Лекции по структуральной поэтике

ВВЕДЕНИЕ^*

Современная стадия научного мышления все более характеризуется стремлением рассматривать не отдельные, изолированные явления жизни, а обширные единства, видеть, что каждое, казалось бы простое, явление действительности при ближайшем рассмотрении оказывается структурой, состоящей из более простых элементов, и само, в свою очередь, входит как часть в более сложное единство. С этим связано глубоко диалектическое представление о том, что для понимания явления недостаточно изучать его изолированную природу — необходимо определить его место в системе. Изучение номенклатурно-морфологическое сменяется функциональным. Это стремление перейти от наблюдения отдельных феноменов и их описания к анализу систем, давно уже утвердившееся в так называемых «точных» науках, все более проникает в естественные и гуманитарные, практически означая, что диалектический способ мышления из сферы исследовательских деклараций переходит в самую ткань исследования. Такой научный метод и получил название структурного.

О том, что понятие структуры есть категория диалектическая, все более ясно говорят философы Советского Союза, стран народной демократии и за рубежом¹. По справедливому замечанию Л. О. Вальта, «наличие в любом предмете, любом процессе единства противоположностей означает их связи, определенного типа взаимообусловленности, т. е. внутреннюю структуру данного качественно определенного явления»².

Особенность структурного изучения состоит в том, что оно подразумевает не рассмотрение отдельных элементов в их изолированности или механической соединенности, а определение соотношения элементов между собой и отношения их к структурному целому. Оно неотделимо от изучения функциональной природы системы и ее частей. При этом, естественно, открывается возможность анализа структуры на двух уровнях — «физическом», при котором изучение функций и отношений элементов должно привести нас к пониманию их материальной природы, а сама структура рассматривается как некая материальная данность, и «математическом», при котором изучаться будет природа отношений между элементами в абстракции от их материальной реализации, а сама структура предстанет в качестве определенной системы отношений. Н. Бурбаки так определяет природу математической структуры: «Общей чертой различных понятий, объединенных этим родовым названием, является то, что они применимы к множеству элементов, природа которых не определена. Чтобы определить структуру, задают одно или несколько отношений, в которых находятся его элементы <…>; затем постулируют, что данное отношение или данные отношения удовлетворяют некоторым условиям (которые перечисляют и которые являются аксиомами рассматриваемой структуры). Построить аксиоматическую теорию данной структуры — значит вывести логические следствия из аксиом структуры, отказавшись от каких-либо других предположений относительно рассматриваемых элементов (в частности, от всяких гипотез относительно их «природы»)»³.

Дальнейшее изложение покажет, что для изучения художественной литературы будет необходимо построение моделей структур и «физического», и «математического» типа. Они обладают разной степенью всеобщности, и первые удобнее, когда нам придется моделировать данную структуру, вторые — всякую⁴.

Если в настоящее время редко уже раздаются голоса, ставящие под сомнение целесообразность подобного подхода к естественным и точным наукам, а в гуманитарных — к явлениям языка, то перспективы структурного изучения литературы все еще остаются более чем туманными. Одним из главных препятствий здесь является разделяемое многими исследователями (одними с опасением, другими — с надеждой) убеждение в том, что структуральное изучение литературы — способ возрождения методологии формализма, средство ухода от идейного анализа литературы. К. Хесельхауз пишет в исследовании, посвященном современной немецкой поэзии: «С тех пор, как вышла книга Хайдеггера “Бытие и время”, слово “структура” стало волшебным и модным словом, в котором увидели также и ключ к тайнам искусства и литературы. Оно призвано заменить такие отжившие понятия, как идея, внутренняя форма, поэтическое представление о действительности, содержание и образ»⁵.

Вполне естественно, что представители реакционной буржуазной культуры стремятся поставить себе на службу новые достижения науки и утверждают, что объективный ход человеческого познания подтверждает их догмы. Гораздо более удивительно, когда под флагом защиты чистоты марксистского мировоззрения преподносится требование довольствоваться достигнутым и не двигаться дальше. Многие критики структурального изучения явлений искусства, на слово веря буржуазным теоретикам, готовы отдать им на откуп все новые достижения науки, лишь бы не беспокоиться и не пересматривать готовых и привычных схем и положений. Естественно, тем более возражений вызывает у них метод, овладение которым грозит не частичным отказом от привычного, а требует переучиваться самым фундаментальным образом.

Создание нового научного метода неизбежно начинается с рассмотрения простых и упрощенных случаев и сопровождается отдельными неудачами, оплошными формулировками, которые в дальнейшем отбрасываются самими исследователями. Читатель, заинтересованный в поступательном развитии науки, постарается разглядеть, есть ли за «ошибками роста» здоровая научная сущность. Читатель же, для которого любовь к привычному, порой созданному им самим в итоге многолетних Усилий, сильнее любви к научной истине, который уже не может бросить

      все, что прежде знал.
Что так любил, чему так жарко верил —

и пойти за новой истиной

Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную… —

будет старательно собирать эти неизбежные промахи и оплошности, закрывая глаза на сущность нового в науке, приклеивать своим научным оппонентам политические ярлыки и т. д.

Утверждение о том, что применение математических (т. е. структурных и статистических) методов в принципе приводит к возрождению формализма, находится в вопиющем противоречии с известным мнением К. Маркса, сохраненным для нас памятью Поля Лафарга: «В высшей математике он (К. Маркс. — Ю. Л.) находил диалектическое движение в его наиболее логичной и в то же время простейшей форме. Он считал также, что наука только тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математикой»⁶.

Странно после этого звучат утверждения некоторых исследователей, которые во имя марксизма доказывают не неудачность тех или иных конкретных опытов по применению математических методов в гуманитарных науках, а принципиальную невозможность подобного применения и бесполезность (даже вредность) каких бы то ни было поисков в этой области. Таким образом, никаких принципиальных возражений против применения точных, математических методов в гуманитарных науках с точки зрения марксистской теории научного мышления выдвинуть нельзя. Речь может идти лишь о другом: в какой мере обоснована та или иная конкретная идея в этом новом и прогрессивном научном направлении. Ставить вопрос так — значит переходить от выдергивания цитат и сенсационных «разоблачений» к серьезной научной дискуссии, которая потребует от специалистов с основным математическим образованием обширных знаний по теории и истории искусства вообще и литературы в частности, а от ученых-гуманитариев — по крайней мере такого понимания математики, которое позволяло бы не путать математическое требование «формализации понятий» с формализмом в историко-литературном значении этого слова.

Только переход к серьезной научной дискуссии обнаружит, где подлинно слабые стороны в уже обширной мировой научной литературе по семиотике и структуральному изучению идеологии, фольклора, литературы и искусства, а где мнимые упущения и подлинные завоевания. Так, бесспорно, что надежды реакционных буржуазных ученых и опасения некоторых советских⁷, что математико-структуральное, семиотическое изучение литературы приведет к возрождению формализма, лишены оснований. Сознание того, что изучение любой знаковой системы ставит в полный рост вопрос о том, что же именно обозначается, о содержании отдельного знака и структуре содержания знаковой системы в целом, присущ был всегда не только исследователям-марксистам, но и наиболее прозорливым ученым Запада. Так, К. Леви-Стросс еще в 1956 г. писал: «В мифологии, как и в лингвистике, формальный анализ немедленно ставит вопрос: содержание»⁸.

Поворот в сторону изучения семантики, структуры содержания именно на современном этапе делается характерным для семиотических штудий. Это обусловило, в частности, появление таких серьезных марксистских работ, как «Wstęp do semantyki» Адама Шаффа (Варшава, 1960) и «Semiotic und Erkenntnistheorie» Георга Клауса⁹. По сути дела, не может быть методологической общности между формализмом, который базировался на философской основе механического материализма и позитивизма, испытав также сильное воздействие кантианства, и глубоко диалектическим структуральным подходом к явлениям духовной культуры. Сошлемся для примера на постановку вопроса о соотношении прозы и стиха в работе И. Грабака¹⁰, чтобы убедить объективного читателя в том, что структуральное рассмотрение вопросов теории литературы вводит принципы всеобщности связей и единства противоположностей в самую ткань исследования, делая их рабочим инструментом ученого.

Что касается высказываний ряда сторонников структуральной методы изучения об их опоре на достижения «формальной школы» или интерес к исключительно «формальному» анализу¹¹, то природа их такова. Структуральное изучение литературы началось под сильным влиянием соответствующих методов в лингвистике. Между тем анализ языковых явлений показал плодотворность выделения плана содержания и плана выражения, а также объективную возможность совершенно самостоятельных штудий по их изучению. Но тем не менее сама сущность структурного изучения подразумевала взгляд на природу языка как на единство этих планов. Метод этот был перенесен на изучение литературы, в которой тоже стали делать попытки выделения плана выражения (формального) и плана содержания. При решении первой стороны задачи и появлялось стремление использовать данные формалистов, равно как и вообще достижения науки о художественной форме. Уже из этого видно, что то, что для формалистов означало исчерпывающий анализ литературного произведения, для сторонников структурального изучения, даже на начальном этапе развития нового метода, означало лишь первое приближение к определенному уровню анализа и всегда было связано с интересом к содержанию.

Обвинение в «формализме» здесь покоится на недоразумении. Другое дело, что сама возможность перенесения на явления искусства тех соотношений планов содержания и выражения, которые свойственны языку, без доказательства принципиальной допустимости этого, в порядке простой аналогии, должна стать предметом научного обсуждения.

Автор данной работы полагает, что природа искусства как знакового явления не дает безоговорочного права на отдельное рассмотрение плана содержания и плана выражения. Возможная в одних случаях, подобная операция решительно невозможна в других. По крайней мере, вопрос этот требует специального рассмотрения. Следовательно, и эта ограниченная сфера соприкосновения формального и структурального методов анализа теряет свою обязательность и делается проблематичной.

Таким образом, мы далеки как от одностороннего осуждения, так и от безоговорочного приятия трудов теоретиков литературы, примыкавших в 1920-е гг. к «формальному направлению». В исследованиях их, безусловно, есть много ценного. Особенно это следует сказать о до сих пор еще недостаточно понятых и часто без больших оснований причисляемых к формализму работах Ю. Н. Тынянова.

И все же речь идет совсем не о реставрации формализма, а о создании методологии, скорее всего, ему противоположной. Итогом структурального изучения литературы должна явиться выработка точных методов анализа, определение функциональной связи элементов текста в идейно-художественном единстве произведения, научная постановка вопроса о художественном мастерстве и его связи с идейностью. Понятия «идеи» и «поэтического представления о действительности» не заменяются некоей отвлеченной структурой «чего-то». Необходимо изучить структуру идеи, структуру поэтического представления о действительности, то есть структуру словесного искусства. Это будет методология, противостоящая и формальному анализу разрозненных «приемов», и растворению истории искусства в истории политических учений.

Среди соображений, диктующих необходимость структурного изучения стиха, следует отметить следующее: в настоящее время вместо единой методологии, охватывающей всю проблематику словесного искусства (в частности, поэзии), мы имеем, по сути дела, три отдельных научных дисциплины: теорию литературы (поэтику), историю литературы и стиховедение. Соприкосновение между ними возможно, но практически значительно реже реализуется, чем взаимопроникновение истории литературы и истории общественной мысли, теории литературы и Философии, стиховедения и лингвистики. Особенной автономией пользуется стиховедение. По сути дела, вся идейная, историко-литературная интерпретация произведения совершается без помощи стиховедческих изучений. Этому не приходится изумляться, поскольку до сих пор не существует обоснования научных критериев связи между системой поэтических средств и содержанием. Все, что сказано на этот счет, остается в пределах тонких, но разрозненных наблюдений, порожденных обостренным эстетическим чувством пишущего, а не строго научной системой доказательств. В качестве примера можно привести книгу С. В. Шервинского «Ритм и смысл» (Изд. АН СССР, 1961), исполненную тонких, но почти всегда субъективных наблюдений.

Изучение стиха как структуры подразумевает создание единой методологии для рассмотрения всех сторон поэтического произведения в их единстве. На смену искусственно противопоставляемым (или разделяемым) «идейному анализу» и «анализу формы» должно прийти исследование художественной природы литературного творчества, исходящее из органической связи всех сторон изучаемого явления. Необходимо остановиться еще на одной стороне вопроса: все отчетливее проявляющееся во всех сферах современного познания стремление применять математические методы не есть ни вопрос методики исследования, ни дань моде. Речь идет даже не о соединении двух научных дисциплин (данной конкретной науки и математики) в третью, а о выработке общей для разных сфер познания научной методологии. Математика выступает в данном случае не как отдельная отрасль науки, а как метод научного мышления, как методологическая основа вскрытия наиболее общих закономерностей жизни. И как бы ни сопротивлялись этому наши привычные представления о методах гуманитарных наук, невозможность стоять в стороне от неуклонного процесса выработки единой, универсальной для всех наук методологии, очевидна. Но столь же очевидна и наивность попыток решить этот кардинальный вопрос путем простого применения современной математики к современному уровню гуманитарных наук. Ясно, что ни та, ни — особенно — другая сфера научного познания, в современном их состоянии, еще не готовы к подобному синтезу. Ни весьма плодотворное применение математики для решения второстепенных, с точки зрения основных задач изучения искусства, проблем, требующих статистических методов (атрибуция, расшифровка текстов, накопление фактического материала по стиховедению, стилистике и пр.), ни эффектное, но бесплодное, внешнее насыщение литературоведческого текста математическими терминами не приближают нас к решению коренных вопросов. Прежде, чем окажется возможным применить достижения математики к изучению поэзии, необходимо разработать учение о структуре стиха. Это теоретико-литературное исследование возможно осуществить без использования каких-либо специальных математических знаний. И мы, рассчитывая на читателя-литературоведа, будем старательно придерживаться чисто литературоведческого аспекта. Это определяет и общий неформализованный характер изложения. Однако мы надеемся, что понимание природы структуры художественного текста приблизит время появления новых методов исследования, могущих охватить всю сложность динамической, многофакторной структуры — истории культуры человечества. Овладение математическими методами — отнюдь не задача прикладного характера, хотя оно, бесспорно, приведет и к непосредственно-прикладным результатам, подобно тому как структурное изучение языка обусловило возможность прикладных успехов математической лингвистики. Речь идет о создании новой методологии гуманитарных наук. Не соединение двух наук в современном, состоянии, а выработка нового метода научного мышления — такова задача.

Однако в настоящее время для проникновения математических методов в литературоведение существуют еще значительные препятствия. Главное состоит в том, что основные понятия литературоведческой науки все еще не формализованы. Формализованы в литературоведческой науке лишь незначительные и второстепенные области, которые в настоящее время и могут быть исследуемы, например, методами математической статистики. Это отдельные аспекты текстологии, атрибуции, формальной ритмики и т. д. Весьма поучителен в этом отношении пример попыток применения математических методов изучения к стиховедению на современном его этапе¹². Авторы опираются на традиции формального стиховедения, ибо ни на что иное в своих попытках точного изучения поэзии они вообше опереться не могут. Но в работах так называемых «формалистов» 1920-х гг. основные понятия содержания и специфики поэзии оказались не формализованными и, следовательно, вообще остались вне поля внимания. Поэтому и в работе А. Н. Колмогорова и А. М. Кондратова, как только исследователи переходят от обильного статистического материала к сущности изучаемых ими явлений, выводы сразу же делаются субъективными и неопределенными. Выводы, к которым приходят авторы, например, таковы: «Более редкие варианты ритма, естественно, приобретают значение особенно значимых сигналов; колебания в доле участия часто встречающихся вариантов (например, чистого амфибрахия) создают индивидуальную окраску целых эпизодов»¹³. Ясно, что к подобным итогам можно прийти, и не мобилизуя огромного статистического материала, а путей к иным, более плодотворным заключениям данная метода пока еще не открывает.

Таким образом, прежде чем приступить к применению математических методов, следует самой литературоведческой науке придать вид, который подобное применение допускал бы. Настоящее исследование ставит своей целью приблизить решение этой задачи в сравнительно узкой сфере теории стиха.

Основной порок так называемого «формального метода» — в том, что он зачастую подводил исследователей к взгляду на литературу как на сумму приемов, механический конгломерат¹⁴. Подлинное изучение художественного произведения возможно лишь при подходе к произведению как к единой, многоплановой, функционирующей структуре. Нельзя сказать, что этот взгляд является чем-либо принципиально новым в нашей науке о литературе. Он уже наметился в трудах Ю. Н. Тынянова, Г. А. Гуковского, В. Я. Проппа и ряда других исследователей. Мы полагаем, что вопрос о соотношении структурального метода и формализма в настоящее время (разными исследователями по разным причинам) гипертрофирован искусственно, в результате чего связь структурального направления с другими школами советского и мирового литературоведения вообще осталась в тени. В этом смысле полезно напомнить, что структуральный метод, прежде всего, изучает значение, семантику литературы, фольклора, мифа. Поэтому не лишенной интереса задачей было бы проследить связь его с теми направлениями советского литературоведения, которые стремились к изучению исторической семантики и, в известной мере, отражали наиболее плодотворные стороны языкового учения Н. Я. Марра (см. «Поэтику сюжета и жанра» О. М. Фрейденберг, статьи И. Г. Франк-Каменецкого, И. М. Тронского и др.). Нельзя не отметить и того, что вопрос о структурной типологии, принадлежащий сейчас к основным проблемам структурного метода, исторически продолжает опыты по изучению художественной типологии, предпринимавшиеся рядом советских литературоведов в 1930–1940-е гг. (теория «стадиальности литературного процесса» Г. А. Гуковского, труды В. М. Жирмунского, В. Я. Проппа, А. А. Смирнова и др.). В этом смысле весьма знаменательным было стремление ряда советских ученых в 1930-е гг. вернуться на марксистской основе к проблемам, поднятым еще А. Н. Веселовским. Наконец, нельзя обойти молчанием стремление ряда ученых-искусствоведов построить функциональные модели искусства (Ю. Н. Тынянов, И. И. Иоффе, В. Шкловский, С. М. Эйзенштейн).

Если прибавить очевидную связь структурных штудий с традицией отечественного стиховедения, идущей от А. Белого, В. Брюсова и продолженной Б. В. Томашевским, С. М. Бонди, Л. Тимофеевым, М. Штокмаром и др., — картина получится достаточно ясная.

Таким образом, структуральный метод отнюдь не возникает в советском литературоведении как простое привнесение лингвоматематической методики или неожиданный рецидив формализма — он органически примыкает к предшествующему этапу развития советского литературоведения.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См.: Свидерский В. И. О диалектике элементов и структуры в объективном мире и в познании. М.: Изд. соц.-эк. литературы, 1962. Здесь же, на стр. 5, — перечень более ранних работ этого автора на данную тему; Зелькина О. С. О понятии структуры // Некоторые философские вопросы современного естествознания. Саратов: Изд-во СГУ, 1959; Вольт Л. О. О соотношении элементов и структуры в сложных системах // Учен. зап. ТГУ. Тарту, 1962. Вып. 125 (Труды по философии. Т. VI); Карагеоргиев И. Л. Една работа регламентация на основаните принципи и закони на диалектическия материализъм. София, 1960; Levi-Strauss С. Structure et dialectique // For Roman Jakobson. The Hague, 1956.

² Вальт Л. О. Указ. соч. С. 26.

³ Бурбаки Н. Архитектура математики // Очерки по истории математики. М.: Изд. иностранной литературы, 1963. С. 251. Н. Бурбаки — псевдоним группы французских математиков.

⁴ Конечно, само понятие моделирования подразумевает определенную степень абстракции, а не точное воссоздание данной структуры во всей ее индивидуальной конкретности. Тем не менее на иерархии уровней «физические» структуры более конкретны, а «математические» — более отвлеченны.

⁵ Hesselhaus, Clemens. Deutsche Lyrik der Moderne von Nietzsche bis Yvan. Düsseldorf: A. Bagel Verlag, 1961. S. 9.

⁶ Лафарг П. Воспоминания о К. Марксе // Воспоминания о Марксе и Энгельс. М.: Гослитиздат, 1956. С. 66. См. также: Светослав Славов. Карл Маркс и проблема на математиката. София: Наука и изкуство, 1963; математические рукописи К. Маркса опубликованы в: Под знаменем марксизма. 1933. № 1.

⁷ См. Л. Тимофеев. Сорок лет спустя… // Вопросы литературы». 1963. № 4.

⁸ Levi-Strauss C. Op. cit. P. 294

⁹ См. русский перевод книги Шаффа: Адам Шафф. Введение в семантику. М.: Изд. иностранной литературы, 1963; Georg Klaus. Semiotik und Erkenntnistheorie. Berlin, 1963.

¹⁰ Josef Hrabák. Remarques sur les corrélations entre le vers et la prose, surtout sur les soi-disant formes de transition // Poetics, Poetyka, Поэтика. W.: Panstwowe wydawnictwo naukowe, 1961.

¹¹ См., напр.: Симпозиум по структурному изучению знаковых систем. М.: Изд. АН СССР, 1962. С. 7; Янакиев М. Българско стихознание. София: Наука и изкуство, 1960. С. 10.

¹² См., напр.: Колмогоров А. Н., Кондратов А. М. Ритмика поэм Маяковского // Вопросы языкознания. 1962. № 3.

¹³ Там же. С. 67.

¹⁴ Чрезвычайно интересные опыты перехода к представлению о функциональной природе художественной системы находим в работах Ю. Н. Тынянова.