[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Мавки с ангелами
Литературу нынче принято делить на fiction (существующую, якобы, по инерции и лишенную всяких перспектив) и non-fiction, открывающую невиданные горизонты. Кому нужны сказки про выдуманного Иван Иваныча, когда о всяком реальном Петре Петровиче можно та-а-акое порассказать! Закачаешься - особенно, если про Петра Петровича что-то прежде слышал. И даже не обязательно про самого Петра (его можно в Павла переименовать, а в ином случае - даже и выдумать) - достаточно всяких там знакомцев, соседей, собутыльников, полуопознаваемого антуража и контекста. Достаточно "правдоподобия", взращенного на намеках и подмигиваниях. Равно годятся "экзистенциальные" откровения, архивные разыскания и "суровые свидетельства очевидца". Главное - была бы интонация правильной - "доверительной", чуть льстящей читателю (в том числе - имитацией искренности), местами - растерянной (да как же все это случилось?) и неуклонно подчеркивающей "особость" повествователя, что знает та-а-кое. Это - знакомая всем нам в быту интонация сплетни, и она, похоже, недурно котируется на литературном рынке.
Я не знаю, писала ли Фаина Гримберг героиню своей повести "Мавка" ("Знамя", N 10) "с натуры" или "из головы выдумала". Может, и выдумала таинственную красавицу-полуцыганку вкупе со всеми ее родственниками, свойственниками и поклонниками, стихами, обучением в Литературном институте, замужествами, лесбийскими восторгами, наркоманией, "жизнью втроем" (с повествовательницей и первым возлюбленным) и самоубийством. Может, все это "художественное обобщение", а сама Тата Колисниченко, мавка (русалка в украинском фольклоре) - "символический образ". Дело не меняется - при желании можно в мирок столичных литераторов прописать хоть Красную шапочку, хоть Соловья-разбойника. Повесть Фаины Гримберг дышит сплетней, имитирующей "высокую легенду" о волшебном существе, что не подчиняется "человеческим законам". Запах Центрального дома литераторов и писательского квартала у метро "Аэропорт" ощущается раньше, чем возникают (а куда без них!) эти ароматные объекты. И "милый" заштатный украинский городок Татиного детства, и богемная жизнь в московских дворницких, и халявная роскошь, и "страсти роковые" тоскливо предсказуемы, ибо все это "упаковочный материал" для банальной истории об очередной "беззаконной комете в кругу расчисленных светил". И это вовсе не Тата, а "нежная и удивительная" рассказчица, в свою пору пленившаяся мавкой, а ныне вышедшая замуж за мавкиного избранника. Сюжетные пряности, конечно, вещь важная, но сверхзадача - представить во всей красе драгоценное "я" сплетницы. Разглядевшей (и/или выдумавшей) "чудо", "сохранившей" его в душе и рассказавшей о нем на языке интеллигентской кухни.
Почти так же дело обстоит с документальной повестью Александра Ласкина "Ангел, летящий на велосипеде" ("Звезда", N 10). Здесь на роль "беззаконной кометы" подряжена Ольга Ваксель, адресат нескольких гениальных стихотворений Мандельштама. Поэт, узнав о самоубийстве былой возлюбленной, спрашивал: "Возможна ли женщине мертвой хвала?" Не зря тревожился. Облако сплетни давно окружает Ольгу Ваксель, и ласкинское обращение к архивным материалам его не развеяло. Впрочем, теперь воздано и самому Мандельштаму и - без этого уж никак нельзя! - Надежде Яковлевне. Разобраться по сочинению Ласкина в "событиях" довольно трудно ("художественно" автор работает - с отступлениями, цитатами и разбегом ассоциаций), да это и не входит в задачу Ласкина. Он ведь не об Ольге Ваксель пишет - о "Лютике" (домашнее имя героини, постоянно склоняемое сочинителем), об "ангеле на велосипеде", о нераспознанном (никем, кроме Ласкина) чуде. Тоже своего рода "мавка" - и суицид кстати пришелся. И опять романтические банальности приправлены бытовой парфюмерией. И опять всего выразительней фигура сплетника - ироничного, быстрого в суждениях, всепонимающего. Успевающего напоследок сказать свое веское слово о треклятом "литературном бомонде". (Гримберг тоже буфеты ЦДЛ отобразила - со знанием дела.) "Вот - Александра Маринина, это - Фридрих Незнанский... Генри Миллер, зарубежный гость... Официантка так спешит к нему, словно рассчитывает не на чаевые, а на орден". Это метафора такая. Дескать, издают попсу, а не пронзительную и трепетную сплетню (тьфу, документальную повесть) об ангеле на велосипеде. И ведь в своем Ласкин праве - пишет он не хуже Незнанского. И не лучше.
Надышавшись парами сплетни, поневоле становишься мнительным. Недобро напрягаешься от рубрики non-fiction, вздрагиваешь, увидев мемуары статусного интеллектуала, поеживаешься, принимаясь за статью, трактующую биографию классика. В общем-то зря. Серия рассказов Михаила Гиголашвили о судьбах дезертиров (или мнимых дезертиров) из Чечни, что ищут убежища в Германии ("Дезертиры. Повесть в письмах" - "Знамя") написана резко, колоритно и умно. Автор, подрабатывавший переводчиком на "интервью" (допросах) беженцев, сумел много поведать и об их человеческих трагедиях и о проблемах Германии, изнемогающей под напором эмигрантов со всех концов мира. Весьма информативен очерк Александра Никитина и Нины Катерли "Дело Никитина" ("Звезда"; один из авторов и герой "Дела..." - эколог, обвинявшийся в государственной измене, а ныне оправданный). "Вспышки" Сергея Юрского ("Октябрь", N 10) - нормальные воспоминания крупного актера. (Предыдущие главы книги тоже печатались в "Октябре", полностью "Вспышки" будут изданы "Вагриусом". Напрашивается сопоставление книги Юрского со сходными по жанру и темам сочинениями другого выходца из БДТ, Владимира Рецептера. Его "романизированные" воспоминания недавно печатались "Знаменем", тут "Вагриус" книгу уже выпустил.) Рискованная по теме статья Натальи Ивановой ("Собеседник рощ" и вождь", об отношениях Пастернака и Сталина - "Знамя"), возможно, и спорная, но уж никак не сплетническая.
Есть несколько познавательных материалов. Статья Дмитрия Травина "Французская модернизация: через две империи, две монархии и три революции" ("Звезда") конструктивно дополняет "новомирскую" работу Юрия Каграманова (ее мы рекомендовали вниманию читателей две недели назад). Экономист Владимир Попов поет вдохновенный гимн современному Китаю ("Три капельки воды" - "Знамя"), но его восторги смотрятся несколько иначе при свете Нобелевской лекции Гао Синцзяня, литературного лауреата 2000 года ("Право литературы на существование" - "Звезда"). Даже Михаил Задорнов в "Фантазиях сатирика" ("Октябрь") выходит несколько раз за рамки своего эстрадно-обличительного всезнайства.
Что же до словесности, то, увы, - мавки с ангелами. Рассказ Асара Эппеля "Дробленый сатана" и "Дневники существований" Равиля Бухараева ("Знамя") без труда вписываются в будущие собрания сочинений их авторов. Из общежурнальной стиховой глади несколько выбиваются юбиляр (70 лет) Глеб Горбовский ("Звезда"), Виталий Пуханов ("Октябрь") и Геннадий Русаков ("Знамя"). Памфлетную пьесу Анатолия Наймана "Жизнь и смерть поэта Шварца" ("Октябрь") считаю огорчительной неудачей и не советую читать тем, кто любит и ценит незаурядного писателя.
А "Знамя" открывается подборкой Андрея Вознесенского - там все больше про шар-пеев.
02/11/01
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]