О ВОСПРИЯТИИ РАБОТ Ю. М. ЛОТМАНА В ИТАЛИИ^*

М. Де МИКИЕЛ (Падуя)

В 60-е годы в лексиконе лингвистов появились два слова, нарушившие спокойное течение науки: «семиотика» (или «семиология») и «структурализм»¹. Центром этой исследовательской парадигмы стал Париж, хотя феномен получил широкое распространение и в Европе, и во многих университетах Северной и Латинской Америки. Интерес к структурному изучению языка привел в свою очередь (в основном под влиянием работ Романа Якобсона) к интересу, который вызывали работы Пражской школы, и одновременно вновь открыл миру русских формалистов, до той поры известных лишь в переложении книги «Russian Formalism» В. Эрлиха. В 1965 году Ц. Тодоров переиздал многие тексты на французском², постепенно основные труды Шкловского, Томашевского и Тынянова были переведены и на другие европейские языки. В Италии впервые заговорили об исследованиях в области гуманитарных наук в СССР в связи со статьей «Формализм и неоформализм»³, которая предваряла собой антологию трудов Иванова, Успенского, Жолковского и Щеглова и рассказывала как о методологии русского неоформализма, так и о значимости структурного и семиотического исследования. С этого момента интерес к русскому авангарду начал приносить плоды и в издательской области. Чрезвычайно важным было исследование под названием «Структурализм и критика»⁴, посвященное обзору «формалистских прецедентов» в современных «структурных» и «семиологических» течениях начиная с 30-х годов, в котором значительный упор делался на ход подобных исследований в СССР.

Наряду с ростом интереса к русскому формализму, в начале 60-х годов в Италии и Франции стали постепенно появляться и труды тех «семиотиков», что работали в ту пору главным образом в Москве и Тарту. То, что человеческая культура рассматривалась как сложная иерархия языков, объединяло разные по сути школы во имя одной научной цели. Проникновение в лингвистику и культурную антропологию теории информации и структурного анализа позволяло утверждать универсальность феномена коммуникации, а также развивать общую теорию (и методологию) семиотики, в которой правила, регулирующие каждую область, должны были быть вариациями самых общих законов. В соответствии с научными разработками ХХ века, которые отталкивались от существования разнообразных систем описания, и следовательно, опирались гораздо больше на чужую точку зрения («я» под углом зрения другого, «другой» с точки зрения самого себя), семиотика рассматривала аналитический и синтетический методы не как два взаимоисключающих принципа, но как органически связанные друг с другом — пусть и противоположные — аспекты единого процесса коммуникации.

В центре этой новой области исследований — в качестве как связующего звена, так и точки опоры (в частности, благодаря серии «Трудов по знаковым системам») — стояло имя Юрия Михайловича Лотмана, который, попав в зону высокого напряжения между «структурализмом» и «семиологией» и исходя в своих работах из структуралистского подхода к феномену сигнификации и коммуникации (в действительности сохраняя многое от этого метода), все же не был прямо с ним связан. Впервые мощный голос этого ученого раздался с трибуны «Точных методов в советской гуманитарной науке» — статье, появившейся в 1967 году в журнале «Strumenti critici»⁵, который и впоследствии публиковал многие труды Лотмана. Рассказывая о первой фазе развития советского литературоведения, статья, хоть и имела много общего с исследованиями ученых 20-х годов, основывалась в основном на выводах теории информации, кибернетики, структурной лингвистики и преодолевала структуралистский догматизм, предлагая более ясный и комплексный подход. В 60-е годы Лотман, будучи еще верен предложенному Соссюром противопоставлению langue и parole, а также другим противопоставлениям Якобсона и теории информации между кодом и сообщением и т. п., ввел в эту сферу понятие различия между «грамматическим» и «текстуальным обучением», разграничивая тем самым культуру, управляемую системой правил (основанных на «учебнике»), и культуру, базирующуюся на перечне текстов, которые навязывают образцы поведения («Святая Книга»). Это различение в итальянской традиции было представлено, среди прочих, разработками Умберто Эко, который уже в самом известном своем Trattato в связи с им же выработанным понятием «гипо- и экстракодирования» (ipo- ed extracodifica) опирался на различие между грамматизированной и текстуализированной культурами — первая ориентирована на содержание, вторая делает упор на выражение. Различие, которое благодаря своей связи с разными способами организации кодов могло впоследствии помочь ему в классификации различных типов уже не «знаков», а «знаковой продукции» (modi di produzione segnica). Даже несмотря на то, что «гипо- и экстракодирование» с одной стороны, и «текст» и «грамматика» — с другой, не состоят, как заметил Эко, в гомологическом и экстенсивном противостоянии⁶.

Именно Эко, вместе с Ремо Факкани, двумя годами позже опубликовал первую в западных странах антологию работ советских ученых, знакомя читателей с обзором трудов тех групп исследователей, которые, основываясь на выводах кибернетики, теории информации, структурной лингвистики, отражали основные темы формалистов 20-х годов, из литературоведческого учения превращая их в учение о всех знаковых системах⁷. Выделяя «прагматико-активную напряженность» советской семиотики — черту, отличавшую ее от прочих семиотических течений (например, от французского — упиравшего по большей части на философский аспект), — Эко подчеркивал проблематичность некоторых вопросов идеологического характера в культуре страны, таких как, например, проблему отношения между теорией отражения, нейтральностью семиотической науки и законами знаковых систем. Возникшая в среде лингвистов, кибернетиков, математиков, и, таким образом, поначалу освобожденная от необходимости считаться с официальным марксизмом, неосемиотика все же в конечном итоге не уходила от обдумывания ключевых вопросов своей культуры и, в этом смысле, выступала как некий провоцирующий элемент в академической среде. Тексты, собранные в антологии, приобретали в глазах читателей двойное значение: документа, свидетельствовавшего об эволюции культуры, и эффективного вклада во все большее познание коммуникативных явлений. Таким образом, они послужили предлогом для споров, вовлекших не только советскую, но и всю семиотику в целом — в частности, по поводу проблемы объективности науки. Ибо в интерпретации Лотмана наблюдался не вполне ясный реалистический осадок: «мир», о котором можно сказать что-либо лишь посредством моделирующего языка (первичного или вторичного). Такой ученый, как Умберто Эко, привыкший срывать маску с «референциального обмана» (inganno referenziale), всегда выступавший против того, что он сам определял как «реалистическую фетишизацию означаемого» (feticizzazione realistica del significato), был особо чувствителен к проблеме «референта», т. е. «моделируемого объекта», — проблеме, которая приобрела первостепенную важность в русской литературе, обремененной более, чем какая-либо другая, решением фатального вопроса об отношении искусства к действительности. С интересом и восхищением рассказывая о выводах советской семиотики, ученый не мог не заметить, что она вполне укладывалась — по крайней мере, в данных текстах — в логику западной науки; и в ходе общего анализа ставил перед ней те же самые вопросы, что решал и в своем собственном исследовании⁸.

Три года спустя вышла книга «La struttura del testo poetico» — бесспорно, самое известное из всех произведений семиотики литературы, также призванное повлиять главным образом на теоретическую постановку вопросов в отношении семиозиса художественного текста, и не только в России, но и на Западе — во Франции и Италии. Работа эта пошла семиотически-структуральной дорогой, через Барта, Тодорова, Женетта, Кристеву прямиком приводившей в Италии к понятию «имплицитного автора» (autore implicito) Марии Корти, которая находилась под постоянным влиянием лотмановского анализа⁹. Размышления Лотмана о пространственности как принципе организации, о произведении искусства как конечной модели бесконечного мира, событие в котором есть выход персонажа за границы семантической области, обнаруживали, кроме всего прочего, и значительное созвучие с исследованиями Сегре — в частности, в анализе сюжетной схемы как маршрута, повествовательного события как перехода из одной структуры в другую, персонажа как образца и совокупности всех противопоставлений его с другими персонажами¹⁰. Они явились важнейшим вкладом в дискуссию об отношениях между литературой и действительностью, достигшую своего апогея в Италии в конце 60-х годов. Его размышления о многогранности произведения искусства, предусматривающей для критика плюрализм подходов и гибкость используемых приемов, эхом отозвались в текстуальных теориях Умберто Эко: от книги «Opera aperta», в которой автор говорил о произведении искусства как об области вероятности и двойственном сообщении, где многообразие означающих воплощается в одно означаемое; через анализ сюжетной схемы в «La struttura assente» к пониманию текста как «презумпционного устройства» (macchina presupposizionale) в «Lector in fabula». В смысле утверждения образа читателя, который как активный принцип истолкования является частью смыслопорождающего механизма самого текста; и понятия истолкования как семантической актуализации того, что текст как стратегия призван выражать посредством сотрудничества со своим «Образцовым Читателем» (Lettore Modello)¹¹.

Другим не менее важным моментом в процессе постижения итальянским читателем лотмановских размышлений был выход сборника «Ricerche semiotiche: Nuovi aspetti delle scienze umane nell’URSS»¹² — первого в мире издания семиотических трудов советских авторов. В угоду широкому общественному интересу к семиотике и ее применению в гуманитарной сфере книга была призвана помочь рядовому читателю «составить представление о научной сущности этой новой дисциплины», родившейся на стыке гуманитарных и точных наук. Так итальянская публика вновь получила привилегированную возможность познакомиться с перешагнувшей за государственную границу русской семиотической мыслью.

С тех пор распространение в Италии идей Лотмана проходило неравномерно, в разных направлениях, но ему все же удалось передать широту трактуемых проблем. Речь идет, с одной стороны, об отдельных выступлениях на страницах специализированных журналов двойной ориентации: семиотической (главным образом журнал «Strumenti critici») и литературоведческой (в частности «Rassegna sovietica»); между двумя этими полюсами и двигался Лотман в своих исследованиях. Но одновременно ученый обращался и к более широкому кругу читателей, печатаясь в различных сборниках, отражающих многообразие и сложность тематики тартуской школы, не часто встречающихся в школах европейских и неевропейских. Часто выбирались тексты наиболее репрезентативные с точки зрения теории; представлялись работы, в которых автор обращался как к langue, микрокосму, так и к parole, макрокосму. Культура в своем динамическом, но в конечном итоге органическом, развитии изучается с точки зрения и анализа, и синтеза, чтобы доказать — посредством расчленения ее на отдельные знаковые элементы — ее фундаментальное знаковое единство. В этой связи особое внимание уделено изучению культуры как самой главной из вторичных моделирующих систем, семиотическому механизму ее функционирования, семиотике культурного пространства, внутренней динамике семиотических механизмов, прослеженной в художественных текстах (литературных и фольклорных), в поведении, выработке новых сообщений индивидуальным и коллективным интеллектом¹³.

Впрочем, наряду с этим существовал и другой взгляд на Лотмана — как на историка русской литературы, специалиста в области культуры XVIII–XIX столетий, — взгляд, в соответствии с которым его семиотическая теория есть средство этой специфической исследовательской работы. Ибо эта, считающаяся научной, теория рождена конкретной культурной ситуацией, отмеченной исследовательской деятельностью. Восприятие Лотмана как историка русской литературы позволяет итальянскому читателю расширить свое видение тартуско-московской школы, добавив к этим двум городам третий культурный центр — Ленинград. Так «школа» рассматривается как возрождение после трагического перерыва той русской академической традиции, корни которой восходят к XVIII веку, а в более узком временном промежутке ее можно определить как берущую начало от Ф. Буслаева и заканчивающуюся А. Веселовским. Таким образом Витторио Страда (в предисловии к книге «Da Rousseau a Tolstoj. Saggi sulla cultura») получил возможность наряду с самыми известными «формалистами» — ленинградскими учителями Лотмана — назвать и другие имена: Н. Мордовченко, Г. Гуковского и О. Фрейденберг¹⁴.

С выходом в 1985 году книги «La semiosfera. L’asimmetria e il dialogo nelle strutture pensanti» (она собрала по большей части неопубликованные в СССР труды исследователя, которые он написал в 80-х годах, делая таким образом современных итальянских читателей «идеальным читателем» нового лотмановского сообщения) стало возможным наряду с исследователями из той культурной среды, в которой сформировалось научное сознание Лотмана, назвать и имена крупных ленинградских ученых 20-х годов — таких, как неврофизиолог Ухтомский или биолог Вернадский, своими «Размышлениями натуралиста» (где широко использованы принципы симметрии, асимметрии, энантиоморфизма) подтолкнувший Лотмана к разработке теории диалога, более детализированной в сравнении с бахтинской. Общей основой для этих размышлений послужила, безусловно, научная революция, совершенная физиками XX столетия, которая позволила включить произведение ученого в современный международный эпистемологический контекст, поместив его рядом с размышлениями физиков, эпистемологов, логиков, историков науки, психоаналитиков¹⁵. На основе выявления общих механизмов динамического бытия всех живых структур — от атома до человеческого организма, от художественного текста до культуры, и так до самой Вселенной — стало возможным изучать связь идей Лотмана с идеями Бейтсона, Матта Бланко, Элкана, Яуха, Холтона, чтобы через анализ принципиально схожих выводов, сделанных одновременно ведущими современными биологами, физиками, психиатрами и эпистемологами, найти подтверждение гипотезам советского семиотика, сформулированным им на основе опыта ученого-гуманитария.

Результаты, которых достиг Лотман в анализе теории коммуникации и художественного языка в частности, являются прочной основой международных семиотических исследований. Несомненно, в начальной фазе исследований Лотман был незаменим для традиционной соссюрианской семиотики, которая, впрочем, отворачивалась от него всякий раз, когда появлялась малейшая опасность превращения в онтологическое свойство объекта того, что ранее оправдывалось лишь необходимостью анализа. Введение термина «моделирующая» по отношению к «системе» в теоретическом смысле необычайно расширило определение, данное Соссюром¹⁶. Лотман перестает говорить о «знаке»: искусство рассматривается им не как система знаков, а как моделирующая система, — иными словами, система, позволяющая построить «модель». Модель отличается от знака как такового не только тем, что занимает место денотата (референта), но и прекрасно заменяет его в гносеологическом и нормативном процессах. Знак как культурная единица, в которой прежде всего важно signifie, берет начало в русской литературной критике XVIII века, чьей характерной чертой было отражение общественных проблем в литературе¹⁷. В этом смысле Лотман, казалось бы, принял позицию Барта, в соответствии с которой «не лингвистика является привилегированной частью общей науки о знаках, а наоборот — семиология есть часть лингвистики: точнее, та часть, объектом изучения которой служат значимые единицы речи»¹⁸. Кроме того, французский ученый подчеркивал, что только потому, что существует общество, всякое событие преобразуется в знак этого события. И в этом смысле, вероятно, будет уместно поставить «моделирующую систему» Лотмана в один ряд с «семиологическим знаком» Барта, как это уже сделала Донателла Феррари Браво¹⁹.

В целом, в среде итальянских ученых особое значение придается лотмановской мысли о неизбежности «двойной реальности» в культуре: культура как система-модель и культура как текстопорождающее устройство; как система памяти и динамический процесс запоминания; как язык и речь; как граница обозначения и как его отправная точка, а также анализу эвристических возможностей, которые представились с момента обращения семиотики к проблемам культурной типологии²⁰. Помимо всего прочего, общая точка зрения более или менее совпадает с новой концепцией текста и вопросом определения его в рамках семиотики и культуры. Если любой текст может рассматриваться и как дискретный, и как континуальный, то художественный текст, в частности, представляет собой как бы многослойный, семиотически разнородный объект. Благодаря своей способности сохранять информацию, он приобретает свойство памяти и совершает «перекодирование самого себя» в соответствии с ситуацией, теряя таким образом свое официальное свойство: пользователь уже не «расшифровывает» текст, а «общается с ним». Здесь никогда не присутствует подлинное лингвистическое общение, а в основном — семиотическая деятельность в широком смысле этого слова: значение выражения всегда есть переложение, перевод. Внимание к акту прочтения, интерпретации, сотрудничеству или кооперации с адресатом в целом присуще как Лотману, так и его итальянским коллегам²¹. Чтобы текст функционировал как смыслопорождающий механизм, необходимо наличие собеседника. В действительности, текст в своем функционировании может быть описан (и может постигать самое себя) на основе различных культурных моделей. Ему присуща полисемическая природа, благодаря которой он никогда не перестает создаваться, но и не отрывается от своих корней: следовательно, он может быть декодирован разными способами, каждый из которых законен, если отличается последовательностью. Границы истолкования совпадают именно с правами текста, а не с правами его автора.

В сущности, речь идет об утверждении образа истолкования, подчиненного законам интертекстуальности. Изучение культуры как универсального единства и изучение отдельного текста — то есть культурология и литературная критика — выступают в качестве единой области исследований с применением одних и тех же методов. В свете этого толкования семиотика приобретает черты научного подхода — больше метода, чем дисциплины. Тенденция к пересмотру отдельных произведений в свете предложенной Лотманом концепции семиосферы, то есть с точки зрения взаимосвязи, взаимодействия и единства всех звеньев в цепи, довольно близка к понятию «энциклопедии» как «семиотического постулата» (postulato semiotico — tessuto rizomatico di proprieta culturali) того же Эко. Анализ игры символических воспроизведений с интерпретирующими моделями, информации с общением, творения культуры с ее потреблением, приводит к лотмановской «La cultura e l’esplosione», где анализ многообразия потенциальных связей между элементами смысла позволяет выявить многомерное смысловое пространство как в синхронии, так и в диахронии.

Эта книга, явившаяся знаком окончательного осознания «социосемиотической энергии», пронизывающей соединительные ткани современного мира, — последний вестник лотмановской мысли для итальянского читателя. Поздние труды ученого, решительно возвращающие семиотическим исследованиям историческую перспективу, практически неизвестны нашей аудитории, и все же хотелось бы закончить этот краткий обзор названием сборника работ Лотмана, который скоро будет напечатан в издательстве L’Adriatica г. Бари. Книга эта под названием «Il simbolo e lo specchio» будет посвящена как раз проблемам семиотического функционирования символа и семиотике зеркальности. Она пытается, с одной стороны, привлечь внимание к специфичности функционирования символа, чтобы продемонстрировать, как отдельные системы знаков, приобретая признанное обществом значение, могут взять на себя роль объединяющих элементов в данной культуре. В рамках полигенетичности и полифункциональности семиотического механизма культуры, попытка выявления в символе некой постоянной сущности, которая бы выражалась различными способами и в то же время делала бы очевидной изменчивость культуры, перекликается с идеей «символического образа» (modo simbolico) Эко, где выражение связывается с «туманом содержания» (nebulosa di contenuto)²². А с другой стороны, сборник объясняет все растущее внимание к проблеме «зеркального» опыта, единственной в своем роде, которая представляет собой как бы «культурный перекресток», «порог» между восприятием и обозначением в среде современных гуманитарных наук. В действительности проблема энантиоморфизма приобретает в современной эпистемологии роль структурной основы, сближающей самые далекие друг от друга области научного знания. Лотман открыто обращается к трудам, среди которых и эссе «Sugli specchi» Умберто Эко²³, хотя и отмечает при этом существенную разницу в подходах. Так он настаивает на знаковой природе зеркальных отражений, отрицаемой итальянским семиологом, для которого в случае с зеркалом «принятие образа за что-то другое» есть лишь иллюзия восприятия (illusione percettiva), ибо оно — всего лишь канал для прохода информации, подразумеваемой в чисто физическом, количественном ее смысле. Но с другой стороны, он говорит о феномене зеркальности в общем контексте семиотики культуры, выявляя тем самым основную черту своих культурологических исследований, которые в конечном итоге всегда стремятся перенести отдельные события в план их семиосферы.

Структурализм Лотмана — структурализм особого рода: отправляясь от строгого, «рабочего» определения структуры, через понятия вторичной моделирующей системы (открывающее интерструктурную перспективу) и семиосферы (пространства, в котором реализуется знаковая жизнь человека) он доходит до утверждения значения непредсказуемости в механизме развития систем. В момент кризиса идеологии и критики вообще Лотман в своих последних работах, лишая нас строгости методологического аппарата, к которому мы, казалось, уже окончательно привыкли, как бы возвращает нам свободу «выходить за пределы», позволяет нам переосмыслить собственную позицию. Семиотика Лотмана — всеобщая наука о человеке и культуре — приобретает в этом свете отчетливую эсхатологическую перспективу.

Последняя книга Лотмана, вышедшая в Италии, называется «Cercare la strada» («В поисках пути», 1994). Это — символическое для посмертного произведения название. Ч. Сегре отметил, что, прочитав эту книгу, чувствуешь себя «полным сил и новых идей». То же можно сказать о всем творчестве Лотмана, о великой «семиотической канве», оставленной нам в наследие.

В начале ноября сего года в университете г. Бергамо состоялась международная конференция «Наследие Лотмана: настоящее и будущее…». Она была организована Институтом лингвистики и сравнительных литератур, уже много лет благодаря неутомимой деятельности Н. М. Каучишвили поддерживающим научные контакты с кафедрой русской литературы Тартуского университета, заботясь о том, чтобы голос последней был услышан.

А нам остается лишь попрощаться с великим ученым, благодаря которому нам удалось вдохнуть чистый воздух культуры и который в шири и органической сложности леса помог нам разглядеть форму и цвет отдельных листьев.

¹ См.: Eco U. Introduction // Lotman Y. Universe of the Mind: A semiotic Theory of Culture. London; New York, 1990. Р. I–XIII.

² Todorov T. Théorie de la littérature. Textes des formalistes russes. Paris, 1965 (перевод на итальян. яз.: I formalisti russi: Teoria della letteratura e metodo critico. Torino, 1968).

³ Formalismo e neoformalismo // Questo e altro. 1964. Fasc. 6–7. P. 51–63 (перепеч. в: Letteratura sovietica 1953–63. Roma, 1964. P. 158–159.

⁴ Formalismo e neoformalismo // Catalogo generale 1958–1965. Milano, 1965; La polemica sul metodo formale // Rassegna sovietica. № 2. 1966; Ambrogio I. Formalismo e avanguardia in Russia. Roma, 1968; Avalle D’Arco S. L’analisi letteraria in Italia. Formalismo — strutturalismo — semiologia. Milano; Napoli, 1970. Среди итальянских ученых, которые одними из первых серьезно занялись разработкой этой темы, следует назвать имена В. Страды, Д. Делла Вольпе, Д. Гульельми, Е. Де Феличе, Р. Луперини, А. Росси, М. Паньини. В этой связи можно рекомендовать читателю замечательный библиографический труд: Ferrari Bravo D. La scienza letteraria sovietica in Italia: Saggio bibliografico. 1960—1977 // Strumenti critici. № 36–37, октябрь 1978. Вып. II–III. P. 353–412.

⁵ С аннотацией В. Страды, который первым, вместе с Д. Феррари Браво, ознакомил итальянского читателя с переводами этих трудов.

⁶ Ср.: Eco U. Trattato di semiotica generale. Milano, 1975. P. 194 sgg.

⁷ I sistemi di segni e lo strutturalismo sovietico. Milano, 1969. В книге собраны эссе из шести коллективных сборников, вышедших между 1962 и 1968 годами: из тезисов «Симпозиума по структурному изучению знаковых систем», из первых томов «Трудов по знаковым системам», из выпусков первых Летних школ (II и III).

⁸ Eco U. Lezioni e contraddizioni della semiotica sovietica // I sistemi di segni e lo strutturalismo sovietico. P. 13–131.

⁹ Ср.: Corti M. Principi della comunicazione letteraria. Milano, 1976; ее же. Il viaggio testuale: Le ideologie e le struttura semiotiche. Torino, 1978.

¹⁰ Ср.: Segre C. I segni e la critica. Torino, 1969; его же. Le strutture e il tempo. Torino, 1974; Testo // Enciclopedia. Torino, 1980. P. 269, 272, 274; его же. Teatro e romanzo: Due tipi di comunicazione letteraria. Torino, 1984 (здесь анализ коммуникативного процесса в театре, активной роли публики, различий между точками зрения в драме и романе в определенной мере перекликается с положениями статьи Лотмана «Семиотика сцены»).

¹¹ Ср.: Eco U. Opera aperta: Forma e indeterminazione nelle poetiche contemporane. Milano, 1968; La struttura assente: Introduzione alla ricerca semiologica. Milano, 1968; Lector in fabula: La cooperazione interpretativa nei testi narrativi, Milano, 1979.

¹² Речь идет о сборнике, изданном по совету Страды, — плоде сотрудничества издательства, группы советских ученых и некоторых издательских организаций в СССР. В нем представлены разбитые на шесть разделов работы, призванные, волей самих авторов, «сосредоточить внимание читателя скорее на постановке проблем, чем на тех их решениях, которые предлагает рождающаяся наука».

¹³ Речь идет о таких коллективных сборниках, как «La semiotica nei paesi slavi», под редакцией Превиньяно, или о монографиях, среди которых «Semiotica e cultura», «Tipologia della cultura», «Testo e contesto». Более полные сведения содержатся в библиографии, прилагаемой к настоящей работе.

¹⁴ Ср.: Strada V. Introduzione // Lotman Ju. M. Da Rousseau a Tolstoj: Saggi sulla cultura russa. Bologna, 1984. Сам В. Страда, в доказательство завершенности лотмановской концепции развития русской культуры, представил годом позже на суд итальянской публики книгу «Il testo e la storia: L'Evgenij Onegin di Puškin». Этим он вознамерился отдать дань великому произведению, «двуликому» по жанру (с одной стороны, роман, но с другой, — «в стихах»), двойственному по структуре, амбивалентному по восприятию (стерновский «роман в романе» и «энциклопедия русской жизни»): «Поэтически-романический Янус, — читаем во Вступлении, — в котором мир и поэзия, жизнь и литература, серьезность и шутка переходят одна в другую, чтобы создать подобное радуге единство, имя которому “роман в стихах” Александра Пушкина, произведение, равных которому нет в мировой литературе».

¹⁵ Ср.: Salvestroni S. Nuove chiavi di lettura del reale alla luce del pensiero di Lotman e dell’epistemologia contemporanea // Lotman Ju. M. La semiosfera: L’asimmetria e il dialogo nelle strutture pensanti. Venezia, 1985. P. 7–46; I meccanismi dialogici e la crescita della conoscenza nella teoria semiotica di Lotman // Intersezioni. 1982. № 1, Aprile.

¹⁶ Ср.: Faccani R., Marzaduri M. La semiotica in URSS: la teoria del sistemi modellizzanti // La semiotica nel paesi slavi: Programmi, problemi, analisi. Milano, 1979. P. 343–391.

¹⁷ Ср.: Prevignano C. Una tradizione scientifica slava tra linguistica e culturologia // Ibid. P. 265–280.

¹⁸ Ср.: Barthes R. Éléments de sémiologie. Paris, 1964.

¹⁹ Ferrari Bravo D. Sistemi secondari di modellizzazione // Lotman Ju. M., Uspenskij B. A. Semiotica e cultura. Milano; Napoli, 1975. P. XI–LXXIX.

²⁰ Ср. Eco U. Trattato di semiotica generale. P. 24; Avalle D'Arco S. Dallo strutturalismo alla semiologia: Questioni terminologiche // Strumenti critici. Anno V. Settembre 1990. Fasc. 3. P. 259–314.

²¹ Ср:. Лотман Ю. М. Текст и структура аудитории // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. 1977. Вып. 422 (= Труды по знаковым системам. IX). С. 55–61; Феномен культуры // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. 1978. Вып. 463 (= Труды по знаковым системам. X). С. 3–17; Семиотика культуры и понятие текста // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. 1981. Вып. 515 (=Труды по знаковым системам. XII). С. 3–7; Текст в тексте // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. 1981. Вып. 567 (= Труды по знаковым системам. XIV). С. 3–18; Eco U. I limiti dell’interpretazione. Milano, 1991.

²² Ср.: Eco U. Semiotica e filosofia del linguaggio. Torino, 1984.

²³ Eco U. Sugli specchi e altri saggi. Milano, 1985.

БИБЛИОРГАФИЯ РАБОТ Ю. М. ЛОТМАНА, ИЗДАННЫХ В ИТАЛИИ

Статьи в журналах

— Metodi esatti nella scienza letteraria sovietica // Strumenti critici. Anno I. 1967. Fasc. 2. P. 107–127.

Статьи в коллективных сборниках

Монографии

^* Лотмановский сборник 1. М., 1995. С. 294–306.

© М. де Микиел, 1995