Робер Менде / Гегелевское “Herrlichkeit”

начальная personalia портфель архив ресурсы о журнале

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]

Робер Менде

Гегелевское “Herrlichkeit”^[i](Мир швабских отцов)

Наш исходный пункт — одно предложение Гегеля, вернее, одно слово слава (Herrlichkeit). За этим словом стоит мир — мир “швабских отцов”: такой же всеохватный, своеобразный и значительный, как и мир “Messieurs”^[ii] Пор-Рояля. Рассматривая это слово в аспектах социологии, психоанализа и идеологии, мы сможем обнаружить способ жизни, действия и мысли, который не только отличает Гегеля, Шиллера, Шеллинга, Гёльдерлина и их непосредственных предшественников, великих швабских теологов, но в значительной степени определяет лицо нынешнего Вюртенберга и наполняет смыслом его моральный “диалект”.

Гегель пишет во введении в “Философию истории”: “Но единственной мыслью, которую привносит с собой философия, является та простая мысль разума, что разум господствует в мире, так что, следовательно, и всемирно-исторический процесс совершается разумно. [...] Но именно в философии доказывается и, следовательно, здесь предполагается доказанным, что такая идея является истинным, вечным, безусловно могущественным началом, что она раскрывается в мире и что в мире не раскрывается ничего кроме нее, ее славы и величия”¹.

Первое, что бросается в глаза при чтении этого, несомненно, центрального пункта, это безусловное и наивное доверие к разуму, который управляет миром и историей, а также пламенность формулировок, библейская сила выражения, которая была бы к лицу Боссюею. Почему такой огонь и такое возбуждение у Гегеля, который обычно не легко воспламеняется? В чем источник такого теологического лиризма и такой пронзительной уверенности?

Прежде чем браться Крессону за перевод текста философа на французский язык, стоило бы хорошо подумать. “La seule idée qu’apporte la philosophie est simplement celle de la raison”² — если так переводить “простую мысль”, мышление Гегеля столь упростится, что будет несколько смешным: всё просто — разум владеет миром, и это так легко и самоочевидно, что такой принцип применяют к истории! Не понятно, следует ли здесь удивляться наивности или, скорее, лихости нашего швабского Кадида. Приносить солнце в ведрах, чтобы осветить темный дом, — разве это не типичный Schwabenstreich^[iii]. Но возможно, что “einfach”^[iv] обозначает не столько легкое и самоочевидное, сколько элементарное, могущественное и обосновывающее: простой, мощный и сильный корень вещей. В этом смысле “einfach” оказывается ключевым словом не только для Гегеля, но и вообще для швабских мыслителей: не только отдельное качество, а жизненный идеал — нечто существенное, свободное от искусственности, исток, невинность, сила.

Перед тем, как мы возвратимся к слову с этим значением, давайте рассмотрим второе предложение, которое кажется лишь парафразой первого. Право разума здесь со всей мощью утверждается на трех краеугольных камнях: Das Wahre^[v], das Ewige^[vi], das Mächtige^[vii], и третий камень еще получает подпорку schlechthin^[viii] , “das schlechthin Mächtige”, т.е. конкретная, массивная мощь, которая не оспаривается. Мощь, неустранимая и полностью явленная (offenbart) в мире. Она и ничего кроме нее. Повторение “offenbaren”^[ix] придает этому слову исключительное значение, которое едва ли может передаваться словами manifestation или révélation. Несомненно, в мышлении Гегеля немецкое слово “Offenbarung”^[x] имеет свой смысл. Оно выражает проясняющее изъявление, развитие и открытость изначальной силы, разума в свете его “Ehre und Herrlichkeit”^[xi]. Эта сила окружена сверхъестественным ореолом (Glorienschein). В основе “Herrlichkeit” — еще одна проблема для переводчика — в gloire^[xii] и majesté^[xiii] содержится лишь очень слабое напоминание о господине (Herr) и господстве (Herrschaft), которые стоят на переднем плане в немецком “Herrlichkeit”.

Я размышлял об этом слове, об этой совершенно беспредметной части предложения, которая с логической точки зрения кажется излишней. Однако имеем ли мы тут дело с логикой? Мы находимся в средоточии литургии. Стиль выражения заставляет каждого, кто знаком с немецкой проповедью, сразу о ней вспомнить. И тогда “Herrlichkeit” получает свое ключевое место в конце “Vaterunser”^[xiv], когда пастор отпускает верующих со словами “Denn dein ist das Reich und die Kraft und die Herrlichkeit in Ewigkeit, Amen”^[xv]. Сначала лишь формальное и чисто ритмическое припоминание (Erinnerung) этих слов обычно настраивает нас на то, чтобы оставить “Herrlichkeit” без внимания. Гегелевское же Erinnerung превращалось в Er-innerung, в углубление во внутреннее, которое, может быть, приведет нас к сути важной проблематики.

Невозможно с помощью словаря Гримма прояснить все языковые сложности гегелевских работ. Дополнительно надо взять обширный швабский словарь Г. Фишера и В. Пфайдерера (1904—1936) в шести томах. Только здесь находим ключ к таким диалектическим выражениям, как “verhausen”, швабский вариант слова “aufheben”^[xvi], в смысле “durch Hausen ersparen”, “нечто сохранять”, — слово, такое драгоценное для Гегеля и такое характерное для швабов, этих шотландцев Германии, осторожных, расчетливых и экономных.

Даже основной словарь немецкого языка может расцвечиваться швабскими нюансами. Конечно, “Herrlichkeit” значило в Германии XVIII века не только превосходительство (Magnifizenz), но и обозначало во многих случаях божественное величие (Majestät). В качестве примера Гримм цитирует из лютеровского перевода Нового Завета: “Des Menschen Sohn wird sitzen auf dem Stuhle seiner Herrlichkeit”^[xvii] (Мф 19, 28), или другое место из Ветхого Завета, которое еще яснее в отношении “Herrlichkeit” к своему корню “Herr”: “Des Morgens werdet Ihr des Herrn Herrlichkeit sehen”^[xviii] (Ис 16, 7). Естественно, Гримм цитирует также окончание “Vaterunser”, и всегда в переводе Лютера. А Фишер здесь замечает касательно одной швабской пословицы (известно, как много Гегель почерпнул из источников народной речи): “Das hat keine Kraft und keine Macht und keine Herrlichkeit wie das katholische Vaterunser”^[xix]. Это скучно, бессодержательно и необоснованно как католическое “Отче наш”, впрочем, как и у некоторых реформированных церквей, у которых отсутствует окончание с Herrlichkeit. Деталь? На протяжении веков люди останавливались перед такими деталями. Перед папским Римом, цвинглианским Цюрихом и кальвинистской Женевой швабы защищали своеобразие (Eigen-Sinn в гегелевском смысле) “конкретного” и “твердого” лютеранства, которое дает Auslegung^[xx] (другое любимое слово Гегеля) божественному в его действительной Herrlichkeit. Жан Валь пишет, что для Гегеля дух должен быть действительным, должен быть предметом и отождествляться с предметами. Цель его философии состоит в том, чтобы перейти от субъективного к объективному, обосновать мир классицизма, и Herrlichkeit кажется формулой этого классицизма.

Это слово, конечно, могло — возвращенное на землю — также означать для швабов XVIII в. общеизвестное понятие великолепия. Однако в остальном оно содержало смысл, который сегодня утерян: ленное господство, обеспеченное всеми атрибутами юрисдикции, законно определенное и утвержденное как Herrschaft и Herrschaftsrecht^[xxi]. В этом смысле говорила служанка о своих господах: “Ich kann meine Herrlichkeit rühmen”^[xxii]. И “Herrlichkeit” может также (мы увидим, что это существенно) получать такой понятийный нюанс, как мужественность: “Der Mann muß die Herrlichkeit im Hause haben”^[xxiii]. Господь на небе, господин (правитель) на земле, господин в доме — мужская, конкретно утвержденная мощь, божественная мощь, которая всё сильнее и более явно распространяет себя на окружающее. Это всё — различные значения, связанные с “Herrlichkeit” и придающие вес слову, которое на первый взгляд кажется лишенным у Гегеля смысла, однако в действительности совершенно особым образом определяет его концепцию истории и придает ей очевидное своеобразие.

Разумеется, не один лишь упомянутый фрагмент из “Философии истории” вызвал мой интерес. Его связь с отрывком из текста Этингера, великого мистического теолога из Вюртенберга (1702—1782), привлекла мое внимание и в некотором смысле заставила прислушаться к слову “Herrlichkeit”. Этингер пишет: “Древние понимали Бога... как бесконечное порождение самого себя из себя и для себя; это — истинная идея Бога и откровения его славы (Herrlichkeit) в силе нескончаемой жизни, которая устремлена к святой Троице”³. Мне представляется, в этом предложении можно распознать не только аналогию в подборе слов и ритме, а и сходство в мысли: идея становления, прогрессивного откровения Бога в своей силе, блеске (Glanz) и истине. Г.О. Бургер, цитирующий данный пассаж в своей книге “Швабство в истории духа”, рассматривает его как “этап между мыслью Парацельса и того” Гегеля, и в своей краткой, но внушительной главе, посвященной Этингеру, обосновывает это утверждение. Некоторые работы швабских теософов я получил из Страсбурга, другие были взяты из вюртенбергской библиотеки. Лучше всего доктрина Этингера резюмирована в обширнейшей и точнейшей в своем роде антологии “Теософия Ф.К. Этингера” К.А. Ауберлена, которую он опубликовал в 1847 году, будучи членом тюбингенского теологического отделения. Работа снабжена очень полезным списком всех типичных выражений Этингера, и слово “Herrlichkeit” здесь широко представлено.

На странице 333 находим: “Слава(Herrlichkeit) составляет не только главное содержание, но и основную форму Писания”⁴. Слава — ключевое слово Библии. Опираясь на эту мысль, цитирует Этингер, среди прочего, отрывок из Евангелия от Иоанна (6, 63—64): “Die Worte des Herrn sind Geist und Leben, sind Worte des ewigen Lebens”^[xxiv]. Geist — центральное слово Гегеля, но Geist ничто без Leben, ничто без Herrlichkeit. Этингер дает следующее определение: “Herrlichkeit ist die körperliche oder leibliche Manifestation dessen, was im Geist verborgen ist”⁵. Эхо Гегеля: “Die Bestimmtheit des Geistes ist daher die Manifestation ... Seine Möglichkeit ist ... unmittelbar unendliche absolute Wirklichkeit”⁶. Тонкое, диалектическое отношение видит Этинген между Geist и Herrlichkeit: “Оба являются различными, но и единым”. Тождество и нетождество — важнейший феномен для Гегеля, однако он уже был значим и для Этингера. Еще один многозначительный текст:

“Слава(Herrlichkeit) означает внешний блеск и всё, что присуще величию (Majestät); однако она получает и другой смысл, выражая внутреннее божьей силы (das Inwendige der Kraft Gottes). Эта слава не является самим Богом, но неотделима от него. Бог не имеет свойств элементов, ветра, огня, воды, он является невидимым духом, но в славе придает себе по своей неограниченной свободе такие близкие тварному (Creatur) свойства, которые по его доброте (Gute) помогают возвысить тварное в духе и жизни. Поэтому он как Бог славы являлся отцам (Деян 7, 2). Она — истинный свет с духовно-телесными свойствами (Деян 22, 11). Поэтому ее местонахождение — небесная земля или чистейшая соль, о которой сказал Иисус, и она снова осядет (sich corporificirt) в соль и прозрачное море, смешанные с огнем. Всё есть в священном Откровении небесной землей, и в этом открывается слава... Она есть всё во всем, и в Боге она есть всё во всем.”⁷

И другое высказывание на эту же тему заканчивается таким же “doppelten SchluЯ”^[xxv]: “Что 1) божья слава (Herrlichkeit) отличается от Бога, и 2) что, тем не менее, Бог не может существовать без своей славы”⁸. Определение Гегеля (которое Карл Барт называет краеугольным камнем гегелевской системы): “Бог — это противопоставление себя самому себе, предмет для себя, однако, в этом противопоставлении совершенная тождественность с собой”⁹. Лапидарная и всем известная концентрация этой идеи: “Абсолют есть тождество и нетождество”¹⁰. Не менее известен следующий текст, правда, обычно не догадываются, что он возник на почве швабской теологии: “Явление есть возникновение и исчезновение, которые сами не возникают и не исчезают, а есть в себе и составляют действительность и движение жизни истины. Истинное, таким образом, есть вакхический восторг, все участники которого упоены; и так как каждый из них, обособляясь, столь же непосредственно растворяется им, то он так же есть чистый и простой покой”¹¹.

Абсолют открывается в своем единстве и исходной простоте, однако открывается лишь в существовании, жизни и движении — действительных и истинных лишь в той мере, в какой они вплетены в абсолют, допускающий возникновение и исчезновение. Это главная идея Гегеля. Но такова же была идея Этингера, вплоть до терминологических частностей. “Поскольку истина вещи состоит в том, что нечто существует из жизни и движения Бога, истина понятий только в том случае представлена, когда я постигаю вещи из жизни и движения Бога”¹². Это глубокое понимание вещей открывает нам сами вещи. Здесь “сама вещь” (если рассматривать лингвистически, это швабский провинциализм) исправляет и замещает кантовскую “вещь в себе”. Одна — непроницаема и неприступна, вторая — открыта и изъясняема. “Свободная, простая, абстрактная вещь” Гегеля тождественна самой Wesen^[xxvi]. Точно то же находим у Этигнега, он поясняет: “Истина — в понятии, если наши понятия являются понятиями самой вещи”¹³ .

“Дух есть движение самого себя к себе”. Мы знаем это примечательное определение молодого Гегеля. А Жан Валь характеризует весь труд философа как рефлексию о “транссубстантивации, исследовании работающего, самопорождающего духа”¹⁴. Selbstgebärung^[xxvii] — слово Этингера, который говорил: “Человек является сущностным откровением (Offenbarung) себя, манифестацией ... Первое действие души не мышление, а открытие себя. Все силы стремятся явить себя. Ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы” (Мф 10, 26)¹⁵. Это место из Евангелия, часто вспоминаемое Этингером и как бы запечатленное в его мысли, относится не только к позиции Гегеля, который всегда торжественно заверял: “Gott ist schlechthin offenbar”^[xxviii]. “Бог не ревнив; он сообщает, что он есть, отрывается посредством природы и в ней”¹⁶. Позиция, близкая Платону? Так же, как и Этингер Гегель вменяет Платону в вину абстрактный идеализм, который отнимает у действительного его субстанцию. Еще в 1826 году он заявлял о своем несогласии с выразителями платоновского влияния на христианскую догму о троичности.

Так, Этингер противопоставляет Платону мысль о “Geistleiblichkeit”^[xxix] , нематериальной “Körperlichkeit”^[xxx], иначе говоря, “Herrlichkeit”. Эту Herrlichkeit он иногда называет Intensum: “Если бы внутреннее природы мы могли познать лучше, то могли бы ... небо и землю, где целое везде в целом и, с другой стороны, в каждой части присутствует, обнаружить исполненным Intensa”¹⁷. Как можно узнать и постичь эту “Intensa”, эту естественную и сверхъестественную силу? Посредством sensus communis. Однако Этингер ведет речь о “здравом смысле” так же мало, как Гегель о “рассудке”, когда говорит о разуме. Как и его предшественник, Гегель с помощью этого термина хочет обозначить конкретное постижение действительного в его целостности. “Sensus communis, — уточняет Этингер, — есть тихое предчувствие божественного, сокровенного в человеке: sensus tacitus seternitatis ... Понятие жизни для рассудка есть наиболее темным, однако, наиболее открытым для общего чувства”¹⁸. Даже человек с улицы постигает интуитивно, благодаря sensus communis, основополагающую истину “различенного тождества”: “Intensum является в своем различии различным, иногда антагонистичным, и всё же всегда полностью тождественным”. Здесь можно думать о “корне петрушки, который уже петрушка и всё же не петрушка”. У Гегеля находим подобный же деревенский образ, соответствующий его кругозору: образ трех ветвей, которые не дерево и в то же время дерево¹⁹.

Противоречие как источник жизни. Эта гегелевская аксиома также есть аксиомой Этингера. Последний замечает: “Десять отблесков Бога так соответствуют один другому, что двое из них постоянно объединяются в третьем; посмотри, мой читатель, две силы противоположны друг другу и объединяются в третьей”²⁰. Определение Гегеля: “Дух открывает себя, если противоречащие силы достигают связи и взаимно проникают в единстве, — поэтому природа тоже дух”²¹. Этингер: “Ибо такова жизнь двоих, борьба и союз сил, расщепление и примирение, множество и единство, внутренняя Мириас [µυριάς, “мириада” — Прим. перев. ] и внешняя Монас [µονάς, “монада” — Прим. перев.], короче, движение через противоположность к единству”²². Гегель: “Вечная жизнь в том, чтобы противоположность вечно порождать и примерять (versöhnen)”²³. Что для Гегеля значит “versцhnen”? Этингер учит: “От начала творения и до конца деяние Бога в том, чтобы преодолеть все противное и перенести его в жизнь. Это значит собственно и без иносказаний — примирить, превратить (transmutieren)”²⁴. “Versöhnung”^[xxxi] и “Liebe”^[xxxii], “Wiedergeburt”^[xxxiii] через “Reue”^[xxxiv] и “Buße”^[xxxv], — всем известно значение этих слов для Гегеля. Он сам настаивает на “реальном” и “конкретном” смысле, который они имеют в его глазах: “В воскрешении для субъекта не сохранится бесконечно реальное страдание”²⁵. А разъяснение, которое он дал Толуку за несколько лет до смерти, надо понимать буквально: “Я лютеранин”²⁶. Также и на преподнесенной учениками к 60-летию философа медали на одной стороне изображен Гегель, а на обратной — крест. Такая связь философии и религии вызвала гнев Гёте, ведь речь не шла о неопределенной и всеобщей религии в гётевском смысле, а имелась в виду вполне определенная вера — старое лютеранство²⁷. Это старое швабское лютеранство заставило Гегеля уже во введении в “Философию права” поместить примечательное высказывание: “Die Vernunft ist die Rose im Kreuz der Gegenwart”^[xxxvi]. Высказывание, невозможное у Гёте, но равно присутствующее в традиции самого реформатора (на гербе которого прямо под крестом изображалась роза) и у величайшего теолога XVII века Й.Ф. Андрэя, автора аллегорического романа о розенкрейцерах — книги, якобы вышедшей из среды тайного общества, которое, кстати, имело дух, абсолютно чуждый лютеранину Андрэю.

“То, что как источник глубоко скрывалось в душе Гегеля, было христианской визией креста и визией Бёме господнего гнева”. Однако это удачное замечание Жана Валя требует уточнения. У Гегеля речь идет о лютеранстве швабской чеканки²⁸. Мы видели это уже относительно “розенкрейца”, точно то же можно выявить относительно представления об “огне”. С определенностью можно говорить о представлении Бёме, — а он был задолго до Гегеля воспринят швабами и интерпретирован многими мистическими теологами, и в первую очередь Этингером, — об Feuer^[xxxvii], который вместе с Salz^[xxxviii], Wasser^[xxxix], Licht^[xl] и Blut^[xli] являются ключевыми словами Библии. Тут же место и для “Herrlichkeit”: “Wir sollten uns an der leiblichen Herrlichkeit dieser Hauptwörter orientieren”²⁹.

Между прочим, Этингер не останавливается на Бёме, а возвращается к источникам Бёме, особенно к Каббале, поскольку она, по его словам, стоит у истока доктрины о “Herlichkeit”:

“По учению о Сефирот, названная manifestatio sui или слава (Herrlichkeit), она состоит из семи горящих светильников семи духов господних ... В этих семи духах, или изначальных силах (Primordinalkräften) божьих, существует вечное обращение к Эцехиэль, которое раздробляется в молнии и снова начинается в круговороте, так как всё, что пассивно, а именно поглощение огня, переходит в сладкое и тихое движение господней благости”³⁰.

Этингер основательно знал не только тексты Каббалы, но был также приобщен к тайне инициации знаменитейшим талмудистом своего времени Каппелем Гехтом из Франкфурта, чьим восхищенным учеником он сделался в свои годы учебы и странствий. Это значит, что ему был уготован путь его швабских предшественников, как путь гениального авантюриста духа Парацельса, так и путь великого и методического ученого Рейхлина, главы немецкого гуманизма и пионера гебрейских и каббалистических исследований в его стране. Питаемый великими еврейскими книгами и поддерживаемый “действительным”, “конкретным” и “всеохватным” мессианизмом, мир идей Этингера и других швабских философов, в особенности Бенгеля, был расширен Гегелем. Последний далеко пошел в секуляризации областей этого мира, перейдя от небесного господства к земному, к господству институтов. Но в глубине своей души Гегель твердо следовал представлению об общезначимости “долга” человека, неизменной решимости вступить в тяжелую борьбу, а также уверенности, что увидит божественное, которое торжествует во всем блеске своей “Herrlichkeit”. Но была ли гегелевская доктрина, полностью секуляризированная Марксом, — он использовал ее только для исследования якобы единственно важных экономических феноменов, — подтверждением наличием у еврейского мыслителя изначального мессианства, так легко улетучившегося у истинных неогегельянцев?

Сила Этингера и других “швабских отцов” XVIII столетия коренится в своеобразной связи анализа времени и хилиазма^[xlii], как сказал один из “отцов”, Бенгель. Это связь научной строгости (или того, что считалось таковой) и визионерской надежды. Не это ли тайна успеха Гегеля и Маркса в следующем столетии? Вот далеко идущие соображения, которые мы здесь можем лишь упомянуть, поскольку наша задача ограничивается рассмотрением одной концепции “Herrlichkeit”.

Здесь, однако, надо подчеркнуть, что мир “славы” является мужским миром, как и в целом мир “швабских отцов”. Это подводит нас к необходимости рассматривать этот мир в свете теории Гастона Башляра, которая основана на учениях Фрейда и Юнга.

“Die Herrlichkeit ist von Kräften durchquollen”^[xliii]. В тысячах формулировок варьирует Этингер эту идею; первосила бьет ключом, течет, распространяется, пронизывает³¹. Универсальное течение, проникновение, оплодотворение. “Дух есть экспансивность и исходит от Бога, поскольку излита мудрость (Weisheit), она есть тихий свет; это тихо истекающее, поддающееся и пронизывающее пространство (Raum)”³². Если поставить “Vernunft” на место “Weisheit”, можно найти пояснение к обескураживающему предложению Гегеля: “Разум (Vernunft) представлен как текущая всеобщая субстанция, как неизменная простая вещность (Dingheit)”. Эта субстанция является воплощением духа, первой и непосредственной данностью: “Дух есть нравственная жизнь народа, так как он непосредственная мудрость...”³³. При таком взгляде на Volksgeist^[xliv], который прямо выводится из Бытия (Genesis)^[xlv], а также из Монтескье или Гердера, и в равной мере при взгляде на пространство (пространство = чистый дух) Гегель стоит ближе к гностикам, чем к Ньютону. Р. Шнайдер сделал по этому поводу замечательное примечание, которое говорит о возрастании ценности слова “пронизать” у Гегеля и швабских теософов³⁴. “Пронизывающая целостность” для них тождественна духу, она является критерием любой высокой структуры, она обозначает любой сочлененный организм, одновременно простой и сложный, и радикально отличается от “просто внешней множественности” материалистов.

Гастон Башляр в своих знаменитых исследованиях “Образование научного духа” и “La Psychoanalyse des Elements” приходит к основам этих центральных метафор, которые развиваются на высоте сложнейших концепций и сухих абстракций³⁵. За образом, превращенным в направляющую идею системы, Гастон Башляр обнаруживает первые элементарные и инстинктивные импульсы. Немецкие Geisteswissenschaftler^[xlvi], часто невосприимчивые как к психологическим, так и к экономическим фактам, едва ли раздумывавли в этом направлении. Это двойное заблуждение, если речь идет о Гегеле или Этингере, этих ожесточенных поборников “Geistleiblichkeit”, теории которых созданы из “unverstellten und kraftvollen Sprache der Bibel”^[xlvii]. Этот язык ничего не дает в нашем мире подсластить, как того хотели братства моравских пиетистов. Бенгель, друг Этингера, отвечал им: “Библия — это обычная еда из супа, овощей и мяса ... А Цинцендорф выбирает из нее, как если бы надо было приготовить и подать один костный мозг”. Или еще: “Цинцендорф хочет иметь ядро без стержня, стебля, стручка и кожуры”³⁶.

Этингер ищет в Библии определение слова “Aufwachsung”^[xlviii], которые для него выступает синонимом “Intensum”. “Aufwachsung” означает в Писании самодвижение, которое Бог поместил в каждый вид [сущего], чтобы зародить семя. Сексуальный корень такой метафоры очевиден, и это совсем не единственный пример³⁷. Этингер описывает половой акт с откровенностью патриархов таким грубым языком, который обычно очень характерен для “грубых швабов”: “Тонкая материя духа проникла в плоть Марии и наполнила в ее теле теневое, темное место, как говорит Иов, молоко небесного семени попало в сыр”³⁸.

Однако, здесь не идет речь только о прошлом. Настоящее, стиль поведения мужчины в повседневной жизни определяется подобной исходной реакцией. Точно так же, как и Бенгель, Этингер разгневался на графа Цинцендорфа, главу моравского братства, когда этот друг и бывший учитель юных швабов захотел утверждать, что в основе Троицы лежит представление о семье: отец, мать и сын. В центре — Бог Отец и его жена, Святой Дух (das Mutteramt des heiligen Geistes^[xlix]); Иисус, сын божественной пары, одновременно является отцом христианства и нежным мужем человеческой души. Этингер поднял скандал. “Цинцендорф затем превратил Иисуса в творца и мужа общины, дабы вознесенные жены могли быть при совершении акта зачатия полностью равны (familiär) мужьям, их господам”³⁹. Для него половой акт есть священный и исключительно мужской акт. Желание установить равенство женщин значило для него “открыть для разврата все двери“. На этот счет Этингер и все швабские теологи были едины. Бенгель, например, жаловался на “распущенность современников”, которая даже такого христианина как Цинцендорф преступным образом привела к желанию изменить “простую и вечную данность”. “Er hat nicht genug Misstrauen gegen das Herz”^[l], поэтому он впал в животное состояние (Bestialität) — слово, которое Гегель не единожды обрушивал на голову земляка Цинцендорфа, чувствительного Шлейермахера. Последний был ужасно поражен “несказанной грубостью шваба”. Троица для швабов — мужской предмет, в то время как у Цинцендорфа Христос до определенной степени феминизирован, он принимает образ сентиментального трубадура человеческой души. Для швабов же он сын, предназначенный строгим отцом на испытание, посланный в мир для того, чтобы превозмочь его, указать людям путь свободы, освободить их из рабства и воздвигнуть их творцами своей судьбы во славу (Ehre) Бога.

“Die Herrlichkeit Gottes bricht aus dem Tode Jesu hervor”^[li]. Так описывает Этингер благую весть (gottliche Botschaft), которая приходит в мир через жертву Иисуса Христа⁴⁰. А в своеобразной гегелевской терминологии один пассаж так заклинает смерть и воскресение: “Такова, собственно, смерть Христа, дедуцированная из идеи жизни, из идеи движения жизни как преодоление противоположностей (Gegensätze)”⁴¹. Как может человек принять участие в спасении? “Нам не достает Божьей славы, поэтому мы грешники, Рим 3, 23 ... От славы благодати снова должна уделяться нам утраченная слава, но посредством Слова, ибо Слово зеркало Божьей славы, которая отразилась в Евангелии, так что мы посредством этого закона духа славы можем воспринять Божью справедливость, ведь Слово отражает в нашем сердце Божий свет (göttlicher Glanz)”⁴². Как и у Рейхлина, Слово здесь получает магическое значение, которое выходит за границы лютеранского понятия Слова. Дух осмысляется как некий флюид, который источается в универсум, как Слово — выражение этого духа, которое можно и следует принять в состав универсума (einverleiben). Гегель и Шеллинг задолго до того, как узнали это от Новалиса, могли прочитать у швабских теософов: “Надо изучать метафизику Святого Письма вместе с химией ... Нам позволено обратиться к химии, ибо она есть введение в истинное знание Библии”⁴³.

“Das Wort der Wahrheit ist ein Werkzeug Gottes, die Seele zu gestalten”^[lii], — пишет также Этингер; и не это ли центральное положение, приписанное слову, обнаруживаем у Гегеля, для которого с юности “ключевой момент, проявляющийся в формообразовании (Bildung) языка, — власть (Macht), данная слову”⁴⁴. О том, насколько его мысль близка этингеровской, даже в маловажных и побочных текстах, показывает характерное стихотворение о пуделе⁴⁵. Это стихотворение, написанное в свое время во Франкфурте, когда Гегель пытался выразить себя в чрезвычайно плохих и неуклюжих стихах, психологически, тем не менее, очень показательно. В нем говорится о пуделе, который на некоторое время избавился от своего хозяина: “Er rennt in weiteren Kreisen in die Ebene hinein”^[liii]. После чего ему делается неуютно и страшно. “Seine Ruckkehr sind wir. Der jetzt jagte, ist nun Flüchtling”^[liv]. Слово хозяина удерживает его: “Hierher! Das Wort reiЯt ihn los vom Instinkt”^[lv]. Однако появляется сука, и он снова раб своих чувств; хозяин грозит: “Der Stock wartet Deiner”^[lvi]. И нечистая совесть приказывает дезертиру идти на попятную: “Er mu?”^[lvii]. Стихотворение заканчивается благотворным наказанием: “Du schreist der Schlage: gehorche dem rufenden Wort des Herrn”^[lviii].

Ничто не может быть противнее духу Гёте, чем это стихотворение Гегеля. Внешнее подобие сцены с пуделем в “Фаусте” лишь подчеркивает противоположность направлений двух авторов. Духовное направление Гегеля, рассмотренное далее, не является самобытным, к нему также относятся Этингер и Шиллер. Я думаю, можно без колебаний сказать, что внутренняя структура “Разбойников” тождественна “Стихотворению о пуделе”. Карл Моор, который на некоторое время освободил себя от человеческих и божьих законов, в конце концов возвращается как поджавший хвост пудель к своему господину и учителю, чтобы испросить засуженное наказание. Для швабов именно это всегда остается изначальным — борьба отцов и детей. Сын должен вести борьбу с одинаково устрашающим и любимым отцом, выражающим свою любовь в наказании, ибо есть только одно средство освободить сына от земного рабства: обречь его на борьбу с природой и приобщить к собственному господству. Эту тематику отца Гегель — настойчивее, чем Шиллер — разрабатывает преимущественно в общественном аспекте. Однако за связью “господин и подчиненный” зримо проступает связь “Бог и человек”, исходная и у Гёлдерлина, для которого отцовская “Herrlichkeit” и борьба сына за участие в ней составляют основу идеологического конфликта. Швабские теологи тоже так учат. Вероятно, Гегель не вспоминал вовсе об Этингере, когда писал свое стихотворение, тем не менее, оно целиком и полностью определено мышлением теософа, который не только отмечал власть слова, но и связывал спасение с господством зверей как таковым: “Господь установит завет с полевыми зверьми, с небесными птицами и пресмыкающимися… Жизненная сила, которая заложена внизу, поднимется до изменения природы львов, тигров и змей”⁴⁶. “Herrlichkeit” является одновременно средством и целью этой прогрессивной и универсальной транссубстантивации (Transsubstantiation): “Слава есть непосредственное орудие божье для порождения вещей”. “Все земли должны преисполниться господней славы”⁴⁷.

Система Этингера, таким образом, ведет к тотальности, к всеобщему творению, которое может быть осознано с помощью обширного и жизненного знания, что позволит нам постичь отношения сил в универсуме как господстве диалектического порядка. Этингер противопоставляет свою доктрину в равной мере идеализму и материализму и называет ее феноменологическим способом мышления⁴⁸. Гегель не найдет лучшего названия, чтобы определить свою систему; эта система, — такая субтильная и сложная, как может показаться сначала, — в его глазах “проста и конкретна”. Уже Лютер требовал от читателей Библии приближаться к Святому Писанию “с наивным сердцем”. Этингер, со своей стороны, всегда настаивал на главной добродетели теологов, мистиков и философов: “придерживаться ближайшего и простейшего”⁴⁹. Таким образом достигается этот “феноменологический способ мышления”, который сам определен к тому, чтобы открыть человеку сверхъестественную божью “Herrlichkeit“ посредством конкретной и вездесущей “Herrlichkeit” творения.

Даже после недолгого пребывания в современном Вюртенберге замечаешь все еще значительную роль религиозных сект. Например, секта “михаэлитов”, учеников крестьянина Михаэля Гана (1758—1819), последователи Франциски, жены герцога Карла-Евгения, которой был восхищен и вдохновлен юный Шиллер. Мышление Михаэля Гана (которого не следует принимать за Филлипа-Матеуса Гана, известного благодаря Шеллингу) очень близко мышлению Этингера, чьи труды остаются в Вюртенберге популярными как среди “простого люда”, так и среди образованных⁵⁰. Выдающийся современный швабский писатель Герман Гессе демонстрирует это удивительное постоянство “мира швабских отцов”. Как и герои его романов, он в молодые годы оставляет мир семинарий. Он объявляет себя независимым от патриархов семьи, которые были пасторами и миссионерами, соответственно, последователями Бенгеля и Этингера, и пускается на поиски женщины, своей матери. Тщетные поиски, поскольку сильное сознание вины перед мужским миром продолжает существовать, и в этой слабости также остается сильным тайное влечение, несмотря на мужество и непреклонность. Отсюда у Гессе, — как и у его предшественников Гёлдерлина и Мёрике, — гомосексуальные элементы. В своей знаменитой поздней работе “Игра в бисер”, в этом романе без женщин, Гессе возвращается от себя самого к миру отцов, “швабских отцов”, как он уточняет. Формально роман ближе стоит к христианской утопии Й.Ф. Андрэя “Христианополис”, чем к обычным “Bildungsromanen”^[lix]. Мышление Гессе проникнуто традиционной и своеобразной швабской религиозностью. По собственному признанию Гессе, он полон мыслей о Этингере и Бенгеле⁵¹.

Как силен должен быть он, мир швабских отцов, чтобы до наших дней сберечь такую пламенную силу, и в сердца последних наследников занести искры тоски по закатившейся “Herrlichkeit”⁵².
Примечания
Перевод осуществлен Андреем Богачёвым по немецкому изданию: Robert Minder. „Herrlichkeit“ bei Hegel oder Die Welt der schwäbischen Väter // R. Minder. Die Entdeckung deutscher Mentalität. Essays. Reclam-Verlag, Leibzig. 1992. S. 27-46. С французкого перевела Улла Бизенкамп. Она сверила, по доступным ей источникам, немецкие цитаты в тексте Р. Менде, а также библиографические данные, помещенные ниже.

^[i] слава, величие, великолепие (нем.)
^[ii] господа (фр.)
^[iii] нелепый поступок (нем.)
^[iv] простое (нем.)
^[v] истинное (нем.)
^[vi] вечное (нем.)
^[vii] могущественное (нем.)
^[viii] совершенно (нем.)
^[ix] проявлять (нем.)
^[x] откровение (нем.)
^[xi] “славы и величия” (нем.)
^[xii] слава (фр.)
^[xiii] величие, величество (фр.)
^[xiv] “Отче наш” (нем.)
^[xv] “Ибо Твое есть царство и сила и слава вовеки. Аминь”.
^[xvi] упразднять, поднимать, снять, прекращать, оканчивать (нем.)
^[xvii] “сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей”
^[xviii] “и утром уведете славу Господню”
^[xix] “Это так же не имеет ни силы, ни власти, ни славы, как и католическое Отче наш”.
^[xx] истолкование (нем.)
^[xxi] право господства (нем.)
^[xxii] “Я могу похвалить своих господ”. (нем.)
^[xxiii] “Мужчина должен быть в доме мужественным”. (нем.)
^[xxiv] “Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь” (нем.)
^[xxv] “двойной вывод” (нем.)
^[xxvi] сущность (нем.)
^[xxvii] сомопорождение (нем.)
^[xxviii] “Бог совершенно открыт”. (нем.)
^[xxix] “духовную плотскость” (нем.)
^[xxx] “телесность” (нем.)
^[xxxi] “примирение” (нем.)
^[xxxii] “любовь” (нем.)
^[xxxiii] “воскрешение” (нем.)
^[xxxiv] “раскаяние” (нем.)
^[xxxv] “покаяние”, “наказание” (нем.)
^[xxxvi] “Разум — это роза на кресте нашего времени” (нем.)
^[xxxvii] огонь (нем.)
^[xxxviii] соль (нем.)
^[xxxix] вода (нем.)
^[xl] свет (нем.)
^[xli] кровь (нем.)
^[xlii] Хилиазм — учение о приходе тысячелетнего Царства Божьего на земле. (Прим. перев.)
^[xliii] “Слава источается силами” (нем.)
^[xliv] дух народа (нем.)
^[xlv] Видимо, имеется в виду первая книга Ветхого Завета. (Прим. пер.)
^[xlvi] гуманитарии (нем.)
^[xlvii] “непогрешимого и могущественного языка Библии” (нем.)
^[xlviii] возрастание, нарастание (нем.)
^[xlix] материнская обязанность Святого Духа (нем.)
^[l] “Он недостаточно не доверяет сердцу” (нем.)
^[li] “Божья слава проявляется в смерти Иисуса” (нем.)
^[lii] “Слово истины является орудием Бога, дающее форму душе” (нем.)
^[liii] “Он бежит к дальним пределам долины” (нем.)
^[liv] “Его возвращение — мы. Только что мчался вперед, а теперь беглец” (нем.)
^[lv] “Сюда! Слово освобождает его от инстинкта” (нем.)
^[lvi] “Тебя ждет палка” (нем.)
^[lvii] “Он должен” (нем.)
^[lviii] “Ты взываешь во время ударов: повинуйся призыву хозяина” (нем.)
^[lix] “романам образования” (нем.).

¹ Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб, 1993. С. 64. [Курсив соответствует оригиналу. — Прим. перев.]

² [“Единственная идея, которую дает философия, это просто идея разума” (фр.) — Перев. мой, А.Б.] A. Cresson. Hegel, sa vie et son њuvre, 1949. Übers. R. Serreau, S. 110.

³ Oetinger. Theosophie. Hrsg. Auberlen. 1847, S. 162, u. H.O. Burger. Schwabentum in der Geistesgeschichte. 1933, S. 124 f.

⁴ Oetinger, a.a.O., S. 133.

⁵ [“Слава является физической или телесной манифестацией того, что скрыто в духе” (нем.) — Перев. мой, А.Б.] Ibid. S. 176.

⁶[“Определенность духа есть, поэтому, манифестацией ... Его возможностью есть ... непосредственно бесконечная абсолютная действительность”. (нем.) — Перев. мой, А.Б.] Hegel. Enzyklopädie. §383.

⁷ Oetinger, a.a.O., S. 172 u. 288.

⁸ Oetinger. Werke. Hrsg. Ehmann. 1855. II, 2, S. 334.

⁹ Hegel. Philosophie der Religion. [Так в оригинале. — Прим. перев.]

¹⁰ Цит. по Burger, a.a.O., S. 191.

¹¹ Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. СПб, 1992. С.24-25.

¹² Oetinger, a.a.O., S. 121.

¹³ Vgl. R. Schneider. Schellings und Hegels schwäb. Geistesahnen. 1938. S. 55 f.

¹⁴ Jean Wahl. Le malheur de la consience dans la philosophie de Hegel. Paris, 1929.

¹⁵ Oetinger. Philos. d. Alten. 1762 II. S. 39.

¹⁶ Hegel. Werke. III. S.6, u. Cresson, a.a.O., S.105.

¹⁷ Burger. Schwabentum. S. 126.

¹⁸ Oetinger, a.a.O., S.69.

¹⁹ Oetinger. Die Theol. Aus d. Idee d. Lebens. Hrsg. Hamburger. 1852, S. 56, u. Nohl. Hegels theol. Jugendschriften. 1907, S. 308.

²⁰ Oetinger. Werke. Hrsg. Ehmann. S. 21.

²¹ Schneider, a.a.O., S. 123. Определение принадлежит, по Шнайдеру, Этингеру, а не Гегелю (A. d. H.).

²² Oetinger, a.a.O., S. 270.

²³ Hegel. Werke. XV, S. 622.

²⁴ Oetinger, a.a.O., S. 270.

²⁵ Hegel. Phänomenologie. Hrsg. von Lasson. S. 2.

²⁶ In: H. Hermelink. Gesch. d. ev. Kirche in Württbg. 1951. S. 328.

²⁷ См. главу на данную тему: Lцwith. Von Hegel zu Nietzsche. 2. A., 1950. S.28 f.

²⁸ Jean Wahl, a.a. O., S. 145.

²⁹ [“Мы должны были ориентироваться на телесную славу этих главных слов” (нем.) — Перев. мой, А.Б.] Oetinger in: Müller E. Stiftsköpfe. 1942. S. 183.

³⁰ Oetinger. Theosophie. S. 172 f.

³¹ Oetinger, a.a.O., S. 310.

³² Oetinger. Hrsg. Ehmann I. S. 194.

³³ Hegel. Hrsg. Lasson. S. 232 bzw. S. 286.

³⁴ R. Schneider, a.a.O., S. 94, 100, 117, 143, 151 f.

³⁵ G. Bochelard. La Formation de l’Esprit scientifique. 1938; Psychoanalyse du feu, L’air et les songes. L’eau et les rêves. 1938.

³⁶ J.A. Wachter. Bengel. 1865. S. 160.

³⁷ Oetinger. Wörterbuch. 1776. S. 447.

³⁸ Oetinger in E. Müller. Stiftsköpfe. 1942. S. 186.

³⁹ Oetinger. Werke. Hrsg. Ehmann. S. 242. — Bengel, a.a. O.

⁴⁰ Oetinger. Theosophie. S. 256.

⁴¹ Именно в такой форме Ауберлен резюмирует мысль Этингера, a.a.O., S. 271.

⁴² Oetinger, a.a.O., S. 310, 333.

⁴³ Oetinger, a.a.O., S. 142, 149.

⁴⁴ Oetinger, a.a.O., S. 338. О Гегеле см.: A. Koyrй. Hegel à léna. Revue philos. 1934. S. 274 f.

⁴⁵ In: H.Glockner. Hegel. 1929, I. S. 242.

⁴⁶ Oetinger, a.a.O., S. 511, 616.

⁴⁷ Oetinger, a.a.O., S. 202.

⁴⁸ Oetinger, a.a.O., S. 47.

⁴⁹ Oetinger, a.a.O., S. 51.

⁵⁰ О М. Гана см. Burger, a.a.O.; Hermelink, a.a.O.

⁵¹ Г. Гессе о своем романе в кн.: O. Engel. H.Hesse: Dichtung und Gedanke. 1947, S. 55; см. также H. Gundert. Die pietistische Tradition in der Familie Hesse. 1936.

⁵² Краткое, однако ясное и содержательное исследование покойного Г. Гумбеля в: DVj. 1931, S. 509f. Первый обзор: H.O. Burger. Schwabentum in der Geistsgeschichte. 1933 (S. 198 f. Bibliographie früherer Werke. Neuaufl. des Buches unter dem Titel: Die Gedankenwelt der großen Schwaben. 1951, однако без сведений о литературе). Обширнейшие данные имеются в кн.: R. Schneider. Schellings und Hegels schwäbische Geistesahnen.1938. Но эта книга никоим образом не является достаточной и требует доработки. О швабском пантеизме есть новая и основательная книга с с характерным подзаголовком “Царство Божие в Вюртенберге”: H.Hermelink. Gesch. d. ev. Kirche in Württbg., 1951.

Как передали швабскую теологию молодым философам из Тюбингена? Из-за недостатка места этот вопрос здесь не развивался. Можно вспомнить следующее: 1. Старый Вюртенберг, неприступный бастион Лютера в южной Германии, существовал более трех столетий в закрытом пространстве, и все дети воспитывались одинаково в знаменитых школах. 2. Священники, во главе с Бенгелем и Этингером, не было ограничены индексом по причине своей ортодоксии, а могли свое движение интегрировать с церковью. (Pietistenedikt, 1743). Сами бывшие учениками Тюбингена, они поставили воспитание на свой лад: Бенгель, директор монастырской школы в Денкендорфе, подготовил за 40 лет более чем 300 учителей. 3. В случае с Гегелем и его друзьями речь не идет об исключительно книжном знакомстве со швабской теософией (знание, которое очень часто находят у Шеллинга), а о прямых контактах с посвященными в повсеместно разлитую атмосферу мистической спекуляции, в которой даже крестьяне ждали скорого прихода “Царства Божьего”, что было лозунгом юности и для Гегеля, Шеллинга и Гёльдерлина. 4. В отношении Гегеля надо подчеркнуть значение катехизиса, поскольку он познакомился с ним в гимназии в Штудгарте. Этот катехизис, отредактированный Й.В. Егером, был инспирирован неким мистиком, Кокцеюсом из Лейде (на которого ссылался уже Бенгель), автором “Федеральной теологии”, интерпретирующей посредством Библии мировую историю как прогрессивное осуществление божьего плана, чьи различные ступени дают разуму ясно познать себя. Эта концепция и терминология совершенно аналогичны гегелевским, представленным в предложении, стоящем в начале нашего текста. 5. Итак, нет сомнения, что швабские теософы повлияли на Гегеля и его друзей, но возникает вопрос, почему это несомненное и основательное влияние так долго не привлекало внимание ученых.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]

начальная personalia портфель архив ресурсы о журнале