начальная personalia портфель архив ресурсы о журнале
[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]
Сергей Ромашко
Лингвистика в Третьем рейхе
Hutton Chr. M. Linguistics and the Third Reich: Mother-Tongue Fascism, Race and the Science of Language. — London & New York: Routledge, 1999. — X, 416 p.
Книга Кристофера Хаттона интересна для нас вдвойне: не только как исследование о ситуации лингвистики (и шире — языковой рефлексии) в нацистской Германии, но и как повод обратиться к проблеме гуманитарного знания в условиях тоталитаризма вообще, а тем самым и в нашей собственной истории. Именно это двоякое видение позволяет российскому читателю включить анализируемые явления в более широкий историко-типологический контекст и порой увидеть их (как это ни парадоксально) в более объемном варианте, чем предлагает монография.
К. Хаттон ставит перед собой задачу рассмотрения феномена “языкознание Третьего рейха” в наиболее общем виде. О немецкой лингвистике и немецких лингвистах при нацизме написано не так уж и мало, однако чаще всего речь идет об отдельных дисциплинах (чаще всего, разумеется, о германистике), отдельных темах или ученых. Обобщающих исследований на эту тему почти нет, к тому же постоянное развитие и языкознания вообще, и истории языкознания, а также нарастающая временная дистанция — все эти факторы требуют время от времени возвращения к интерпретации подобных событий прошлого.
Автор справедливо замечает, что в исследованиях по языкознанию Германии нацистского периода отсутствует единая методологическая база, в результате чего не всегда возможно соотнести результаты, полученные разными исследователями, отмечаются противоречия, а то и вспыхивает активная полемика. Неясность критериев, методов и понятий сочетается с некоторыми мифами относительно ситуации лингвистики и вообще гуманитарных дисциплин в Третьем рейхе.
Например, никак нельзя принять утверждения, будто в Германии 30-х годов Ф. де Соссюр и структурализм встречались исключительно враждебно, и это неприятие структуралистского подхода и является существенной чертой “нацистского” языкознания. На самом деле и Соссюр, и последовавший за ним ранний структурализм хотя и не были восприняты немецкими учеными того времени с энтузиазмом (что вполне понятно с учетом общей ситуации, а также научной и культурной традиции), однако основные достижения раннего структурализма были учтены серьезными исследователями в достаточной мере.
То же касается и представлений о тоталитаризме нацистской Германии как совершенно единой системе: в действительности это было и в идеологическом, и в институциональном плане порой крайне сложное сочетание конкурирующих и даже противоборствующих тенденций, организаций и личностей. Так что и активность ученых в тех или иных областях, на тех или иных направлениях должна рассматриваться с учетом этой сложной ситуации: критика со стороны одной из официальных инстанций (на что ссылаются иногда в качестве подтверждения “диссидентства” того или иного ученого) еще не означает, будто то или иное лицо или организация действительно принципиально конфликтовали с нацизмом (так было, например, в случае Адольфа Баха, подвергавшегося критике некоторых функционеров). Вообще институциональная сторона нацификации в области филологии была нередко достаточно парадоксальна, например, Тюбингенский университет, бывший и без того достаточно консервативным, продолжал после прихода нацистов к власти свою деятельность почти без изменений, в то время как более либеральные учреждения, такие как университеты в Гейдельберге и Франкфурте-на-Майне, подверглись основательной чистке и серьезной нацификации.
К. Хаттон исходит в своей работе из самого общего понимания национал-социалистической лингвистики: для него это “просто лингвистика, которой занимались немецкие ученые в Германии и на территориях, контролируемых Германией... между 1933 и 1945 годами” (с. 23). Такое определение представляется ему более надежным, чем все попытки выделить “ярых нацистов” среди лингвистов, поскольку проведение границ между разными степенями участия в нацистской деятельности до сих пор оказывалось не просто сложным, но и противоречивым: отнесение ученых к разным категориям (“активных” нацистов, “пассивных соучастников”, “внутренних эмигрантов”) постоянно оспаривается и пересматривается. Принять абсолютное решение во многих случаях вообще вряд ли возможно: Карла Фосслера обычно причисляют к жертвам режима, поскольку он выступал против антисемитизма и был вынужден в 1937 году официально выйти в отставку, однако еще некоторое время продолжал преподавать, а в 1940 году получил назначение на должность президента Немецкого научного института в Мадриде. Более того, позднее он обращался с заявлением о приеме в имперскую палату письменности (орган, контролировавший в нацистской Германии литературную деятельность), ссылаясь при этом на свое арийское происхождение.
Основной интерес представляют, разумеется, не малозначимые для лингвистики фигуры официальных идеологов нацизма, пытавшихся с наибольшей прямолинейностью приложить расовое учение к явлениям языка. В связи с этим заслуживает внимание утверждение автора, что деление лингвистики на “нацистскую” и “не-нацистскую” нельзя проводить по принципу “научная/ненаучная”: соотношение этих критериев в исторической реальности оказывается гораздо более сложным (история российской лингвистики также подтверждает, что прямолинейное решение вопроса о лингвистике и идеологии невозможно). Не случайно поэтому центральную часть книги занимают очерки деятельности крупных немецких лингвистов, применительно к которым вопрос о том, как наука могла сочетаться с нацистской идеологией, требует пристального анализа. Лео Вайсгербер, Йост Трир, Хайнц Клосс оставили значительный след в истории языкознания XX века, в таких ее областях, как структурная семантика и этимология, общее языкознание и кельтология, социолингвистика. Во всех случаях научный интерес и культурная позиция открывали возможность для выхода в теорию и практику национал-социализма: стремление с помощью этимологии проникнуть в глубины прагерманской культуры в силу своего “терапевтического” характера смыкалось с тезисом о превосходстве нордической расы (Й. Трир), признание ценности языковой картины мира “малых” языков могло закончиться сотрудничеством с оккупационными властями во Франции в попытках разыграть бретонскую карту в политической игре (Л. Вайсгербер), забота о соотечественниках за рубежом, находящихся на положении национальных и языковых меньшинств, оказывалась частью нацистской “культурной политики” на международном уровне (Х. Клосс). Установление степени вовлеченности того или иного ученого является непростой задачей. Скажем, насколько тот факт, что Вайсгербер никогда не использовал нацистского термина Weltanschauung 'мировоззрение', последовательно применяя термин Weltbild 'картина мира', может быть использован для оправдания ученого, как это делал он сам и его ученики?
Хаттон в отдельных главах рассматривает проблемы изучения языка идиш в Германии 20-30-х годов и связь лингвистических представлений того времени с разного рода виталистскими и оккультными учениями. Он считает, что история лингвистики свидетельствует против высказывавшихся не раз предположений об оккультной основе национал-социализма: как в лингвистике, так и в идеологии в целом оккультные идеи (в том числе, антропософия) имели для национал-социализма, судя по всему, комплементарный характер.
Книга Кристофера Хаттона, безусловно, не лишена провокативного элемента: помимо определения национал-социалистической лингвистики, это касается и общего утверждения, согласно которому сравнительно-историческое изучение индоевропейских языков XIX века заложило методологические основы лингвистической идеологии национал-социализма. Это касается представлений о родстве языков и языковом наследии, единстве праязыка и праязыковой культуры, родном языке (Muttersprache) как ценности, определяющей положение личности и общности в мире. Историческая ориентация, полагает Хаттон, как и подчеркнутое ценностное отношение к родному языку, характерные для немецкого языкознания периода национал-социализма, являются отражением страха ассимиляции, возникшего в недавно объединившейся Германии в условиях нарастающей интернационализации. Языковая история евреев в этой ситуации во многих отношениях воспринималась как зеркальное отражение страхов, порожденным языковым и культурным самосознанием в Германии.
Для нас, как уже упоминалось, рассуждения Хаттона представляют особый интерес, поскольку многие из вопросов, возникающих при рассмотрении истории немецкого языкознания XX века, находят на методологическом уровне параллели при рассмотрении истории российского языкознания. В то же время мы, как люди, обладающие опытом жизни в условиях тоталитаризма (или, скорее, посттоталитаризма, если прав В. Гавел), можем внести некоторые уточнения в ход соответствующих рассуждений.
Так, определение всей немецкой лингвистики соответствующего периода как национал-социалистической следует признать одной из возможных позиций, ведь и все, что было сделано в Советском Союзе, следует аналогичным образом признать “советским языкознанием”. Однако эта объективистская точка зрения дает только самую общую категоризацию (не лишенную оснований, это подтверждается и личным опытом, ср. замечание Надежды Мандельштам, что террор тотален и не допускает исключений), в то время как включенный наблюдатель сразу замечает значительные различия[1]. Скорее всего, следует признать, что в этом вопросе — особенно когда речь идет не о характеристике ситуации в целом, а об отдельных личностях — “объективная” позиция вряд ли возможна, отсюда и споры (по-видимому, бесконечные) относительно оценки “причастности” того или иного ученого. Множество факторов определяют конкретные события, и оценка зависит от того, какие из этих факторов принимаются в качестве основных.
Другая историографическая проблема связана с вопросом о “вине” сравнительно-исторического языкознания в событиях периода национал-социализма. Разумеется, нет никакого сомнения, что такие понятия, как “арийцы”, “арийский” и др., обязаны своим появлением в европейском сознании именно индоевропеистике. Однако нельзя при этом оставлять без внимания тот факт, что перенос понятий и терминов из одной области в другую обязательно вызывает их трансформацию, так что в новом контексте “те же самые” явления оказываются уже не тождественными своему прежнему существованию. Принципиально важно и то, что разные исторические периоды не могут оцениваться по одной и той же шкале. Далеко не все высказывания Гердера, Вильгельма Гумбольдта или Якоба Гримма выдерживают стандарт “политической корректности”, но ведь в их время этот стандарт и не существовал (достаточно вспомнить, например, что писали немецкие авторы о французах в период наполеоновских войн). Как раз национал-социалистическое “неогумбольдтианство” совершало принципиальную ошибку, перенося некоторые к тому времени уже архаические представления в современную эпоху и пытаясь приложить их к реальности, что — порой при самых благих намерениях — не могло не иметь роковых последствий. И здесь деконтекстуализация (в данном случае архаизация) вызывает трансформацию исходного материала. Все это следует учитывать, в противном случае число “виновников” национал-социализма возрастает до бесконечности (от Платона до Вагнера, что уже и делалось).
Кстати, именно история советского языкознания показывает, что идеологические злоупотребления языкознанием возможны не только на националистической (этнической, идиокультурной) основе.
В целом следует заметить, что книга Кристофера Хаттона о лингвистике в Третьем рейхе больше ставит вопросы, чем дает ответы, но это и хорошо. Судя по всему, нам еще долго предстоит размышлять над этим своеобразным предметом, как и размышлять о судьбах гуманитарной науки в XX веке в целом.
[1] Кстати, только человек с соответствующим опытом (как у нас) знает, как мало можно доверять разного рода официальным шаблонным документам тоталитарного государства: отзывам, характеристикам, заявлениям и т.п. Их “содержание” как правило ни о чем не говорит. Что за этими бумагами стояло в реальной жизни, понять бывает крайне сложно. Между тем Хаттон часто использует такие документы практически без попытки реконструировать ситуацию.
[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]
начальная personalia портфель архив ресурсы о журнале