"Звезда" (N 4) продолжает присущую этому питерскому журналу традицию тематических номеров. Нынешний посвящен обществу, культуре, словесности (и, по необходимости, политической истории) 1980-х годов. Точнее - "ранних восьмидесятых", доперестроечных. На первый взгляд, само выделение этого периода вызывает сомнения: слишком тесно связаны эти годы с "классической" брежневщиной; слишком сильно контрастируют со взвинченной перестройкой. Однако "как в прошедшем грядущее зреет, так в грядущем прошедшее тлеет" (Ахматова) - составители сумели разглядеть особые черты "золотой осени" советской системы, те самые, что сигнализировали о ее близящемся крахе.

Тема конца империи организует поэму Виктора Сосноры "Мартовские иды" (1983). Впрочем, Соснора сей сюжет любил как раньше, так и позже. Да и пишет он последние сорок с гаком лет примерно одинаково. Если чем и характерны "Мартовские иды", так именно вписанностью в эпоху, присущим ей надрывным маньеризмом, сочетанием "учености" (тогда много книжек читали) и захлеба (пили того больше). А между тем сойдут с удоем в ад,/ живот - в ушко игольное я вижу!/ Взор с ними - врозь!/ Бью розгой по устам,/ летяще тело, преди песнь пояше,/ мне б успокоиться, уйду в пустынь,/ заброшу крылья за голову, спящий. Той же изначальной омертвелостью несет от эссе модного (тогда и сейчас) Михаила Эпштейна "Хасид и талмудист. Сравнительный опыт о Пастернаке и Мандельштаме" (1982, 1989). Не пропадать же "добру".

Хилый сам по себе рассказ Евгения Кушнера (1982; сочинителю было двадцать) интересен как документ. Называется он "Я стою и пью кофе", что сполна характеризует как "поэтику", так и авторское мирочувствие. Вялая жизнь, верная жена, денег нет, стерва-любовница, кофеек, сигаретка, где бы выпить, я плохой, но писатель. Та самая обескровленная почва подполья, из которой произрастет много "сегодняшней" (то есть позавчерашней) прозы и стихотворства.

По-настоящему захватывает мемуаристика, преимущественно посвященная бытию ленинградского культурного андеграунда и его легальных окрестностей. Борис Иванов, Елена Игнатова, Лев Лурье вспоминают о тогдашнем удушье и поисках свободы, плотном гебешном давлении и играх независимых литераторов с Комитетом (создание вольного от Союза писателей, но пасомого органами "Клуба-1981"), андроповском зажиме и прочих радостях. Вспоминают, к счастью, по-разному. И без фальшивой умиленности собой и "своим" эоном.

При всех недочетах книжка "Звезды" безусловно войдет в историю. Причиной тому публикация дневников Натана Эйдельмана за 1980-84 годы (подготовлена вдовой замечательного писателя-историка Юлией Мадорой-Эйдельман). Эйдельман вел дневник систематично, а круг его общения и интересов был необычайно широк - в результате получилась не только хроника жизни большого человека, но и великолепный путеводитель по эпохе. Эйдельман писал "для себя", намеками, с кучей сокращений, не оговаривая ясных имен, событий, понятий. Дабы читатель уразумел смысл такого текста, комментатор должен провести очень основательную работу. Пока (примечания Э. Шнейдермана) к ней сделан лишь первый приступ. Авось дождемся и полноценного издания, но и за совершенное - спасибо.

Главное в "Знамени" (N 5) и, похоже, вообще в русской словесности первой половины 2000 года - "Удавшийся рассказ о любви" Владимира Маканина (о нем газета "Время новостей" рассказывала подробно 19 мая). Но удача не ходит одна - здесь же привлекает внимание повесть Олега Ермакова "Вариации". Судя по ней, один из самых сильных писателей "среднего возраста", автор мощных "афганских" рассказов и ставшего событием романа "Знак зверя" (1992) выходит из затянувшегося кризиса (вялотекщий многочастный роман "Свирель вселенной", кажется, им оставлен). "Вариации" - история талантливого, но крайне неудачливого композитора, живущего в провинциальном городе (сам Ермаков обретается в Смоленске). Важен тут не сюжет и психология затравленного временем творца (хотя сделано это тонко, точно и без аффектации), а "обертоны" простых тем (к примеру, неумение угадать чужую беду), выверенность слога и неожиданно обнаруживающееся высокое душевное спокойствие автора. Еще одной удачей должно счесть "конференц-зал" на тему "Литература и война", собравший писателей разных поколений (от Василя Быкова и Георгия Владимова до Владимира Березина и Антона Уткина).

Любителям ностальгическо-иронической гладкописи рекомендуется рассказ Сергея Юрского "Голос Пушкина. Апология 60-х". "Именно они - шестидесятники - стали ныне объектом подтрунивания, язвительных насмешек, а то и открытой злобы. Вне всякой логики именно их пытаются обвинить во всех бедах, которые принес XX век. В настоящее время, если кого по-настоящему глубоко и постоянно НЕ УВАЖАЮТ, так это именно шестидесятников <…> Я же лично отношусь к шестидесятникам с большой теплотой и даже (приходится признаться!) с некоторой нежностью. Насколько они человечнее, наивнее, как-то даже… ребячливее, что ли, в своей серьезности, чем прожженные, все познавшие, крутые, как говорится, люди девяностых!" А мы-то думали, что порядочность, ум, такт и чувство юмора существуют независимо от даты рождения, что "поколенческий шовинизм" - удел закомплексованных тинэйджеров. Спасибо великому артисту, что подался в литераторы, - просветил!

"Новый мир" (N 5) "Знамени" в этом месяце проигрывает. "Абсурдные" рассказы Владимира Тучкова ("Русская коллекция") и фантасмагория Юрия Буйды ("У кошки девять смертей") строятся на отработанных приемах и вряд ли удивят даже поклонников этих прозаиков. Столь же инерционна очередная порция воспоминательных баек протоиерея Михаила Ардова ("Вокруг Ордынки"). Не говорим уж о пятой (и последней) порции "сценарных имитаций" Марины Палей. Или о тысяча сто двадцать пятой вариации на тему "куда крестьянину податься" - статье Алены Злобиной "Кто я? К вопросу о социальной самоидентификации бывшего интеллигента". Мы так долго мусолили вопрос о том, можно ли говорить "Я - не интеллигент", что как должное воспринимаем куда более амбициозное (и, по сути, глубоко неинтеллигентное) высказывание "Я - интеллигент". А с чего, собственно говоря, коллега так в себе уверена. Или думает, что лукавое "бывший" и страсти по "гибнущей культуре" сей статус гарантируют?

Основательно выглядит только публицистика представленная капитальной, по-настоящему умной, чурающейся готовых схем, но несколько трудной для чтения статьей Владимира Мау "Интеллигенция, история и революция. Очерки жизни современной России" и заметками Юрия Каграманова на кавказские (и исламские!) темы "Многоликий джинн". Точно, уважительно и по делу полемизирует Игорь Ефимов со статьей Александра Солженицына о поэзии Иосифа Бродского (опубликована в N 12 за прошлый год). Автор весьма уместно напоминает о двух сходных прецедентах столетней давности - статье Льва Толстого "О Шекспире и о драме" (1900) и еще более уничтожающем очерке Владимира Соловьева "Лермонтов" (1899). Как известно, Шекспир остался Шекспиром, а Лермонтов - Лермонтовым. Так и с Бродским будет. С Толстым, Соловьем и Солженицыным, впрочем, тоже.

23. 05. 2000