Елена Петровская / “Города Вальтера Беньямина”

Елена Петровская

“Города Вальтера Беньямина”
(вместо предисловия к публикации)

В самом конце мая прошлого года в течение двух полных дней, расписание которых соблюдалось участниками с заинтересованной серьезностью, проходила работа конференции по Беньямину, организованной издательством “Ad Marginem” совместно с Лабораторией постклассических исследований Института философии РАН. Международная встреча открылась докладом Сергея Зенкина, который не только с филологической тщательностью отметил все оттенки беньяминовской концепции сакрального в качестве хтонического, проследив ее развитие в целом ряде текстов, но и соотнес разработки собственно Беньямина по этому вопросу с теоретической деятельностью французского Коллежа социологии в 30-е гг. и в первую очередь таких его представителей, как Батай и Кайуа. Беньяминовская “меланхолия”, по Зенкину, эта “липкая субстанция”, которая имеет вид твердой, хотя по существу является жидкой, меланхолия, продолжающая средневековую “субстратную” линию гуморов, оказывается не такой уж далекой от сартровской “тошноты”. Идеи Беньямина, заключил Зенкин, перекликаются с направлением поисков французских мыслителей того же времени.

Леонид Кацис представил собравшимся весьма провокативную версию прочтения “Московского дневника”. Отправной точкой анализа стал подзаголовок дневника “Испанское путешествие”, вначале написанный, а затем зачеркнутый рукой самого Беньямина. Докладчик предложил проинтерпретировать этот подзаголовок, исходя из общеевропейского контекста рубежа веков. Находясь под влиянием идей одновременно марксизма и сионизма, Беньямин, вслед за Толлером, совершает поездку в Обетованную землю — именно так, согласно Кацису, преломляется в “Дневнике” его московский опыт. Наделив дневник свойством завершенного произведения, Кацис указал на приметные следы толлеровской драматургии, содержащиеся в нем. За выступлением последовала оживленная и даже шумная дискуссия.

Сведя воедино таких различных мыслителей, как Беньямин, Деррида и Михаил Лившиц, Виктор Арсланов попытался сформулировать общие принципы философии преодоленной неудачи. Несмотря на то что у Беньямина и Лившица неудача носила скорее личный характер, тогда как у Деррида — это конец самой метафизики, специфически выраженный в его мышлении “differance”, во всех трех случаях философское преодоление неудачи, каким бы разным оно ни было, несет в себе безусловно позитивный заряд. В ходе своего выступления Арсланов подробно изложил малоизвестную “онтогносеологию” Лившица, неожиданным образом выявляющую в нем сторонника “бессубъектной” мысли.

Джонатан Флэтли (Вирджинский университет) назвал свой доклад “Москва и меланхолия”. Он остановился на меланхолии как методе философской работы Беньямина — в особенности с материалом истории. Подобно трауру, работа меланхолии состоит в удержании утраченных объектов, и именно так, по Беньямину, мы и познаем историю, вскрывая в ней то вытесненное и невидимое, что находится на стороне угнетенных. Обратившись к собственному опыту посещения Москвы в разные годы, докладчик отметил, что приход капитализма в наибольшей мере высветил советскую природу города, ибо в нем отразились российские коллективные ожидания и образы. В заключение Флэтли выделил аффективный аспект в беньяминовском опыте постижения Москвы, которое только и могло состояться благодаря особой оптике чувства.

На следующий день конференция продолжилась докладом Михаила Рыклина “Беньямин, Кафка и Москва”. Предложив установить параллель между тем, как Беньямин истолковывал кафковские тексты, и его опытом пребывания в Москве, совпавшим по времени с внимательным чтением Кафки, докладчик не замедлил развить свой главный тезис. Так, в основе анекдота о чиновнике Шувалкине, рассказанного (придуманного?) Беньямином в связи с Кафкой, и записей в “Московском дневнике”, отражающих сомнения их автора по поводу возможного членства в коммунистической партии, лежит, по мнению докладчика, одна и та же проблема подписи, или мандата. (Все, подписанное именем Бога, оказывается не чем иным, как фальшивкой.) Беньяминовское выражение “осторожность здесь” относится к тем зонам иррационального в Москве — зонам, структурированным сообразно текстам Кафки, — откуда исходит неопознаваемая опасность. Наконец, между собой перекликаются сельская сторона Москвы (город, играющий, по Беньямину, в прятки с деревней) и тот “сельский воздух”, которым наполнены сочинения Кафки, как если бы он был “основателем религии”.

После обсуждения, заострившего позицию докладчика, состоялось нетрадиционное по форме выступление Виктора Лапицкого, написавшего ключевые для себя слова на карточках и на глазах слушателей перетасовавшего их. Так, по его мнению, имел бы шанс реализоваться один из важнейших методологических принципов Беньямина, а именно то, что он называл “созвездием”. “Созвездие” — в данном случае произвольное сочетание заранее отобранных “беньяминовских” сюжетов (“Вавилон”, “деконструкция знака”, “город/фланер”, “миметизм/взгляд”, “диалог”, “клинопись” и др.) — существует не иначе, как благодаря самому наблюдателю, который своим взглядом и конституирует это созвездие. Каждый из слушателей, по замыслу докладчика, должен был из написанного на карточках и сказанного в выступлении создать для себя собственную конфигурацию светил.

Сюзан Бак-Морс (Корнельский университет), отталкиваясь от беньяминовской концепции истории, попыталась в своем докладе проблематизировать понятие авангарда. Так, существует не только два авангарда — художественный и политический (по-английски они обозначаются разными словами: “avante-garde” и “vanguard”), — но и два времени авангарда. Если художественный авангард, несмотря на его радикальную устремленность в будущее (что, собственно, и делает его авангардом), переводится авангардом политическим — в лице советского государства, к примеру, — в момент прошлого как одно из художественных течений наряду и в увязке с другими, то сам политический авангард претендует не больше и не меньше как на проекцию себя в будущее. Бак-Морс не только обозначила контуры иной исторической временности — время истории, отметила она, многослойно, гетерогенно, нелинейно, — но и призвала реактивировать понятие авангарда, распространив его на те виды политической деятельности, которые “инсценируют” политику и в этом отношении сродни художественному жесту. Авангард в понимании докладчицы по-прежнему означает прорыв.

Заключительный доклад был сделан Сергеем Ромашко. В центре его внимания оказалась статья Беньямина “Рассказчик”, вошедшая в сборник “Озарения”. Анализируя Лескова, Беньямин отмечает общую тенденцию — упадок наррации, место которой заняли руинозные обломки поговорок. В этом отношении “Московский дневник”, по мысли докладчика, предстает своеобразным опытом рассказа в отсутствие наррации, сам являя род подлежащей анализу литературы. Энергичный протест вызвало замечание Ромашко о том, что Беньямин не любил русский авангард — это не только вернуло слушателей к проблематике предыдущего доклада и продолжило ее, но и повлекло за собой высказывания о Беньямине в терминах его “присутствия”: Беньямин “не хотел”, он “знал”, “не принимал” и прочее. Казалось, Вальтер Беньямин — тот последний выступающий, который незаметно выскользнул в дверь...

Завершилась конференция уникальной импровизированной экскурсией “по беньяминовским местам”, в ходе которой выяснилось (не без грусти), что прежняя Москва — уже несуществующий город, если не считать здания Центрального банка, куда Беньямин, влекомый страстью к приобретениям — в основном игрушек, — не раз заходил менять деньги.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]