Как советская власть боялась "Доктора Живаго"
История травли романа "Доктор Живаго", каковую давно пора называть историей убийства великого русского писателя, в общем и целом секрета не представляет. Еще в перестроечную эру была републикована стенограмма славного писательского собрания, исключившего Пастернака из рядов "советских писателей". Многие и прежде хранили эту стенограмму, равно как и другие официальные материалы по "делу Пастернака". И повторяли, сжав зубы, строчки Галича: "Мы поименно вспомним всех,/ Кто поднял руку". О тех страшных днях написаны ценные мемуары и серьезные исследования. (Из новейших укажем на соответствующие страницы в книге Натальи Ивановой "Борис Пастернак: участь и предназначение", СПб., "БЛИЦ", и расширенное переиздание воспоминаний Зои Масленниковой "Борис Пастернак. Встречи", М., "Захаров".) Сюжет подробно разработан в капитальной монографии Евгения Пастернака. И все-таки от издания секретных документов, циркулировавших в 1956-1972 годах "на самом верху", берет оторопь.
Книга, выпущенная московским издательством "РОССПЭН" на основе материалов ЦК КПСС (хранятся в Российском государственном архиве новейшей истории и в Архиве Президента РФ), открывается "Запиской министра иностранных дел СССР Д. Т. Шепилова о передаче рукописи романа Б. Л. Пастернака "Доктор Живаго" за границу" (31 августа 1956), а закрывается (коли не считать приложений) "Запиской отделов культуры и пропаганды ЦК КПСС с согласием секретарей ЦК КПСС о необходимости рекомендовать ЦК КП Грузии рассмотреть вопрос об "идеологических просчетах" в статье Г. Маргвевашвили, посвященной творчеству Б. Л. Пастернака". Оба документа символичны. Начиналось "дело" с бандитской попытки нанести превентивный удар ("Отдел ЦК КПСС по связям с зарубежными компартиями принимает через друзей меры к тому, чтобы предотвратить издание этой антисоветской книги за рубежом"). Заканчивалось (конец, впрочем, условный) - не менее бандитской местью. Не Пастернаку (уже 12 лет покоящемуся на Переделкинском кладбище), даже не его близким (Ольга Всеволодовна Ивинская уже из лагеря вышла), а литератору, попытавшемуся (увы, приспосабливаясь к советским политическим изгибам) хоть какую-то частицу правды о "Докторе Живаго" выговорить. Маргвелашвили, в частности, писал: "публикация романа <...> в условиях волюнтаристских зигзагов не могла быть с достаточной глубиной и серьезностью оценена и некоторыми отечественными журналистами и литераторами". Не помог выпад против Хрущева - брежневские аппаратчики свергнутого хозяина не любили, но Пастернака (и всякую шелупонь, которая не в свои дела лезет) не любили гораздо сильней. Собственно, и пытаясь остановить издание романа на Западе, и затевая вакханалию вокруг Нобелевской премии, и грозя поэту изгнанием, и препятствуя посмертным публикациям Пастернака, и гнобя в лагере его возлюбленную, и организуя проработку грузинского критика, советские начальники занимались одним делом - защищали себя, свою власть, свои "этические" и "эстетические" нормы. И здесь не было никакой разницы между функционерами из ЦК и писательскими начальниками. Требование лишить Пастернака гражданства и выслать его из страны впервые прозвучало на собрании президиума Союза писателей 25 октября 1958 года. "Озвучили" его те же уста, что одарили нас тремя равно косноязычными вариантами государственного гимна. (Справедливости ради заметим, что бесчестье этого почина с Сергеем Михалковым должны разделить Николай Грибачев и Вера Инбер.) Первый тогдашний комсомолец Владимир Семичастный изрек свою запредельную брань четырьмя днями позже. Вместе работали. В точном соответствии со "строго секретным" (и всем явным) Постановлением Президиума ЦК КПСС "О клеветническом романе Б. Пастернака" от 23 октября 1958.
Нынче уже никто не призывает "не ворошить прошлое". Напротив, все теперь любят историю, которая "сложнее" всякой "идеологической интерпретации". У Пастернака была своя правда (и мы теперь "Доктора Живаго" массовыми тиражами издаем), а у Михалкова-Семичастного - своя. За государство они, дескать, радели. Ну чего-то недопонимали, так ведь "время было такое". Времена же приходят и уходят, а Россия остается. С гимном Михалкова и памятью о Семичастном как крупном партийном и государственном деятеле, у которого с охотой брались интервью. Подумаешь, погорячились с каким-то Пастернаком. Вот с Шепиловым (творцом, как помним, первого из цитированных документов) тоже вскоре погорячились - "примкнувшим" назвали, из верхних эшелонов вычистили, а он, "серьезный политик" и "интеллигентнейший человек", веру в социализм не утратил. И до конца жизни мемуары писал. Сам. Недавно "Вагриусом" изданы, "Непримкнувший" называются, там много интересного - и про государственный ум Жданова, и про злокозненность Хрущева, и про величие Сталина, и про необоснованные репрессии, и про коммунистические идеалы. Те самые, что губили и губят страну, над красой которой заставил плакать весь мир автор романа "Доктор Живаго".
Скажут, что не в идеалах дело, а в интересах. Что десять лет живем без коммунистов у власти и с "Доктором Живаго" на прилавках, а "ничего не изменилось". Что книжки вообще последнее дело. Что зря хрущевские холуи истерику закатили: тиснули бы "Доктора" тихим "десятитысячником" - никто бы ухом не повел. История не знает сослагательного наклонения. Случись чудо, может весь путь наш был бы иным, может, и из ада выбирались бы мы не по витым и опасным тропам. Но чуда не могло случиться, ибо коммунисты в чудеса не верят, на своем стоят до последнего и страшно боятся, что "силу подлости и злобы одолеет дух добра". Не по глупости они "дело Пастернака" затеяли. Очень даже "по уму". Об этом и напоминает сборник рассекреченных кляуз, конспиративных планов и подлых объективок.
19/07/2001