Дмитрий Новиков / Преодолеть текст

Дмитрий Новиков

Преодолеть текст

Косовский, югославский текст. Где границы этого текста, где его начало, как отделить актеров от зрителей, слово от действия, правых от виноватых? Не создавая больше текста. Странный такой текст получается — его “иное”, “за текстом” постоянно этот текст разрушает. Разрушает и шокирующим образом создает — это ужасно... Но в трагизме текста есть какая-то особая пустота, провал, отсутствие опоры, “безнадежность”; мы ощущаем, что в этот текст вписаны пределы нашей идентичности (европейской, славянской, православной, мусульманской, “левой”, “правой”, общечеловеческой), пределы вины, быть может, рациональности как таковой. И поэтому он бросает вызов — собственно это вызов убийства.

Ответы этому вызову приходят со всех сторон, они различны. Оставим те, которые существуют в форме мифологического, эсхатологического, гностического и/или националистического сознания. Эти ответы отчасти известны, отчасти изучаются антропологами и историками культуры. (К примеру, один мой хороший знакомый, человек, как принято говорить, по натуре без крайностей, без “идеологического” прошлого и психолог по роду занятий — в течение длительного времени при случае публично заявлял о своем желании “лететь бомбить Нью-Йорк...” и далее в том же роде.) Собственно говоря, эти ответы безусловно “уже” включены в “югославский текст”.

Ответы другого плана отчасти имеют дело с первыми и по возможности объясняют, как человечество — европейское человечество — в конце концов к ним приходит. Ж.-Л. Нанси как-то сформулировал, что мы живем в мире, где “суд истории” еще не отменен, но закон его уже неизвестен, отсутствует. Быть может, единственное, то, что в итоге остается, — читаемое по любым направлениям косовско-югославского текста — это человеческая конечность. Конечно же, этот текст, как и всегда, абсолютно открыт для любого чтения, но речь идет не об интерпретации, речь идет о том, для чего больше подходит слово “шок”. “Экспозиция” конечности — это шок, открытый всем (для всех). В этом плане, совсем не очевидно, что эта экспозиция поможет решить чьи-то проблемы смысла жизни и смысла смерти, но это всего лишь “показ” самой конечности как таковой, демонстрация того, чем невозможно в принципе обладать. В экс-Югославии, в современном Косово (этом причудливом хронотопе, созданном в нашем сознании, нашем воображении и нашей памяти, обнаруживающем разные пласты нашего исторического архива) нам просто показано, приоткрыто больше, чем возможность. Мгновенность шока, как известно, его суть. Но сегодня здесь это основное событие, с которым мы имеем дело. Это основное послание нашей политике. И в общем это проблема “стены”, того, что Сартр назвал этим словом.

То, что конечность лежит за пределами политики — Запада или Востока, что она остается невключенной — я не говорю: не поддается включению — в политичность, что политика “строится” на иных основаниях — рациональных, религиозных, трансцендентальных или моральных, — это очевидный факт. Как и то, что исключенность конечности из числа политических целей или оснований политики не есть случайный факт, что его “системность” превосходит пределы, в каких мыслится или мыслилась политика в истории Запада, что само мышление здесь наталкивалось на какие-то свои пределы — достаточно вспомнить политический опыт Хайдеггера по философскому обоснованию исторической экзистенции Da у Zein, приведший его в нацизм.

Такова ли странная судьба самой конечности — оставаться невключенной? Это ли возвращает нас и нашу политику к ницшеанско-античной теме судьбы и вызова судьбе? Или, развивая мысль Нанси, верно ли, что всякая конечность возможна как конечность другого, и моя конечность мне открывается как не-моя? Причины, по которым конечность остается исключенной, почему берут верх “превосходящие силы судьбы”, — темны. Мы испытываем только здесь чувство тревоги, которое Фрейд назвал “неудовлетворенностью культурой”. Нарциссическое эго, нарциссическая власть не знает о смерти другого, не хочет знать о своей конечности. Весь опыт тоталитаризма или тоталитаризмов ХХ века особым образом высветил не что иное, как конечность. Здесь, как говорит герой Сартра, теперь нужно всего лишь знать, что время у стены идет иначе. Каковы условия включения экзистенции в сообщество, возможно ли неисключающее сообщество, идентичность, которая не требует смерти другого, “апартеида”, — вопрос старый, но ответа для него не может быть в косовском, югославском “тексте”. Этот ответ — мы.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]