Андрей Буллер / О предмете и методе теории исторического познания

Андрей Буллер

О предмете и методе теории исторического познания

История — предмет Конструкции, место которой не пустое и гомогенное время, а время, наполненное “актуальным настоящим”.
Вальтер Беньямин

I. Философская проблематика исторического знания

1. Историческая интерпретация и историческое событие

Как это не парадоксально звучит, но сомнения по поводу возможности познания прошлого зародились впервые не у философов, а у историков. Также одни из самых выдающихся трудов по истории исторического познания принадлежат перу историков-специалистов.[1] Историки, занимаясь эмпирическими исследованиями, не могут объяснить того факта, почему историческая интерпретация одного и того же события прошлого со временем может так кардинально меняться? Почему на смену одного типа исторической интерпретации приходит другой? Назовём некоторые самые крупные структурные сдвиги в развитии историографии: от политической истории — к социально — экономической историографии индустриального общества, от событийной истории — к структурной истории, от истории элит — к женской истории, от истории идеологий — к ментальной истории. Эта смена типов не означает, что один тип изучения истории сменялся кардинально другим, вернее можно было бы говорить о сосуществовании различных типов истории при довольно чётком временном преобладании одного из них. Роль женщины в истории была, почему же “женская” история только недавно стала серьёзно изучаться? Люди всегда занимались производством, но почему экономическая история как наука этаблировалась только на рубеже XVIII и XIX веков и не раньше?

Высказывания о прошлом никогда не будут обладать такой достоверностью, как знания о настоящем. Между “историей” и “событием” лежит непреодолимая пропасть. В повседневной жизни “история” идентифицируется с событиями, о которых она сообщает. Но уже рефлектирующие об истории указывают на двойное значение понятия истории: история — это, с одной стороны, действия людей в прошлом и процессы прошлого, а, с другой стороны, история – это наши знания о прошлом.

Однако это деление понятия истории слишком просто, чтобы с его помощью объяснить специфику и сложность процесса познания прошлого. История не может быть одновременно в прошлом и в настоящем. То что мы в настоящем имеем или можем иметь, это только наши современные события и процессы, которые ещё не стали историей. Как раз эти события и процессы, пока они не окончены, ещё не история. А то что мы называем историей, уже не события и процессы нашей эпохи. История и её события не могут сосуществовать в одном временном измерении. Иметь знания о прошлых событиях, означает одновременно не иметь для себя этих событий в настоящем. Настоящее содержит в себе ни больше и не меньше как предметы и события настоящего. Но человеческий разум в состоянии видеть в своём настоящем гораздо больше, чем оно в себе содержит. От угла зрения, в котором рассматривается прошлое, зависят современные представления о настоящем.

Знания о прошлом служат современным субъектам средством их самоидентификации. Кардинальные изменения в представлениях о прошлом влияют напрямую на убеждения и мнения, а также действия субъектов в настоящем.

Если мы, например, о давно знакомом человеке узнаем впервые что-то из его прошлого, что нас поразило, то мы станем его воспринимать по другому в настоящем. Нечто подобное происходит и с историческими знаниями. Прошлое — это всего лишь мысли и представления настоящего, но эти мысли выполняют определённые функции в настоящем. Исторические знания служат прежде всего средством познания настоящего, так как прошлое не нуждается уже больше ни в каких знаниях. Знания о прошлом являются эффективным инструментом влияния на настоящее, средством укрепления старых и способом завоевания новых позиций в настоящем. Прошлому абсолютно всё равно, как оно интерпретируется в настоящем, а настоящему нет.

Определённое прошлое идентифицировалось и будут идентифицироваться с определёнными субъектами настоящего. Античная Греция связана в нашем мышлении с современной Грецией. Посещая эту страну мы интересуемся памятниками её прошлого. Мы вынуждены идентифицировать определённое прошлое с субъектами нашей современности, т.е. искать параллели между прошлым и современностью и локализировать определённое прошлое во времени и пространстве.

Современным субъектам приходиться отвечать за своё прошлое, о котором сами они знают только из книг. Говоря об истории фашизма, мы подразумеваем конкретную страну и конкретное время, так что тень прошлого падает и на современные поколения. Должны ли новые поколения нести ответственность за преступления своих предков? Должна ли католическая церковь отвечать сейчас за её действия в средние века? Современная молодёжь Германии за преступления фашистского режима? Новое поколение России за последствия коммунизма? Да, современность нуждается в исторической идентификации, но в процессе исторической идентификации довольно быстро стираются границы между прошлым и настоящим. История “как знание” идентифицируется с историей “как субъект”.

Общеизвестно, что современность охотно признаёт её героическое и менее охотно её преступное или же пораженческое прошлое. Испытывать чувство гордости за героическое прошлое — это совсем другое дело, чем испытывать чувство стыда за пораженческое прошлое. Но сама современность, которая так тонко чувствует своё прошлое, не имеет отношения ни к героическому, ни к преступному прошлому, если, конечно, современные субъекты не тождественны субъектам, действующим в подразумеваемом ими прошлом. Коллективная история не может включать в себя только позитивные моменты прошлого. Призывы “не очернять собственного прошлого!” раздаются довольно часто. Но что они могут принести настоящему? Представим себе, что мы имеем дело с человеком, который своё прошлое описывает, как непрерывную череду подвигов, успехов и достижений. В национальной истории подобный подход довольно распространён. Современность, которая “живёт” героическим прошлым преодолевает с трудом такие потрясения, которые, например, охватили Россию в конце прошедшего столетия. Несоответствие между “прошлым” и “настоящим”, которое по сути своей является несоответствием между мыслью и бытиём, приводит или к трагедии или к фанатизму.

С другой стороны, в критической ситуации люди могут видеть в своём прошлом одно сплошное поражение. В основе этого негативного взгляда на прошлое лежат современные причины. Люди ищут причины кризисных ситуаций в их прошлом, что вполне оправданно, и переломные моменты в их настоящем влияют значительно на характер их исторических интерпретаций. Новейшая история России подтверждает прямую взаимосвязь между развитием историографии и развитием социально-экономических и политических процессов. Структурные сдвиги в развитии историографии всегда связаны со сдвигами политического или социально-экономического типа. Не видеть этого просто невозможно. Характер исторических знаний,, его методические основы, его формы изложения находятся в прямой зависимости от целого комплекса факторов современности. Из сказанного следует: В феномене прошлого нас должно интересовать не только прошлое, но и современные способы его интерпретации или способы его интерпретации как таковые. Эти способы являются не второстепенным, а определяющим фактором процесса исторического познания, т.к. они существенно влияют на характер, форму и тип конкретных знаний о прошлом.

Вопрос о возможности исторической правды, а именно этот вопрос стоит в центре внимания историков и философов, имплицирует анализ способов изложения прошлого. Если историк не может себе позволить никаких сомнений по поводу возможности познания объектов прошлого — было бы странно, если бы он себе эти сомнения, занимаясь прошлым, позволил — то философия истории обязана ставить вопросы о возможности познания прошлого.

Чем обоснованы наши сомнения в достоверности и возможности знаний о прошлом? Историку не свойственно сомневаться в достоверности добытых им знаний, если эти знания им методологически обоснованы и эмпирически проверены. Но эмпирическая проверка знаний о прошлом не означает реабилитацию и легитимацию самого процесса исторического познания, процесса, в котором эти знания были “произведены”.

Применяя термин “знания о прошлом”, мы имеем в виду “объекты прошлого”. В процессе познания прошлого мы сталкиваемся с объектами прошлого двоякого рода: Те объекты прошлого, которые навсегда остались в прошлом, есть трансцендентные объекты прошлого. Современности эти объекты принципиально недоступны. Познавательные субъекты имеют дело только с трансцендентальными объектами прошлого, которые они реконструируют в условиях их современности и для своей современности. Исследовательские усилия историка направлены, в принципе, на реконструкцию отсутствующих объектов. Историки утверждают, что они в состоянии познать отсутствующие объекты. Но знания историков об объектах прошлого нельзя отождествлять с самими объектами прошлого. События прошлого невозможно повторить, а их интерпретацию можно не только повторять, но и бесконечно варьировать и комбинировать. Те объекты прошлого, которые в прошлом никогда не встречались, могут сосуществовать в одной исторической интерпретации. Историки формулируют их темы в довольно свободном стиле: “Формы собственности в Древней Греции и в капиталистической Европе”, “Влияние Платона на Канта”, “Развитие системы коммунального управления со средних веков до настоящих дней” и т.д.

Одна и та же эпоха прошлого может интерпретироваться историками с экономической, политической или культурной точек зрения. Но ни одна историческая интерпретация не в силах, даже в рамках одного события или процесса, предусмотреть абсолютно всё случившееся в прошлом. Любая историческая интерпретация является моделью, искусственной конструкцией, построенным на базе логических правил текстом.

Но именно историческая интерпретация является единственно возможным “объектом прошлого” в настоящем. События прошлого становятся “объектами прошлого”, если они становятся объектами исторической рефлексии. Современность может познать только те события прошлого, о которых она рефлектирует и с которыми она, вследствие этой рефлексии, стоит в смысловой связи. Связь эта носит, конечно, односторонний характер, но она есть. Связь современности не к самой себе, а к своему прошлому. Продукты прошлого формируются и структурируются в настоящем как рефлективные продукты. Акт исторической рефлексии включает в себя отношение познавательного субъекта к объекту прошлого. Этот акт является условием трансцендентального объекта прошлого в настоящем, так как трансцендентные объекты существуют “сами по себе” и независимо от познавательных процессов.

Эти объекты имеют только настоящее и не являются “объектами прошлого”, так как быть “объектом прошлого” означает для этого объекта, быть “объектом рефлективного акта” и иметь связь с познавательным субъектом. Для познавательных субъектов их “объектами прошлого” являются только те объекты, которые являются их познавательными объектами. Без субъекта нет и не может быть “исторического объекта”. Но то, что познавательные субъекты называют “объектами прошлого”, есть лишь их знания о событиях и процессах прошлого. Необходимо выяснить, какое отношение современные исторические знания имеют к действительным объектам прошлого? От ответа на этот вопрос зависит и решение одной из главных проблем философии истории: проблемы возможности познания прошлого.

2. О необходимости теории исторического познания

Исторические знания подвержены, как сиюминутным, так и долговременным интересам определённой современности. Возможности исторической интерпретации одного и того же прошлого или источника прошлого практически не ограничены. “Повесть временных лет” излагалась вначале только как литературный и политический источник, но позже как источник, содержащий информацию о социально-экономической истории или же истории классовой борьбы. Причины смещения интерпретационных пунктов одного и того же источника лежат не в нём самом, а в интерпретируемом настоящем. Источник не предписывает историку, “что” он в нём или “как” он его, т.е. с каких философских позиций или убеждений и в каких целях он его должен интерпретировать. Причины этого “Что” и “Как” надо искать только в настоящем. Эти “побочные” причины имеют действительно большое влияние на характер исторической интерпретации. Имеем ли мы право эти причины игнорировать? Думается, ни в коем случае. На исследование этих причин и ориентирована теория исторического познания.

Следующий вопрос: какая научная дисциплина должна отвечать за анализ этих “побочных” факторов? Историки занимаются изучением прошлого, а не изучением условий собственного процесса познания прошлого.

Перед современной историографией стоят настолько дифференцированные задачи исследования прошлого, что ожидать от неё, что она возьмёт на себя ещё и ответственность за философский анализ современных процессов исторического познания, не приходится. Историческая наука, да простят мне это историки, не воспринимается больше, как единое целое. Что объединяет различные области исторического знания кроме того факта, что все они являются знанием о прошлом? Одно перечисление исторических дисциплин займет немало времени и места: древняя история и история промышленности, история искусства и история деревни, история интеллигенции и истории культур, история религии и национальная история, история музыки и история ремесла, история науки и история каменного века, социально-экономическая и политическая история, история структур, событий и менталитета, вспомогательные исторические дисциплины и историография. Это далеко не полный список всех исторических дисциплин и направлений изучения прошлого.

Причины такого “расщепления” истории лежат в нашей современности, т.к. история изучает прошлое различных областей нашей современной жизни. Деление истории на различные исторические дисциплины соответствует нашему восприятию настоящего, которое мы также “делим” на различные сферы. Экономическая история отсутствовала до тех пор, пока люди не открыли для себя значение экономической сферы. Современность интересует, как правило, прошлое её важнейших областей.

Исторический интерес к биографии выдающейся личности возникает не раньше того момента, в котором определённая личность впервые воспринимается современностью как “выдающаяся персона”. История авиации появилась не раньше самой авиации и т.д. То есть мы утверждаем, что жизненные процессы и процессы интерпретации жизни взаимосвязанные процессы и что с усложнением и изменением структуры нашего настоящего меняется структура наших знаний о прошлом. Историки найдут быстрее общий язык не с их коллегами, которые исследуют чуждые им области прошлого, а со специалистами-неисториками, работающим в тех областях, прошлое которых они изучают. Исторические знания — это ориентированные на современность знания. Влияние фактора современности на историю должно учитывается теорией исторического познания.

Есть ещё одна веская причина, которая делает необходимым философский анализ знаний о прошлом. Эта причина исходит от опасности злоупотребления прошлого в интересах настоящего. История использовалась раньше и используется сейчас в целях настоящего. Исторические высказывания служат интересам определенных национальных, политических и социальных групп. Именно эти силы заинтересованы в тезисе о возможности “объективной истории”. Манипуляции историей облегчает тот факт, что большинство людей придерживается мнения, что историческая истина лежит в готовом виде в учебниках истории. В представлении этих людей историческую истину можно иметь по аналогии с тем, как имеют определённые предметы. Они не задаются вопросом, “что” такое историческая истина и как её вообще можно “иметь”. Никаких сомнений не вызывают у них процессы повального переписывания учебников истории, появления “наконец-то верной” интерпретации определённого события прошлого. Они убеждены, что искажённые картины прошлого знают только диктатуры, а не открытые общества. В какой-то степени они правы. Но проблема исторической истины стоит в открытых обществах, в которых господствует неограниченный плюрализм мнений, ещё острее, чем в диктатурах. Не надо испытывать ностальгию по ясным и точным ответам на все вопросы прошлого. Этих ответов не знает никто. Каждый независимо мыслящий субъект отвечает за качество своих знаний о прошлом. Каждый отдельный человек и каждая определённая современность открывают для себя великие имена прошлого и познают заново события прошлого. Настоящее ищет свой особый путь к прошлому, так как оно имеет своё особое прошлое. Одни и те же события прошлого излагаются в различных современностях по разному, т.к. они эти события интерпретируются в различных познавательных ситуациях и в различных целях.

Можно ли в этих условиях ожидать, что знания о прошлом будут оставаться во все времена неизменными и константными? Нет, нельзя. Каждая современность неизбежно будет иметь “своё” знание о прошлом и своё прошлое, которое является только её прошлым, прошлым её особенного и неповторимого настоящего. Об абсолютных знаниях о прошлом может говорить только очень наивный человек.

В настоящем лежат не только когнитивные, но и онтологические предпосылки прошлого. Прошлое не только познаётся современными методами, но оно и реконструируется в определённой современности.

Исторические интерпретации зависят от конкретной познавательной ситуации, в которой находится историк, считает Р. Козеллек (R. Koselleck). На эту ситуацию влияют три основных элемента, которые определяют структуру познавательной ситуации историка и как бы “входят” в его работу: Место, Время и Персона.

Меняется соотношение этих элементов, меняется и характер познавательной ситуации историка.[2] В новой познавательной ситуации возникают неизбежно новые исторические интерпретации одного и того же события прошлого.

Самым простым доказательством возможности нового видения прошлого является собственная биография. Мы оцениваем события личного прошлого всегда в свете нашего актуального настоящего. Воспоминания о свадьбе после года счастливой совместной жизни молодожёнов будут отличаться от их поздних воспоминаний об этом же событии после их скандального развода. Коли-Кунц (A. Kohli-Kunz) считает, что с изменением актуальной ситуации меняется кардинально и перспектива, в которой мне является моя жизненная история, меняется понимание и значение событий прошлого.[3]

Для прошлого, как мы установили, абсолютно неважно, как оно интерпретируется. Это прошлое не страдает ни в коей мере от наших современных исторических интерпретаций. Оно остаётся равнодушно к нашим насмешкам или похвалам. Глядя в прошлое мы смотрим в зеркало, в котором мы видим в прямом смысле “следы прошлого” — морщины и усталые глаза. И хотя мы в зеркале “такие какие есть”, мы видим себя в нём такими, “какими мы стали”.

Но исторические интерпретации не так безобидны, как это на первый взгляд кажется. “Исторические” утверждения и доказательства типа, что данная территория исконно принадлежит одной национальной группе, ущемляет интересы и права другой национальной группы, которая на этой территории проживает. Напоминание о том, что “Вы здесь гость”, могут делать только вечно живущие, а не смертные субъекты. В каком-то смысле все мы гости на Земле. В настоящем проходит всё и уходят все, борющиеся “за” и “против”, остаётся только неизменное настоящее, которое постоянно наполняется новым содержанием, новыми целями и новыми людьми.

Но все, как уходящие и приходящие нуждаются в их настоящем в знаниях о прошлом. Утверждения о прошлом делаются только для их настоящего и в целях их настоящего. Эти цели могут быть самого различного характера, чаще всего это цели безобидные, как например, познавательные и воспитательные, но также корыстные, как например, националистические, собственнические, военные или расистские, т.е. цели направленные на изменение status quo.

Интересы настоящего находят своё обоснование в прошлом. Настоящее вынуждено, что бы добиться желаемых для себя изменений или же оправдать свои действия, искать аргументы в прошлом. История есть не только средство познания, но и средство легализации определённых интересов настоящего: Претензии наследников на престол, притязания государств на владение определённой территорий, являются на сегодня одними из самых распространённых способов конкретного использования исторических знаний в интересах настоящего: “Кто первый изобрёл...” и “кто первый открыл...”? Для прошлого эти вопросы уже не важны, но настоящее инструментализирует свои знания о прошлом в своих целях, даже если эти цели незначительны и связаны, например, только с улучшением имиджа этого настоящего.

Использованию истории в корыстных целях может препятствовать признание абсолютного приоритета общечеловеческих морально-этических принципов, а не исторических традиций. Не верховенство исторического принципа, который требует возвращения к тому, “как раньше было”, а соблюдение общечеловеческих моральных принципов есть неукоснительный закон также для исторической науки.

Ведь не случайно геноцид, территориальные конфликты, ущемление прав лиц нетитулярной национальности обосновываются “историческим путём”.

Теория исторического познания должна очень осторожно относиться к попыткам обоснования современных действий с помощью исторических аргументов.

Она обязана изучить взаимосвязи между познавательными целями историка и характером его исторических знаний.

Историки – живые люди, которые руководствуются определёнными политическими приоритетами, имеют определённые философские воззрения, зависят от их национальных чувств. Они не принадлежат к категории святых и не обладают монополией на историческую правду. Но им не хватает сил повторить вслед за Дройзеном и признать сказанное им: “Я хотел бы иметь ни больше и ни меньше, как только относительную правду моего пункта зрения, которую мне моя родина, моя религия, мои политические убеждения и моё время иметь позволяют..... Объективная партийность... нечеловечна. Человечно быть партийным”.[4] Довольно необычно слышать подобное из уст историка, ведь историки обычно утверждают, что их знания абсолютно объективны. Дройзену хватило сил поставить принцип объективности исторического знания под сомнение. Но Дройзен был не только историк, но и философ, пытавшийся заглянуть в глубины процесса исторического познания. Такие попытки приносят как правило больше вопросов, чем ответов. Но они абсолютно необходимы. Слишком большую роль в нашей современности играют исторические знания и слишком огромно их влияние на настоящее, чтобы мы могли себе позволить игнорировать анализ процессов познания прошлого. В немецкой философии истории эта необходимость давно осознана и признана. Дискуссия идёт здесь преимущественно о частных вопросах такого типа: Какая научная дисциплина должна отвечать за реабилитацию процесса исторического познания и какие исследовательские задачи должны стоять перед ней? Необходимость философской рефлексии на процессы исторического познания сегодня практически никем не оспаривается. Но снисходительное отношение, особенно у историков-специалистов, к подобного рода рефлексии на прошлое остаётся преобладающим фактором.

3. Дискуссия в немецкой философии истории

В немецкой исторической науке начало дискуссии об основах процесса исторического познания положила “die Historik“ Й. Г. Дройзена (J.G.Droysen). Дройзен прочитал в 1870-1890е годы лекции по теории истории, которые позже были изданы отдельной книгой под названием “Historik“. В своих лекциях он затронул самые различные вопросы теории истории — от философско-этических до историко-методологических. Но в первую очередь его Historik была посвящена теории исторического познания. Почти через 100 лет после лекций Дройзена, в Германии 1970-х гг. возвратились к традиции, начатой Historik Дройзена. Заслуга в этом принадлежит прежде всего Козеллеку, Нипердею (Th. Nipperdey) und Рюзену (J. Rьsen). Сначала Козеллек опубликовал в лексиконе о современном общественно-политическом немецком языке статью об истории,[5] которая являет собой блестящий образец философско-исторической рефлексии о понятии “истории”. Затем вышла в свет теоретическая работа Рюзена.[6] Рюзен считает себя последователем традиции начатой Дройзеном. Но свою Historik он дефинировал как метатеорию истории или базисную теорию истории.[7] Тем самым он заменил философскую рефлексию о процессах исторического познания познавательной саморефлексией истории. История, которая своей основной задачей считает познание прошлого, получила в соответствии с определением Рюзена ещё и задачу рефлексии о собственных познавательных процессах. Более того ей вменялась задача легитимации собственной познавательной деятельности. Но историческая наука не может, оставаясь при её методе и предмете исследования, взять на себя подобную задачу. История не может легитимировать её собственную эмпирическую деятельность с помощью исторической методы. В этом случае она неизбежно покинет её предмет исследования, что в общем-то доказали попытки самих историков — Дройзена и Рюзена.

Задачу легитимации исторического процесса познания вполне может выполнить трансцендентальная теория истории (Transzendentalhistorik), которая занимается когнитивными условиями реконструкции ментальных объектов прошлого. Основателем этого вида Historik считается Баумгартнер (H. M. Baumgartner).

Его тезисы написаны в духе философии И. Канта и представляют собой попытку создания “Критики исторического разума”.[8] Читать тезисы Баумгартнера рекомендуется только после проработки труда И. Канта “Критика чистого разума”. Что касается трансцендентальной теории, то Кант называет те знания трансцендентальными, которые направлены не на изучение самих предметов действительности, а способов познания предметов действительности, в особенности способов a priori.[9] Способы познания a priori по Канту даны нам независимо от опыта. Но возможны ли в области исторического познания способы познания a priori? Несомненно. Человеческая способность фиксировать определённые события в памяти и есть так наз. “априорное условие” или данная человеку способность a priori. Исторические процессы познания функционируют по принципу человеческой памяти с той разницей, что личные воспоминания были восприняты субъектами непосредственно, а историческая информация передана им в воспоминаниях прошлых поколений.

Kоллингвуд (R.Соllingwood) не употреблял понятия Historik[10], но он очень точно ухватил главную особенность процесса философской рефлексии на историю: “Философия никогда не имеет дела с мыслью самой по себе, она всегда занята отношением мысли к её объекту и поэтому в равной мере имеет дело как с объектом, так и с мыслью.”[11]

Historik как теория исторического познания в отличие от исторической науки имеет дело не только с объектами прошлого, но и с субъектами исторического познания, т.к. она, говоря словами Коллингвуда, занимается отношением современной мысли к прошлому объекту. Для Historik нет и не может быть объектов прошлого без познавательных субъектов, потому как все объекты прошлого являются ментальными продуктами определённого настоящего.

Все опредмеченные и воспринимаемые объекты, включая исторические останки и памятники прошлого, являются принципиально объектами настоящего.

Современная картина ушедшего прошлого воссоздаётся только по отношению к остаткам прошлого, которые воспринимаются и классифицируются историками как “остатки прошлого”, но по сути своей являются предметами их современности.

Историк реконструирует “то”, чего нет в его настоящем, по отношению к тому, что в его настоящем “есть”, но его исторические мысли не имеют предметных аналогов в его настоящем. Достоверность исторических знаний возможно проверить различными способами и методами, кроме одного — прямого восприятия трансцендентного объекта прошлого.

II. Некоторые проблемы теории исторического познания

1. Когнитивные и онтологические предпосылки познания прошлого

Прошлое воспринимается субъектами познания как законченное развитие. Но любое развитие в истории человека не закончено, оно продолжается в его настоящем, как продолжается история древней Греции или древних славян. Окончательные последствия существования древнегреческой цивилизации или же истории восточных славян мы не знаем и сейчас. В своём мышлении современные субъекты делят один и тот же процесс развития, непосредственными и уходящими элементами которого они являются, на “прошлое”, “настоящее” и “будущее”. В действительности они имеют только настоящее, по отношению к которому они мыслят их “прошлое” и “будущее”.

Эти субъекты “переживают” события прошлого в их настоящем. Всё, что они имеют в современности – это их переживания о прошлом или настоящем. Дильтей (W. Dilthey) по праву утверждает, что “также историческая жизнь есть часть жизни вообще”.[12] Каждый определённый момент развития имеет своё прошлое и своё настоящее. Прошлое существует для настоящего только в том случае, если оно им осознаётся. Без исторического сознания невозможно присутствие прошлого в настоящем, т.к. все, что настоящее в себе содержит, принадлежит только настоящему.

Как же так, возразят нам, ведь прошлое было действительно в прошлом! Но то, что было в прошлом, существовало не в прошлом, а в оставшемся в прошлом настоящeм, которое в момент своего бытия не осознавало себя прошлым. Прошлое можно иметь только по отношению к настоящему, так же, как и настоящее по отношению к прошлому. Само “отношение” настоящего к прошлому существует только в определённом настоящем. Прошлое зависимо от настоящего, так как оно по сути своей ментальная конструкция, мысль или теория. Только с таким прошлым мы можем иметь дело в настоящем. Реальные же объекты прошлого нашему настоящему недоступны.

С превращением настоящего в прошлое уходят в прошлое современные исторические идеи и знания, как с отдельной человеческой жизнью навсегда остаются в прошлом или исчезают в нём личные воспоминания. “Подлинный образ прошлого проскальзывает мимо. Прошлое только и можно запечатлеть как видение, вспыхивающее лишь на мгновение, когда оно оказывается познанным, и никогда больше не возвращающееся.”[13]

У В. Беньямина (W. Benjamin) современность принимает образ разрушающегося настоящего. Настоящее растворяется в прошлом, превращаясь в обломки перед глазами изумлённого Ангела истории. Беньямин описывает не само прошлое, а лик Ангела истории, который наблюдает процесс превращения настоящего в прошлое, лучше сказать процесс постоянного разрушения настоящего: “Его лик обращен к прошлому. Там, где для нас — цепочка предстоящих событий, там он видит сплошную катастрофу, непрестанно громоздящую руины над руинами и сваливающую всё это к его ногам. Он бы и остался, чтобы поднять мёртвых и слепить обломки. Но шквальной ветер, несущийся из рая, наполняет его крылья с такой силой, что он уже не может их сложить. Ветер неудержимо несёт его в будущее, к которому он обращён спиной, в то время как гора обломков перед ним поднимается к небу. То, что мы называем прогрессом, и есть этот шквал.[14]“

В этом разрушительном процессе неизменным остаётся только Ангел истории, который символизирует постоянство “настоящего момента” универсального процесса. Всё приходит и уходит в этом постоянно остающемся “настоящем моменте”. В будущее движется Ангел истории спиной, не зная, что оно с собой принесёт, но догадываясь, что оно принесёт, возможно, опять обломки. Не удивительно, что “глаза его широко раскрыты, рот округлён, а крылья расправлены.”[15] Перед глазами Ангела истории превратились уже в обломки символы человеческого прогресса — небоскрёбы и Боинги. Ангел истории видел Боинги, врезающиеся в небоскрёбы. В “этот момент” он осознал главную ошибку человека, который всё время искал подтверждение прогресса в созданных им предметах и это означает, он искал прогресс вне себя и отвернувшись от самого себя. Но настоящий прогресс человека — это не прогресс условий жизни человека, а самого человека. Человеческий прогресс проявляется в его поступках и в его мышлении. Не лежит ли правда в кажущихся старомодными рассуждениях Дройзена, который искал связи между историей и этикой и указывал на “моральные силы” в истории (“sittliche Mдchte“). В отличие от материалистов Droysen надеялся не на экономический, а на духовный прогресс человека или духовность человека, пытаясь констатировать прогресс человеческого духа также и в истории: “das Fortschreiten des menschlichen Geistes zu konstatieren...“[16].

“Ветер истории”, который несёт у Беньямина Ангела истории есть разрушительный и одновременно созидательный процесс, т.к. разрушать можно только созданное. Исторический процесс включает в себя множество моментов, но конкретному человеку, так же как конкретному обществу дан только один определённый момент — его настоящее, в котором он или его общество мыслит своё прошлое и своё будущее. Прошлое это то, что было “до” нас и будущее то, что будет “после” нас. Другого прошлого или будущего просто нет и если они есть, то не для нас.

Сознание “настоящего момента”, как впрочем и “прошлых моментов” невозможно без исторического сознания. Именно осознанный взгляд на настоящее позволяет видеть в нём следы прошедших событий, если даже эти следы только руины. Прошлое, которое не оставило после себя следов, “невидимо” и непознаваемо. То, что бесследно исчезло в прошлом, нам не дано познать. Ангел истории видит растущую гору руин. Но руины-это не только признак смерти, но и символ прошедшей жизни.

Онтологическую основу процесса исторического познания образуют объекты нашего настоящего. Эти объекты находятся, в каждый определённый момент их бытия, в одном определённом состоянии. Их состояния меняются, сами объекты модифицируются и разрушаются. Историк же воспринимает в своём настоящем только актуальное состояние данного ему объекта, который стал таким, каким он “сейчас” есть. Й. Г. Дройзен употребляет ёмкое выражение “Gewordensein“ или “gewordener Zustand“. В соответствии с этим понятием историк исследует “ставшее настоящим прошлое”. Но если действительные объекты являются настоящему только в одном определённом состоянии, то историку являются они в комбинации пережитых ими состояний. Исторические объекты, созданные мышлением историка, не имеют предметных аналогов ни в настоящем и ни в прошлом историка. Эти объекты не могут мыслится историком такими, какими они были в прошлом, так как историку известно настоящее состояние этих объектов. Эти объекты не могут восприниматься историком такими, какие они есть в его настоящем, так как историк познал изменчивый характер всех объектов окружающего мира.

В настоящем лежит одновременно онтологическая и когнитивная граница процесса исторического познания. Главная проблема исторического знания лежит в том, что историк не в состоянии мыслить свои объекты по аналогии к объектам ни прошедшей, ни современной реальности. Те объекты, которые презентируются нам историком, не являются “чистыми” объектами прошлого, потому как они неизбежно несут на себе печать современности. В любой исторической интерпретации присутствует кроме интерпретируемого прошлого, также и интерпретируемое настоящее, что довольно точно замечается даже неспециалистами.

Историк, когда он излагает прошлое, вынужден опираться в какой-то степени на фантазию. Историку необходим для реконструкции прошлого особый вид мышления, который позволяет ему в руинах прошлого увидеть ушедшую жизнь и это значит, “дополнить” воспринимаемые им в его настоящем остатки прошлого додуманными и не существующими в настоящем деталями прошлого.

На упрощённом языке можно сказать, что историку необходима для того, что бы он мог воспринимать “останки” прошлого не в том контексте, в котором они ему сейчас даны, а в контексте их прошлых условий существования, сила исторического воображения. Исторический контекст историка является продуктом его познавательного акта. Только благодаря этому контексту историк может видеть в определённом предмете настоящего продукт прошлого. Историческая наука имеет что-то общее с литературой.

Историк обладает не только силой воображения, но он вкладывает ещё “свой” смысл в события прошлого, считает Хейден Уайт (H. White).[17] Сами по себе события прошлого не являются трагедией или комедией, но в исторической интерпретации они могут стать трагедийной или комедийной историей. Форма современной интерпретации ушедшего события не предписывается нам этими событиями, т.е. характер исторической интерпретации определяется не объектом прошлого, а познавательным субъектом. Одно и то же событие прошлого мы можем изложить, как трагическую, сатирическую или оптимистическую историю. Произведения историка являются по Уайту вербальными структурами, для которых характерна определённая стратегия изложения прошлого.

Наличие силы воображения в исследовательской работе историка признал историк Р. Коллингвуд. Для Коллингвуда эта сила обязательного характера: историк воображает себе то, по его мнению то, что он “обязан” в соответствии со своими познавательными правилами о прошлом вообразить. Также М. Вебер (Max Weber) использует понятие “фантазии” в характеристике исторического акта познания: “Что это означает, если мы говорим о различных ‚возможностях’ (в истории. — А.Б.), между которыми ‚решиться’ должно в борьбе? Вначале это, в любом случае, означает создание — скажем спокойно — фантастических картин путём отказа от одной или многих, в реальности фактически имеющихся элементов ‚действительности’ и создание ментальной конструкции одного по отношению к тем или иным ‚условиям’ видоизменённого хода событий.”[18]

Воссоздавая в своём воображении исторический контекст для восприятия настоящего, сам историк думает и рассуждает о прошлом в контексте своего настоящего, т.е. он стоит под влияниям целого комплекса факторов своего настоящего. Это означает: историк познаёт прошлое, исходя из условий и целей своего настоящего. Историки ведут текстовую обработку настоящего по аналогии с литераторами и философами. Исторические интерпретации преследуют, в отличие от литературных или философских текстов, особые цели, но они всегда стоят на службе современных потребностей и интересов. Исторические тексты создаются индивидуальными субъектами, но проверяются они в ходе исторического дискурса так называемым коллективным субъектом. Исторические тексты получают статус исторического знания, только пройдя проверку историческим дискурсом. Пройдя эту проверку, эти тексты подтверждают себя, в рамках существующей парадигмы, как конформные исторические конструкции. Именно по этой причине оказываются текстовые процессы воссоздания прошлого в центре внимания современной философии истории. Современный немецкий философ К. Рётгерс (K. Rцttgers), занимающийся философским анализом исторических текстов замечает, что исторические повествовательные процессы предполагают наличие “общего мира”, в котором исторические тексты создаются по общепринятым правилам и “усваиваются” субъектами по общим принципам.[19] Признавая решающее влияние современности на процесс производства исторических знаний, К. Рётгерс употребляет термин “коммуникативного текста” и остроумно подмечает, “что было бы не очень разумно, интересоваться историей, если бы она была только прошедшими действиями и событиями. Ухаживание за могилами не решает настоящих жизненных проблем, оно даёт только возможность их на некоторое время забыть “.[20]

Исторические тексты не существуют независимо от их авторов. Авторы исторических текстов — живые субъекты, для которых интерпретация прошлого представляет собой вполне современное действие. Историки хотели бы являться их современникам как жрецы, но уставшая современность привыкла не доверять всему, включая и современные “исторические прогнозы”.

Возвращаясь к теме исторического рассказа, заметим, что теоретиком теории исторического повествования заслуженно считают А. Данто (Artur C. Danto).[21] Но уже XIX столетие могло похвалиться своими достижениями в области философской рефлексии о процессах исторического повествования. В Historik Дройзена имеется глава, которая целиком посвящена формам исторического изложения “Die Apodeixis“. Уже у Дройзена мы найдём указания на важные моменты исторического рассказа: Signifikanz und Relevanz, Konstruktivitдt, Abhдngigkeit vom Standpunkt und Parteilichkeit (= подборка фактов по принципу важности, момент конструктивизма, т.е. построения рассказа как ментальной конструкции, зависимость рассказчика от его пункта зрения и его убеждений). Массу интересных моментов в области теории познания, которые в настоящей статье нет возможности анализировать, можно найти у позднего Ницше.[22] Остаётся только порекомендовать читателю этих авторов и вернуться к современной теории исторического повествования.

2. Теория “исторического повествования”

Задумывались ли Вы, читая оригинальную и сверхинтересную интерпретацию прошлого, о том, была бы ли эта интерпретация прошлого самому интерпретируемому прошлому доступна и понятна? Скорее нет, прошлое не поняло бы современного стиля мышления историка, его современных понятий и теорий. Впрочем это мало волнует современных интерпретаторов прошлого, т.к. наши интерпретации прошлого пишутся для настоящего, а не для прошлого, конечно, в тайной надежде на то, что они сохранят своё значение и для будущего. Историческое исследование о демократических структурах Древней Греции V века до н.э. будет непременно содержать массу современных понятий и указывать на современные политические структуры, подчёркивать континуитет развития и искать параллели с современностью. Древним грекам это исследование, если бы оно им было доступно, было бы вероятнее всего малопонятно. Речь идёт об одних и тех же объектах или процессах прошлого, но для понимания процессов прошлого существует граница, которая проходит в настоящем.

Мы можем познать только прошлое наших настоящих объектов, т.е. объектов, которые сохранили хоть какую-связь с настоящим.

Теория исторического повествования или исторического рассказа содержит и другие проблемы, на которые указывает в своей аналитической философии истории Данто. Данто выделяет тот факт, что исторические и историко-философские повествования имеют определённую повествовательную структуру исторического рассказа.[23] В этой повествовательной структуре ранние события всегда описываются по отношению к поздним событиям, с которыми их связывает сигнификантная смысловая связь. Signifikanz указывает на Relevanz одного события по отношению к другому.[24] Данто приводит довольно простой и смешной пример: если в протоколе о заседании суда фиксируется следующая фраза: “ в этот момент на грудь свидетеля садится муха!”, то муха должна сыграть какую-то роль в этой истории, иначе упоминание этой детали было бы здесь совсем неуместно.[25] Действительно, слушатель ожидает от исторического рассказчика только фактов определённого типа. Если в рассказе, где речь идёт об античном произведении искусства, вдруг появятся данные о строительстве дорог в современной Франции, то это вызовет обоснованное изумление читателя. Дорожно-строительные данные могут быть абсолютно верны, но они разрушают “ожидаемую” структуру рассказа. Историк должен чувствовать, что читатели ждут от его повествований. В конце концов он пишет историю не для себя одного.

В конкретной истории не должны упоминаться “второстепенные” или неимеющие к “этой истории” детали. Историк “управляет” в какой-то степени прошлым, он выстраивает детали прошлого в определённую смысловую цепочку. Но не имеется никакой гарантии того, что некоторые детали будут им преднамеренно выдвигаться на передний план, а некоторые, наоборот, замалчиваться, так что сама картина прошлого будет являться настоящему в одном “определённом” и историком задуманном плане.

Если в биографии нынешнего президента России на передний план выдвинуть его деятельность в КГБ и “забыть” об остальных эпизодах его жизни, считая их маловажными, то, конечно, президент России предстанет в наших глазах в определённом “желаемом” свете. Такой приём использовался очень ловко журналистами, которые, в действительности, комбинировали и использовали реальные факты.

Задача теории исторического познания состоит в исследовании истинных целей исторического акта познания. На установку этих целей влияет исторический интерес историка и его моральные убеждения. Исторический интерес историка определяется характером и потребностями современной эпохи. Исторический источник и исторические факты играют при этом только второстепенную роль, роль “средства исторического познания”. Пока историк придёт к идее, использовать в своём исследовании определённые источники, он должен довольно чётко сформулировать свою исследовательскую цель, т.е. он должен иметь довольно конкретное представление о том, что он в прошлом хочет познать.

3. Познавательный интерес историка

Исторический процесс стимулируется не источником, а познавательным интересом историка. Этот интерес носит временной характер, т.к. исторический интерес является феноменом своего времени. Историк работает с текстами, в которых, по выражению Р. Козеллека, его интересует не то, что эти тексты ему сообщают, а то, что они замалчивают и от него скрывают. Историк реконструирует из доступного им текста “внетекстовую” действительность, которая как бы стоит за этим текстом или присутствует в нём незримо. В отличие он других интерпретаторов текстов прошлого, он тематизирует в большей степени не текстовые, а внетекстовые проблемы.[26] Причина такого поведения историка лежит в том, что он в своих интерпретациях ориентируется не на факты, упоминаемые в историческом тексте, а на свои познавательные интересы. В соответствии со своим историческим интересом историк определяет свои исследовательские цели и ставит конкретные исследовательские вопросы. Но уже одна постановка исторического вопроса требует от историка определённых знаний в той области, в которой он свои вопросы формулирует. Дройзен считает, что сама постановка исторического вопроса включает в себя совокупность всех имеющихся знаний историка.[27] Формулировка исторического вопроса следует их его знаний. Исторические источники содержат часто такую информацию, которая не даёт ответа на вопросы, поставленные историками, т.к. исторического хрониста в прошлом интересовали, в отличие от современного историка, совсем другие проблемы. И наша современность не исключение, также она оставит после себя последующим поколениям ту информацию, которая нас интересует, а для будущего, вероятно, будет малоактуальна. Во всяком случае такого мнения придерживается А. Бергсон (H. Bergson).[28] Наш современный интерес формируется, как заметил Бергсон, в свете прошлого развития. Прошлое имеет прямое отношение к процессу формирования современного исторического интереса, который играет ключевую роль в процессе исторического познания. Исторический интерес определяет вполне конкретно, что современные субъекты в их прошлом “должны” познать и вносит этим элемент необходимости в познавательные процессы современности. В соответствии с актуальным историческим интересом историк ставит перед собой конкретные цели для своих исторических исследований.

Исторический интерес — это изменчивый фактор, который зависит от характера современности и от тенденций её развития. В годы “холодной войны” на Западе имелся повышенный интерес к истории восточной Европы. С последними вспышками исламского экстремизма обострился интерес к истории ислама и исламских государств.

Исторический интерес – это своего рода рычаг современности, с помощью которого она в состоянии исторически изучить волнующие её проблемы прошлого и направить исследовательскую энергию историка в “нужное ей русло”. Историки обязаны подчиняться велению времени и следовать интересам их эпохи. Если же они этого делать не хотят, то их работы быстро оказываются неактуальными и ненужными.

(1) Перефразируя Маркса: историки определяют свои познавательные цели как свободные субъекты, но они вынуждены определять эти цели в рамках необходимых условий их настоящего.

(2) Историки описывают прошлое вполне “объективно”, но они описывают его в зависимости от их национальных, моральных и философских убеждений.

В надежде на то, что читатель ещё не потерял ориентацию и может точно ответить на вопрос, где всё-таки историки изучают “прошлое” — в “настоящем этого прошлого” или в “ставшем современным прошлом”, автор данной статьи переходит к рассмотрению последней проблеме — проблеме априорных условий процесса исторического познания.

4. Человеческая память как элемент a priori исторического процесса познания

Процесс исторического познания содержит элементы a priori, которые могут существенно влиять на ход этого процесса? Эти механизмы мы называем по аналогии к философии И. Канта Bedingungen a priori. Именно таким элементом а рriori является способность человека к воспоминанию.

Индивидуальный субъект вынужден фиксировать в своей памяти все важные события своего прошлого, независимо от характера этих событий. Определённые воспоминания прошлого остаются в его памяти даже против его воли. Но представим себе, что субъекты могли бы сохранять в своей памяти только приятные для себя воспоминания. Их воспоминания о прошлом имели бы тогда, мягко выражаясь, односторонний характер и создавали бы явно искаженную картину прошлого. Те субъекты, которые не имеют в настоящем достоверных представлений о своём прошлом, не могут идентифицировать себя как “субъекты настоящего”. Искажённые картины прошлого имеют далеко идущие последствия для настоящего. Все субъекты, независимо от того, являются ли они индивидуальными или коллективными субъектами, стремятся иметь, по возможности, достоверные картины о своём прошлом, по отношению к которым они “узнают” себя в настоящем, как “gewordene“ или “такими ставшими” субъекты. Достоверные картины прошлого должны включать в себя все важные события и процессы прошлого, если это даже неприятные воспоминания или по сущности своей негативное прошлое. Индивидуальные субъекты не могут, как правило, избавиться от неприятных для них воспоминаний. Коллективная история менее зависима от фактора обязательности воспоминаний, но тем не менее и она фиксирует все крупные и важные события её прошлого. Попытки не выставлять своего преступного прошлого или интерпретировать его, как второстепенные по отношению к победам и достижениям события, всегда были и будут у людей. То, что история подобными событиями полна, не надо доказывать. Вызывает тревогу то, что с ходом истории человеческих жертв становиться всё больше и больше. Прошедшему столетию знакомы особенно крупные преступления, как массовое уничтожение армян турками или организация убийств евреев во второй мировой войне, геноцид против собственного народа в России, Китае и Камбодже. Участники и оставшиеся в живых жертвы этих преступлений будут интерпретировать одни и те же события по разному. Но не будем удаляться слишком далеко в прошлое. Исламские экстремисты считают акции террора против Америки 2001 года “справедливыми” и “оправданными”. Попробуйте объяснить им ошибочность их интерпретации, теперь уже лежащих в прошлом, террористических событий. Эти попытки обречены на провал, т.к. экстремисты руководствуются не только в их практических действиях, но и в интерпретации этих действий их моральными принципами, в соответствии с которыми человеческая жизнь, включая собственную жизнь, является только “средством” достижения определённых целей, но никак не высшей целью. Это представление, которое противоречит высшему принципу моральной философии И. Канта. Кант убеждал нас ещё в конце XVIII столетия: “человек, и вообще каждое разумное существо, существует как цель в себе (сама по себе), а не просто, как средство для любого употребления той или другой Волей...”[29]

Этические принципы определяют характер не только человеческих действие, но и исторических интерпретаций. Ведь руководствуются же определёнными моральными принципами те историки, которые пытаются оправдать преступления прошлого.

История – это реализованная во времени мораль. Но кроме морали в истории были и есть этические принципы. Нас интересует не анализ этих принципов, т.к. обоснование этих принципов не является ни задачей исторической науки, ни теории исторического познания, но нас интересует связь этических принципов с историческими интерпретациями. Можно ли утверждать, что только действия людей являются “субъективными” и “аморальными”, а историческая интерпретация этих действий не может быть аморальна? Нет, этого утверждать мы не можем. Тогда нам нужно знать, какими этическими принципами руководствуется историк при реконструкции прошлого. Необходима теоретическая проверка принципов не только “действующего”, но и “пишущего” субъекта. Проверка действий людей в прошлом возможна со стороны истории, т. к. она в этих действиях не замешана и может наблюдать их, как бы “со стороны”. Проверка же принципов исторических интерпретаций — мы имеем в виду не методическую проверку — не может входить в обязанность историка.

Картины дальнего прошлого не возникают в памяти коллективных субъектов с той фатальной необходимостью, с которой в памяти индивидуальных субъектов оживают личные воспоминания. Тот факт, что индивидуальные воспоминания могут оставаться в человеческой памяти независимо от желаний и воли людей, имеет исторические корни. Ещё в ранней истории образовались такие механизмы памяти, с помощью которых человек мог удержать в сознании жизненно важную для него информацию. Если человеческая память фиксировала убийство соплеменника врагом, то у оставшегося в живых свидетеля этого события с новым появлением врага вспыхивала в памяти зафиксированная им картина прошлого. Вспоминающий об этом событии человек вёл совсем по другому, чем человек, который находился в аналогичной ситуации, но воспоминаний о названном нами событии не имел. Прошлое или историческое знание остаётся в воспоминании актуальным и современным фактором. В этом смысле история есть “учительница жизни”.

Память — единственное средство, которое служит современным целям самоидентификации и ориентации в сложившейся обстановке. Функции, которые присущи человеческой памяти, являются функциями исторического знания с той разницей, что в памяти коллективного субъекта зафиксирована не лично им воспринятая, а переданная от других поколений информация о прошлом. Механизмы давления в случае коллективных воспоминаний не так сильны.

В исторической памяти коллективных субъектов фиксируются не просто события прошлого, но и их отношение к этим событиям. Мы рассказываем о “победе” греков над персами в V веке до н.э., так как мы опираемся на греческие источники, которые зафиксировали как раз победу греков, а не поражение персов. Мы могли бы рассказывать об этих событиях с точки зрения персов. Любая победа является “победой” для одних и “поражением” для других. Одно и то же событие в истории может рассматриваться с различных позиций, оно может быть одновременно и “победой” и “поражением”. Это не случайно, что в Российской истории речь о второй мировой войне идёт, как о “победе” советского народа в Великой Отечественной войне. М. Фуко замечает, что это просто принимается к сведению, что одно событие для одних есть победа, для других поражение.[30] Добавим к этому, что воспоминания современных людей даже о далёком прошлом не лишены эмоций, как если бы это были их личные воспоминания. В современной России разгорелась дискуссия о том, надо ли праздновать годовщину Куликовской битвы, которая состоялась в 1380 году (!). У современных россиян ещё живо чувство солидарности со славянами и с монголо-татарами? Что делить, живущим приблизительно в одинаковых условиях, гражданам современной России? Но они, как это ни парадоксально, идентифицируют себя с их, таким кажущимся далёким и вдруг ставшим живым, прошлым. Историческая идентификация сама по себе не опасна. Опасны попытки изменить современную реальность в соответствии со своими историческими представлениями. И такие попытки — вплоть до применения силы — знает наше современность!

Люди, применяющие силу от имени их прошлого, может быть никогда не задумывались над тем, что “есть” историческое знание? История есть многофакторная и от условий её времени зависимая текстуальная интерпретация прошлого. Она не реальность, а именно интерпретация данного и это значит, ставшей такой а не иной реальность. Любая историческая интерпретация является элементом своего настоящего. Только в своей совокупности различные по их характеру исторические интерпретации воссоздают для современности мозаичную картину её прошлого. Можно дискутировать о том, объективно ли содержание этой картины или нет, сама картина является объективным элементом настоящего, да она и создана в соответствии с принципами и понятиями этого настоящего по принципу: “кровь от крови и плоть от плоти”.

Историку-специалисту не хватает стремления взглянуть со стороны на своё занятие, как на “ремесло историка”. Ему не хватает того здорового скептицизма, который был характерен для Дройзена и Коллингвуда. Но исследовательская работа современного историка обязана включать в себя рефлективный анализ философского характера на собственные познавательные процессы. Метатеоретическая рефлексия подобного рода окажет только позитивное влияние на эмпирическую работу историка. Пока же историки не только в России, но и на Западе, по настоящему ещё не оценили важность подобного анализа знаний о прошлом. Практическая историография ещё очень далека от того, чтобы повернуться лицом к подобного рода анализу исторического процесса или, по меньшей мере, предусмотреть его в процессе университетской подготовки историков-специалистов самых различных направлений и областей.

[1] Работы Й. Г. Дройзена и Р. Д. Коллингвуда стали настольными книгами по истории философии и теории истории. J. G. Droysen, Historik, herausgegeben von P. Leyh, Stuttgart 1977. R. G. Collingwood, The idea of history (Р. Дж. Коллингвуд: Идея истории. Автобиография. Москва 1980).

[2] “Die alte Dreiheit. Ort, Zeit, Person geht offenbar in das Werk eines historischen Autors ein. Дndern sich Ort und Zeit und Person, so entstehen neue Werke, auch wenn sie von demselben Gegenstand handeln oder zu handeln scheinen“ (R. Koselleck, Standortbildung und Zeitlichkeit. Ein Beitrag zur historiographischen ErschlieЯung der geschichtlichen Welt, in: Beitrдgt zu Historik, Band 1: Objektivitaet und Parteilichkeit in der Geschichtswissenschaft, hg. v. R Koselleck/W.J. Mommsen/J. Rьsen, Mьnchen 1977, 17).

[3] “Mit der gegenwaertigen Situation wandelt sich die ‚Perspektive’, in der sich mir meine Lebensgeschichte zeigt, wandelt sich somit die Auffassung von der Bedeutung vergangener Ereignisse“ (A. Kohli-Kunz, Erinnern und Vergessen. Das Gegenwдrtigsein des Vergangenen als Grundproblem historischer Wissenschaft, Berlin 1973, 13.)

[4] “Ich will nicht mehr, aber auch nicht weniger zu haben scheinen als die relative Wahrheit meines Standpunktes, wie mein Vaterland, meine religioese, meine politische Ueberzeugung, meine Zeit mir zu haben gestattet.... Die objektive Unparteilichkeit, wie sie z.B. Wachsmut in seiner Historik empfiehlt, ist unmenschlich. Menschlich ist es vielmehr, parteilich zu sein. “(J. G. Droysen, 236).

[5] R. Koselleck, Artikel: Geschichte, Historie’, in: Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland ( Geschichtliche Grundbegriffe, Bd. 2), hg. v. O. Brunner/W. Conze/R. Koselleck, Stuttgart 1975, 647-715.

[6] J. Ruesen, Historische Vernunft, Grundzuege einer Historik I: Die Grundlagen der Geschichtswissenschaft, Goettingen 1983 (insgesamt 3-baendige Ausgabe der Historik).

[7] Там же, 10.

[8] H. M. Baumgartner, Thesen zur Grundlegung der transzendentalen Historik, in: Seminar: Geschichte und Theorie, hg. v. H. M./Baumgartner/ J. Ruesen, Frankfurt a. M. 1976, 274-302.

[9] I. Kant, Kritik der reinen Vernunft, Stuttgart (Reclam jun.) 1995,74.

[10] Перевод этого термина на русский не прост. Я предпочитаю в русском языке термину Historik понятие философии истории.

[11] Р. Коллингвуд, Идея истории. Автобиография. Москва 1980, 6.

[12] “Geschichtliches Leben ist ein Teil des Lebens ueberhaupt.“ (W. Dilthey, Die Aufbau der geschichtlichen Welt in Geisteswissenschaften, gesammelte Schriften, Bd. VII, Stuttgart 1962, 261)

[13] В. Беньямин (W. Benjamin), О понятии истории // Новое литературное обозрение №17, 2. Цитируется по электронному варианту www.nlo.magazine.ru/philosoph/inostr/17.html

[14] там же, 4.

[15] там же

[16] J. G. Droysen, 368.

[17] См.: H. White, Das Problem der Erzaehlung in der modernen Geschichtstheorie, in: Theorie der modernen Geschichtsschreibung, hg. v. P. Rossi, Frankfurt a.M. 1987, 57-106. Русского читателя отсылаю к статье Уайта “По поводу нового историзма”, которая была опубликована в журнале “Независимое литературное обозрение” №5, электронный вариант статьи можно найти по адресу www.nlo.Magazine.ru/philosoph/inostr/5.html

[18] “Was heiЯt es denn nur aber, wenn wir von mehreren ‚Mцglichkeiten’ sprechen, zwischen denen jene Kдmpfe ‚entscheiden’ haben sollen? Es bedeutet zunaechst jedenfalls die Schaffung von — sagen wir ruhig — Phantasiebildern durch Absehen von einem oder mehreren der in der Realitaet faktisch vorhandenen gewesenen Bestandteil der ‚Wirklichkeit’ und durch die denkende Konstruktion eines in Bezug auf eine oder einige ‚Bedingungen’ abgeaenderten Hergangs.“ (Max Weber, Ges. Aufsaetze zur Wissenschaftslehre, hg. V. J. Winckelmann, Tuebingen 1988, 275).

[19] “Wenn man sich Geschichten erzaehlt, setzt man teilweise eine gemeinsame Welt immer schon als bestehend voraus, d.h. man unterstellt, dass die Geschichte fuereinander tolerabel sind...“ (K. Roettgers, Die Lineatur der Geschichte, Amsterdam 1998, 38.)

[20] “Es ist nicht sehr vernьnftig, sich fuer Geschichte zu interessieren, wenn sie nichts anderes waere als die vergangenen Handlungen und Ereignisse. Graeberpflege loest die Lebensprobleme nicht wirklich, sondern macht sie allenfalls fuer eine Weile vergessen.“ (K. Roettgers, Die Lineatur der Geschichte, 47)

[21] Данто цитируется по немецкому изданию: Arthur C. Danto, Analytische Philosophie der Geschichte, Frankfurt a.M. 1974.

[22] F. Nietzsche, Aus dem Nachlass der Achtzigerjahre, in: F. Nietzsche Werke, hg. von K. Schlechta, Bd. IV, Muenchen 1969. (Из наследия 80-х годов).

[23] Там же, 21.

[24] Там же, 219.

[25] Там же, 214.

[26] “Er bedient sich grundsaetzlich der Texte nur als Zeugnisse, um aus ihnen eine Wirklichkeit zu eruieren, die hinter den Texten liegt. Er thematisiert also mehr als alle anderen Textexegeten einen Sachverhalt, der jedenfalls aussertextlich ist, auch wenn er dessen Wirklichkeit nur mit sprachlichen Mitteln konstruiert“ ( R. Koselleck, Historik und Hermeneutik, in: Historik, Sprache und Hermeneutik, hg. V. H.-G. Gadamer/R. Koselleck, Heidelberg 2000, 39.

[27] “Die historische Frage setzt eine Totalitaet erworbener Kenntnis und Erkenntnis voraus“ (J. G. Droysen, a. a. o., 107).

[28] “Wir ueberliefern den nachfolgenden Generationen, was uns interessiert, was unsere Aufmerksamkeit im Licht unserer vergangenen Entwicklung betrachtet und formt, aber nicht das, was die Zukunft fuer jene interessant machen wird...“ (H. Bergson, Denken und schцpferisches Werden, Frankfurt a.M. 1985, 36).

[29] “Nun sage ich: der Mensch und ueberhaupt jedes vernuenftige Wesen existiert als Zweck an sich selbst, nicht bloss als Mittel zum beliebigen Gebrauch fuer diesen oder jenen Willen...“ (I. Kant, Grundlegung zur Metaphysik der Sitten, Meiner 1994, 50.).

[30] “Man nimmt zur Kenntnis, dass das, was fuer die einen Sieg ist, fuer die anderen Niederlage ist.“ (M. Foucault, Vom Licht des Krieges zur Geburt der Geschichte, Berlin/Frankfurt a. M. 1986, 34).

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]