния "хороших" писателей - "плохим" (революционеров - консерваторам, жрецов искусства - поставщикам чтива, новаторов - эпигонам, западников - почвенникам). Здесь мы упираемся в главное внутреннее противоречие книги Рейтблата. В его пламенную страсть и "энергию заблуждения".

С одной стороны, исследователь стремится к воссозданию "полной" картины литературного бытия 1820-40-х годов. Для этого должно вывести из тени максимум материала. И отказаться от каких-либо попыток его иерархического осмысления. В "ваших книгах" (что в дореволюционных, что в советских) "литература" - это Жуковский, Батюшков, Вяземский, Пушкин и проч. Но не меньшее право на место под солнцем имеют Булгарин, Сенковский, Греч, издатели забытых московских альманахов и поставщики лубочных романов. Они писали доступнее, их читательский круг постоянно расширялся, они цивилизовали будущий "средний класс" (а заодно и литературный быт, внося в него здоровый дух коммерции). Они и выиграли в начале 1830-х годов аудиторию, оставив "литературных аристократов" на бобах. А если в глазах потомства проиграли, то, потому что "Пушкин вышел в гении".

Тут-то и начинается "с другой стороны". Или: все звери равны, но некоторые поравнее. Ратоборствуя со сложившейся иерархией, автор тут же выстраивает другую. Булгарин был оклеветан "литературными аристократами", либеральными историками, советскими идеологическими чиновниками. Восстановим справедливость! Рейтблат, памятуя о том, что наука должна быть внеидеологичной, разумеется, избегает деклараций. Он просто действует в этом духе. И его можно понять: во-первых, внимание к любому писателю заведомо лучше невежественного презрения; во-вторых, Булгарин (как и менее привлекающие Рейтблата Греч, Полевой, Сенковский) был фигурой крупной; в-третьих, "пушкинский культ" сказался на русской культуре и негативно (кто-то скажет: только негативно; я думаю иначе); в-четвертых, дразнить "гусей" - дело веселое.

Только где эти "гуси"? Оголтелые "пушкинолюбы" легко согласятся на реабилитацию Булгарина и скажут, что Александр Сергеевич с Фаддеем Венедиктовичем вместе отстаивали священные принципы "православия-самодержавия-народности". Вменяемый историк только признателен Рейтблату и за статью "Ф. В. Булгарин и его читатели" и за книгу "Видок Фиглярин. Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение" (М., "НЛО", 1998; ждем булгаринские "Воспоминания", изданием которых ныне занят Рейтблат). А если исследователь надеется сокрушить "интеллигентский миф", трактующий Булгарина как только доносчика, то здесь нужно оружие посильнее, чем "обратное общее место".

В статье "Писатели и III отделение" Рейтблат объясняет, что ведомство сие было не столько карательным, сколько идеологически контролирующим и пропагандистским, а потому нуждалось в литераторах, многие из которых с ним сотрудничали. Только ведь формы контактов были разными. Когда автор валит в одну кучу мелких чиновников, служивших в драматической цензуре, Тютчева, искавшего поддержки III отделения для реализации своих прожектов контрпропаганды в Европе, Жуковского, лично приятельствующего с Дубельтом, платных заграничных агентов, доброхотных осведомителей, Пушкина, пытавшегося играть на противоречиях придворных группировок, и т.д., он упрощает сложный исторически изменчивый сюжет. Такое упрощение конструктивнее привычного, а "оправданный" Булгарин больше похож на реального, чем фарсовый злодей из учебника. Но и после всех усилий Рейтблата "не проходит" Фаддей Венедиктович в гении. Останется историческим персонажем. Значимым для исследователей. Способным вызывать интерес у интеллектуалов. Проигравшим. И не потому, что на "коммерческую" лошадку поставил, с жандармами сотрудничал, Пушкина бранил. Далеко ли в сознании среднего интеллигента отстоит от Булгарина "литературный аристократ", скрытый антигерой книги Рейтблата, князь Вяземский? Ну да, один пушкинский друг (ох, сколько оговорок здесь нужно!), другой - враг. Но ведь, по большому-то счету, забыты оба. (И даже поздние - удивительные - стихи Вяземского дела не меняют.) Не вышли в гении, и вся недолга.

Наверно, потому что в гении вообще "не выходят". Заглавный очерк книги Рейтблата удивляет сочетанием тривиальности (была потребность в национальном поэте; Пушкин выпустил при жизни 26 книг; его поддерживали авторитетные литераторы и друзья; он вошел в литературу со скандалом; он отличался экстравагантностью в быту; при Александре его славе способствовала оппозиционность и гонения, а при Николае - покровительство царя) и предвзятости. Есть ведь простенькие вопросы. Кто эти самые 26 книг написал? Разве не поддерживали Карамзин и Дмитриев того же Вяземского? Разве не "перекрестным опылением" похвал жил "союз поэтов"? Разве не маялся в Финляндии Баратынский? И какое кому теперь дело до того, что вокруг "Руслана и Людмилы" имел место шум? И разве мало при жизни напечатал Булгарин? И разве возведенный в гении Бенедиктов не сорвался в безвестность? И почему без всех вышеисчисленных причин "в гении вышел" никому неизвестный, чуждый политике, не знающий "конъюнктуры" автор повести о детстве, скрывшийся за литерами "Л. Н. Т."?

Да, бывают баловни, которым все на потребу - гонения и милости, тиражи и цензура, семейное счастье и его крах, проливной дождь и великая сушь. Глупо это как-то. Антинаучно. Тоталитарно. А всего досаднее, что без этих никак не обойдешься. Даже товарный вид ученой книге не придашь.

22/08/2001