Элизабет Рудинеско / Жак Лакан: Эскиз жизни

Элизабет Рудинеско

Жак Лакан: Эскиз жизни — история системы мысли^[*]
(фрагменты книги)

<...> Получив должную дозу философского образования, Лакан впервые принял участие в конгрессе Международной психоаналитической ассоциации. В это время Джонс, ее президент, как раз успешно заканчивал ликвидацию психоанализа в Германии, приняв и признав слияние DPG с институтом Гёринга. Cам Фрейд, был тогда серьезно болен и не мог оставить Вену, и поэтому для проведение международного конгресса был избран город Мариенбад, находившийся почти на границе с Австрией. Это было сделано для того, чтобы Анна Фрейд, в случае крайней необходимости, могла быстро приехать к отцу. Этот высочайший форум, проходящий под знаком полного и всестороннего признания доктрины Фрейда, собрание, на котором Лакан не без волнения собирался изложить свою теорию о “Стадии зеркала”, оказался ареной жесточайшего раздора. Основной конфликт развернулся между сторонниками Мелани Кляйн и “партией” Анны Фрейд, а формальным поводом для него послужила проблема возможности подвергать психоанализу детей. Первые, при поддержке Джонса, настаивали на том, что это не только возможно, но, более того, просто необходимо и что должно существовать целое ответвление в психоаналитической школе, которое целиком посвятит себя анализу детей. Психоанализ ребенка должен был основываться на особой технике — игра, лепка, рисунок, вырезание из бумаги. Вторые же полагали, что анализом психики детей должны по-прежнему заниматься только педагоги или что он должен в крайнем случае проводиться в присутствии родителей, подобно тому, как делал это сам Фрейд с “маленьким Гансом”¹.

Как и все великие первооткрыватели, Мелани Кляйн проводила свои смелые эксперименты прямо на собственных детях, подвергая анализу своих двух сыновей и дочь с самого раннего возраста². На самом деле она лишь копировала то, что сделал Фрейд, ставший аналитиком Анны, когда та в возрасте двадцати пяти лет решила посвятить себя психоанализу и проблемам воспитания. На фоне чисто теоретических дебатов на конгрессе на самом деле разворачивалась давняя борьба между кланами, выдержанная в лучшем духе шекспировских трагедий. И поэтому конгрессы IPA в период между двумя войнами превращались в своего рода сцену античного театра, на которой князья из рода Фрейдов рассказывали о своих страстях, обращаясь к партеру, в котором сидели представители разных сословий. На этом фоне Эдвард Гловер, после Джонса — наиболее влиятельное лицо в British Psychoanalytical Society (BPS), в этой трагедийной битве между Фрейдами и Кляйн получил довольно-таки сомнительную роль, играть которую ему потом пришлось еще довольно долго во время знаменитых Лондонских Столкновений, происходивших уже во время войны.

Родившийся в 1888 году в семье строгих пресвитерианцев, и прошедший курс анализа на кушетке Карла Абрахама, Эдвард Гловер стал членом BPS, когда вернулся из Германии. В 1926 году неожиданно умер его брат Джеймс и он обратился к Джонсу с просьбой занять его место. Джеймс Гловер к тому времени занимал в Обществе пост ученого секретаря. Эдвард заменил его, и вскоре стал председателем ученого комитета, а уже в 1934 году принял почетную должность секретаря комитета по формированию IPA. Его едкий характер и его талант обольстителя не могли скрыть трагедии, навсегда омрачившей его жизнь: в 1926 году у него родилась дочь-даун, аномальность которой он сам отказывался признавать. Всюду, куда он ездил, он возил ее с собой, в том числе и на конгрессы IPA, где она в период между войнами была свидетелем жарких дискуссий по поводу того, нужен ли психоанализ детям.³

Когда Мелани Кляйн опубликовала свой очерк, посвященный проблеме возможности подвергать анализу детей, Гловер немедленно откликнулся на него, объявив эту проблему необычайно важной и подчеркнув ценность того научного вклада, который внесла в развитие психоанализа эта дама: “Я не сомневаюсь в том, — писал он, — что ее работа — это открытие новой эпохи в истории психоанализа, и что она должно быть оценена так же, как и многие наблюдения самого Фрейда”⁴. Он был прав. Мелани Кляйн действительно была первой, кто не покидая лона учения Фрейда, проникся идеей применения его методики в дидактических и воспитательных целях. До нее ни Анна Фрейд, ни Гермина фон Хуг-Хельмут, ни сам Фрейд, не представляли себе, что ребенка можно подвергнуть психоанализу⁵. Либо по той причине, что основной метод лечения индивида они видели в первую очередь в возведении его личности к периоду детства, как проделал это Фрейд с человеком-волком, либо по тому, что между ребенком и аналитиком неизменно стояли родители. Кроме того, ребенок в их глазах был огражден особым табу так называемой “детской невинности”, которое несмотря на все открытия Фрейда касающиеся детской сексуальности, не давало возможности подвергнуть его анализу в раннем возрасте, если на то не было согласия его родителей. Происходило это в первую очередь, видимо, из страха нарушить нормальное течение и развитие психики ребенка, разрушить его личность и усугубить возможные потенциальные аномалии. И чем сильнее была уверенность в том, что сам ребенок не может осознать своих проблем, тем крепче была убежденность, что и анализ будет не эффективным, поскольку с ребенком, ввиду его естественной привязанности в первую очередь именно к родителям, не сможет возникнуть эффект трансфера⁶.

Врожденный гений Мелани Кляйн помог ей преодолеть все препятствия и нарушить все мыслимые запреты, как теоретические, так и практические, которые мешали ей основать целую новую область в психоанализе — анализ детей, строящийся по модели терапии взрослых. Методика Кляйн в чем-то продолжала методы самого Фрейда и поэтому не удивительно, что в начале она была “принуждена” подвергнуть анализу своих собственных детей: у нее просто не было другого поля для эксперимента, поскольку до этого никто просто не “решался” подвергнуть своих детей анализу. Если Фрейд сумел первым увидеть во взрослом ушедшего в тень ребенка, а затем сделать первую попытку анализа ребенка под контролем родителей, Мелани Кляйн первой сумела разглядеть в ребенке то, что уже начало в нем скрываться — младенца. Следующим шагом была выдвинутая ею идея необходимости подвергать детей специальной детской терапии: “Она придумала для детей особый режим терапии, — писала Ханна Сегал, — то есть составила расписание сеансов, которое было жестко фиксировано, то есть пятьдесят пять минут пять раз в неделю. Комната была особым образом подготовлена для того, чтобы принять ребенка. В ней стояла только самая простая, но при этом довольно массивная мебель, маленький столик и стульчик для ребенка, стул для аналитика и маленькая кушетка. Стены и пол можно было мыть. Каждому ребенку полагалась его собственная коробка с игрушками, которая также использовалась во время сеансов. Игрушки были тщательно подобраны. Там были маленькие домики, маленькие фигурки мужчин и женщин, предпочтительно двух разных размеров, дикие и домашние животные, кубики, шары, мячики и разных строительный материал: веревочки, карандаши, бумага, пластилин. Кроме того, в комнате обязательно должна была быть раковина, потому что во время этих сеансов очень важную роль играла вода”⁷.

В самом начале методика работы Кляйн не отличалась принципиальной новизной и состояла скорее в развитии идей того же Фрейда, которые были выдвинуты им еще в двадцатые годы и основывались на тезисе о взаимодействии внутри одной личности двух противоположных влечений (влечение к жизни/влечение к смерти), а также сочетания разных начал (Я, оно и сверх-Я). Затем она начала отталкиваться от принципов терапии, которых придерживался Ференчи, который еще до этого подал ей саму идею возможности подвергать детей психоанализу. Дальнейший опыт она приобрела, уже работая с Абрахамом, своим вторым аналитиком, который, анализируя психозы, и в частности — меланхолию, нашел, что ее истоки лежат в самых ранних детских впечатлениях. Так сочетание понятий влечения к смерти и стадии, когда бессознательное начинает превалировать над рассудком, что может послужить источником появления психоза во взрослом возрасте, помогло открыть путь для превентивного лечения этого психоза еще на стадии детства. Из сочетания данных идей, собственно говоря, и родилось то открытие, которое Мелани Кляйн сделала в 1935 году. От стремления купировать самое появление психоза она перешла к идее выявления его начальных стадий в самом раннем возрасте, а затем — к мысли о возможности устранить и самые его причины, полагаясь на метод Фрейда, позволявший внедриться на этот раз в самые глубины сознания младенца, который только начинает осмыслять для себя мир.

Но предстояло еще доказать, что механизм возникновения психоза в одной и той же форме существует у всех человеческих существ на разных стадиях их ментальной эволюции. Согласно Мелани Кляйн, двойственность влечений в самом начале создает в мозгу индивида расслоение объекта, что лежит в основе образов так называемых хороших объектов и дурных объектов. Дискретен ли объект по своей природе, как например, грудь, экскременты или пенис, или недискретен и слит с самой личностью, он всегда являет собой для индивида imago, то есть воображаемый образ реального объекта, который субъект пропускает через собственное Я, подчиняясь особому механизму интроекции, который должен возвести его в статус фантазма.⁸

В течение первых четырех месяцев жизни, ребенок находится со своей матерью в совершенно особых отношениях, которые осуществляются в основном посредством контакта с ее грудью, предстающей для него как объект деструктивный. Мелани Кляйн дала особое название параноидального состояния (но не стадии) тому моменту эволюции сознания, который наступает обычно вслед за этим и длится примерно восемь месяцев. Это состояние носит скорее “депрессивный” характер, и в его ходе в мозгу индивида постепенно утверждается идея расслоенности объектов. Только пройдя через этот этап, ребенок оказывается способным воспринимать свою мать как цельный объект. В том, что касается его возможного отчаяния, то вместо того, чтобы принять маниакальный характер, в сознании ребенка оно трансформируется в оболочку фантастической идеи: одновременно появляются навязчивое желание убить мать и болезненный страх ее потерять.

Согласно этой теории, царство нормы оказывалось идентичным царству патологии, и одно отличалось от другого лишь варьированием внутри ментальной организации индивида. Если параноидальное состояние не было “нормально” пройдено, оно патологически задерживалось в детстве субъекта на более поздних этапах развития, а потом могло вместе с ним повзрослеть и в более позднем возрасте стать источником психоза, а затем перерасти в классическую паранойю или шизофрению. Или, аналогичным образом, если не была пройдена депрессивная стадия, она могла еще в детстве реактивироваться, а затем получить рецидив во взрослом возрасте и положить начало депрессии.

Так в период между войнами сама Мелани Кляйн положила начало формированию новой доктрины о структуре субъекта и его воображаемом, которая давала ответы на все вопросы во все эпохи. И, конечно же, эти вопросы задавал себе и Лакан, равно как и другие французские психиатры и психоаналитики второго поколения. Как и Мелани, хоть и другим путем, Лакан пришел к идее пересмотра доктрины конституциональности, согласно которой норма довольно искусственным образом отделялась от патологии. Как и она, он, работая в области психозов, пришел к идее заменить историю формирования безумия историей развития личности в целом. Как и она, он стремился разгадать загадку механизма воображения, исследуя самые архаические представления человека о мире и о себе. И, наконец, как и она, он принял доктрину Фрейда не как догму, а как то, на базе чего может быть создано новое учение. Но в то время как Мелани Кляйн производила свои реформаторские исследования прямо в лоне последователей Фрейда — и при помощи понятийного инструментария, разработанного самим же Фрейдом — Лакан всегда опирался на историю мысли, которая текла вне Фрейда: психиатрия, сюрреализм, философия. И сейчас совершенно очевидно, что без всего этого он никогда не смог бы прочесть Фрейда так, как он сумел это сделать только к 1936 году. Поскольку тот Фрейд, которого он знал, или думал, что знает, в начале, это был скорее, как можно было бы назвать его — Фрейд академический: это был Фрейд, загнанный в рамки французского фрейдизма, Фрейд на манер Пишона, или, может быть, Левенштейна, но не Фрейд собственного Я, не Фрейд Анны Фрейд и будущего Ego Psychology.

Поскольку в 1932 году Лакан еще находился под влиянием трудов того, первого Фрейда, он в своей диссертации использовал в клинике психозов технику психоанализа собственной личности и концентрировался на возникающем при этом механизме сопротивления. И наверное именно по этой причине до 1937 года он оставался глухим к призывам Мелани Кляйн. Иными словами, было необходимо, чтобы в 1936 году он совершил свое второе открытие Фрейда, чтобы на следующий год он смог понять всю глубину открытий Кляйн и обнаружить, что пусть параллельными путями, но шли они к одной цели и вышли к одной и той же проблеме: статус субъекта, структурализация его отношения к объекту, старая функция эдиповых проблем, параноидальное состояние сознания, место воображаемого в сознании индивида и так далее.

С этой точки зрения, заимствование самой идеи в Стадии зеркала из работ Анри Валлона оказалось для него решающим. Но помня об этом, мы должны будем оценить значение трудов самого Лакана в разработке самой этой идеи и понять, почему имя этого психолога оказалось вычеркнутым из истории науки и создателем теории Стадии зеркала и открывателем самого данного термина считается именно Лакан. История различных дефиниций, которые Лакан применял к этой знаменитой стадии, разворачивалась, подобно интриге в бульварном романе. Он сам давал этой истории не один десяток страстных комментариев, а когда в 1966 году он опубликовал свои Сочинения, он упорно настаивал на том, что сам термин послужил лишь базой для разработки его открытия новой системы мышления: “Мы ждали этого момента не для того, чтобы сейчас предаваться фантастическим измышлениям, основанным на разных пониманиях идеи «Я», и если стадия зеркала как научный термин появилась впервые в 1936 году, причем именно нам принадлежала заслуга введения его в научный обиход на международном конгрессе, в котором мы тогда принимали участие, то от этой заслуги мы не станем отказываться”, — писал Лакан много лет спустя. И он добавлял в примечании: “Именно в Мариенбаде на конгрессе (31 июля 1936 года) наше открытие впервые нашло применение в теоретической психиатрии. Этот факт с некоторой иронией упоминается на страницах 184-185 данного сборника, с упоминанием соответствующего тома Французской энциклопедии, в которой приводится аутентичная дата тезисов (1938). Но на самом деле мы тогда просто не позаботились о том, чтобы предоставить наш текст для публикации среди материалов конгресса”.¹⁰

Прежде, чем восстановить сложный путь этого забытого текста, потерянного, спутанного с другим, а затем целиком переписанного заново в 1949 году для другого конгресса IPA, необходимо дать первое определения понятия стадия зеркала, причем так, как понималось оно самим Лаканом в период между 1936 и 1938 годами.

Посещение семинара Кожева привело Лакана к идее поставить проблему генезиса Я через окольный путь философских размышлений по поводу самоосознания личности. И, таким образом, как Мелани Кляйн, он пришел к идее необходимости прочтения второй топики Фрейда, которая оказывалась в противоречии с любой другой “психологией-меня”. На коренное изменение, которое произошло во взглядах Фрейда в 1920 году, можно было посмотреть с двух разных точек зрения. Первая состояла в том, чтобы увидеть в понятии “я” продукт дифференцированного развития “оно”, проявляющегося как проекция реальности и исполняющего функции поддержки влечений (эго-психология); вторая точка зрения, напротив, поворачивалась спиной к идее автономизации “я” и требовала исследования его происхождения в рамках самоидентификации индивида. Иными словами, в первом случае надо было видеть в “я” продолжение “оно”, поскольку именно таким способом индивид мог приспособиться к восприятию реальной действительности, тогда как во втором — “оно” было вторично по отношению к тем образам, которые возникали у индивида на базе восприятия “другого”. Именно по этому, второму пути и пошла Мелани Кляйн, но также поступил и Жак Лакан, который использовал термин Валлона “Стадия зеркала”, сильно его при этом изменив.

Валлон придерживался идеи Дарвина, согласно которой превращение индивида в субъект происходит по законам природной диалектики. В плане этой трансформации, в том случае, когда перед ребенком встает проблема решения собственных конфликтов, опыт зеркала предстает как один из обрядов пути, который протекает примерно между шестью и восемью месяцами жизни. Он позволяет ребенку осознать себя самого и научиться идентифицировать себя в пространстве. Этот опыт состоит в первую очередь в освоении и осмыслении перехода от зрительного восприятия к воображаемому, а затем — от воображаемого к символическому¹¹.

Этот опыт восприятия был затем превращен Лаканом в стадию, то есть в “состояние” в том смысле, который придавала этому определению Мелани Кляйн. При чем, следует отметить, в выделении этого “состояния” отпадала необходимость в ссылках на диалектику природы (развитие психологии или прогресс сознания), что, якобы, позволяет субъекту унифицировать свои знания. Отныне стадия зеркала уже не имеет ничего общего с реальными стадиями, как и с реальным зеркалом, ни даже с каким-либо конкретным опытом. Она представляет собой скорее своего рода психологический процесс, а точнее — онтологический, в котором проявляется субъект в его самоидентификации посредством установления системы подобий, которые он начинает осознавать, подобно тому, как ребенок начинает узнавать самого себя, глядя в зеркало. В 1937 году Лакан дал этому процессу более точное определение в комментарии к лекции Мари Бонапарт, за год то того, как он включил его в свой текст, озаглавленный Семейные комплексы: “Речь идет, — писал он, — об этом нарциссическом восприятии, о котором я уже пытался говорить во время международного конгресса, когда говорил о «стадии зеркала». Это восприятие объясняет возникновение идеи единства человеческого тела. Почему это единство обязательно должно быть установлено и утверждено в сознании? В первую очередь по той причине, что человеку свойственно постоянно испытывать страх перед угрозой возможного распадения на куски. Эта гнетущая мысль возникает в сознании примерно к концу шестого месяца жизни ребенка”¹².

В то время когда Лакан был совместно с Кожевом занят разработкой своей первой теории воображения и осознания, которая должна была сопоставить с философской точки зрения доктрины Гегеля и Фрейда, конфликты внутри BSP становились все более острыми. В 1932 году Мелитта Шмидеберг, дочь Мелани Кляйн, прибыла в Лондон, где на базе разработанных ее матерью идей начала уже формироваться целая школа. Эдвард Гловер, который был ее восторженным поклонником, полагал при этом, что практическое применение трудов Кляйн не может все же выходить за рамки работы со взрослыми психотиками. Надо сказать, что данная осторожность имела и свою положительную сторону: речь шла о том, чтобы ограничить деятельность аналитиков областью психозов. Но это одновременно наносило удар по практической деятельности самой Мелани Кляйн, которая не имела медицинского образования, и могла реально воздействовать на психоаналитическую общественность лишь посредством своих учеников. Как бы то ни было, если какое-то соперничество и было между ними, оно все равно не могло дать ответа на главный вопрос: каков был реальный вклад психоанализа в дело лечения психозов? И, как мы уже могли убедиться, этот же фундаментальный вопрос вставал и перед Лаканом, когда он во время подготовки своей диссертации был занят изучением “случая Возлюбленной”¹³.

От теоретических противоречий дело перешло к открытой борьбе, когда Мелитта, после того, как она прошла курс анализа у Эллы Шарп, снова подвергла себя анализу уже на кушетке самого Гловера, что, возможно, не без его влияния привело ее к идее полного отрицания всех заслуг матери.

В октябре 1933 года Мелитта стала официальным членом Общества, и сразу завоевала себе популярность благодаря оригинальному курсу психоанализа, который она провела с маленькой трехлетней девочкой. Некоторое время Мелитта пользовалась уважением среди коллег, но скоро оно сменилось довольно осторожным к ней отношением, поскольку ее откровенная ненависть к собственной матери заставляла ее постоянно упрекать Мелани во всех возможных и невозможных грехах. То она начинала утверждать, что та “ворует” ее клиентов, то принималась рассказывать, что ее мать решается подвергать анализу детей, которым еще нет и двух лет, что, конечно, было довольно скандально.

Как раз в это время конфликт между венской школой, в главе которой стояла Анна Фрейд, и школой английской, разделявшей взгляды Кляйн, начал развиваться особенно стремительно. Когда Вильям Гиллеспи вернулся в Вену в 1932 году, после того, как прошел курс анализа у Эдуарда Хитчмана, он был потрясен атмосферой ненависти и вражды, которая царила в каждой из групп. В Вене просто было запрещено упоминать о трудах Мелани Кляйн, в то время как в Лондоне они стали чем-то в роде Священного Писания. Пытаясь как-то успокоить Фрейда, который конечно был на стороне своей дочери, Джонс решил каким-то образом примирить ее с соперницей и не нашел ничего лучше, как избрать именно Мелитту в качестве посланца мира. Он думал таким способом уберечь английское общество от возможного раскола, временно удалив из него эту излишне активную даму, и одновременно хотел восстановить положение, которое до начала этого конфликта занимал в IPA сам Фрейд. Так он надеялся избежать конфликта между Лондоном и Веной.

Анна отказалась принять участие в этой игре, к тому же начало распространение нацизма в Германии помешало Джонсу провести эту тонкую политику до конца. Начиная с 1934 года представители венской школы постепенно начали уезжать в эмиграцию, наверное, преследуя при этом тайное желание в конце концов осесть в Англии. После аншлюса и объявления войны весь этот конфликт, таким образом, автоматически стал внутренним делом Британского Психоаналитического общества¹⁴.

На конгрессе в Мариенбаде во время симпозиума, посвященного терапевтическим результатам психоанализа, конфликт между двумя партиями достиг, наверное, своего апогея. В тот момент, когда сторонники Фрейда сплотились для решающей атаки на школу Кляйн, Эдвард Гловер публично отказался от своего сотрудничества с ней, поддержанный в этом Мелиттой. Представители венского кружка в первую минуту не поняли, в рядах противника произошел неожиданный раскол, и сначала продолжали относиться к Гловеру как к стороннику партии Кляйн.

И в этой более, чем бурной атмосфере 3 августа в 15.40 во время второго научного заседания конгресса на трибуну поднялся Лакан. Через десять минут Джонс попросил его прервать выступление прямо посреди фразы: “Тогда, на конгрессе в Мариенбаде, я сделал тогда, а точнее — пытался сделать, официальный доклад о том, к каким теоретическим обобщениям мне удалось придти, я считал это необходимым, — напишет он потом, — но сумел дойти только до второго тезиса своего выступления, когда на десятой минуте меня прервал Джонс, который будучи председателем лондонского общества вел заседание и вообще всем заправлял на конгрессе. Я теперь хорошо понимаю, почему каждый англичанин, с которым я тогда имел честь беседовать, непременно считал своим долгом сказать мне потихоньку, какой этой вообще тяжелый и авторитарный человек. Но при этом, должен отметить, что сторонники венской школы, которые собрались там и постоянно волновались и трепыхались, как птицы, перед отлетом на юг, все они мне оказывали самый горячий прием. Я тогда не представил для публикации текста моего доклада, но самое главное можно найти в моей статье, посвященной проблемам семьи, которую я опубликовал в 1938 году во Французской энциклопедии, в томе «Психология»¹⁵. На следующий день он сел в поезд и уехал в Берлин, услышав напоследок слова Криса: «Так не поступают»”¹⁶.

Теперь содержание этого знаменитого доклада широко известно. Перед тем, как поехать в Мариенбад, Лакан уже докладывал его основные тезисы на заседании SPP. В тот день Франсуаза Долто делала очень подробные заметки, и к тому же, недостающее действительно можно найти в его статье о семье. Доклад был поделен на много частей: субъект и Я, тело и осознание его, выражение человеческой формы, либидо, образ тела, образ двойника и удвоенный образ, либидо и рабство, влечение к смерти, разрушение жизненных объектов, нарциссизм и его связь с символикой человеческого сознания, образ Эдипа, близнецы.

Дискуссия с Левенштейном, Одье, Паршемини, Паулем Шиффом, Лагашем и Мари Бонапарт разворачивалась в основном вокруг проблемы интерпретации понятия адаптации. Лакан уже тогда отстаивал свои будущие взгляды: “Человек не приспосабливает себя к действительности, но пытается ее приспособить к себе. Новое Я, создаваемое в ходе приспособления к реальности — это на самом деле двойник, с которым индивид может ассоциировать себя самого”¹⁷.

Можно понять гнев Лакана и то чувство унижения, которое он испытал, когда Джонс потребовал, чтобы он замолчал. Тридцать лет спустя его ярость была еще столь живой, что для публикации своих Сочинений он потрудился точно отметить час, день и то место, где ему заткнули рот. После того, как Фрейд, который не проявил никакого интереса к его диссертации, мягко дал ему понять, что его труды не представляют никакого теоретического интереса, он получил уже самую настоящую пощечину, когда впервые предстал на международном психоаналитическом форуме и пытался поделиться с аудиторией своими идеями. Но в глазах великих учеников Фрейда, которые были тогда заняты отстаиванием собственных взглядов и собственной внутренней борьбой, этот маленький француз вообще не стоил особого внимания. Никто из них его тогда не знал, никто из них еще не прочел ни строчки из его сочинений и никто даже не подозревал, что в определенных кругах парижской интеллигенции на него смотрят как на будущего лидера французского психоанализа. Настоящий научный переворот, который для истории психоанализа на самом деле представляла собой его стадия зеркала, вдохновленная отчасти идеями Мелани Кляйн, просто не был понят: ни сторонниками самой Кляйн, ни теми, кто сражался на стороне Анны Фрейд. Сам же Лакан, который тогда был еще мало осведомлен о ходе военных действий между этими двумя сражающимися армиями, не нашел ничего лучше, как постараться держаться в стороне и пытаться поразить всех собственными идеями. И поэтому ему действительно показалось — и тут, наверное, он не ошибся — что сторонники Фрейда проявляют к нему внимание и доброжелательную заинтересованность. Но если так и было — а у нас нет оснований в этом сомневаться — это было все же довольно странно, поскольку его основные идеи коренным образом отличались от их взглядов и установок. Мы можем только предположить, что причиной этого горячего приема, если он действительно и был, была чья-то случайно возникшая личная симпатия, может быть, в результате каких-то разговоров, в ходе которых Лакан проявил себя на внешнем уровне как их сторонник: например, хорошее знание работ Фрейда, Анны Фрейд или кого-нибудь еще. Лакан действительно их усердно читал и поэтому вполне мог блистать эрудицией перед венцами, которые решили, что раз он так хорошо знаком с ними, он разделяет и их взгляды. Кроме того, теперь известно, что сама Анна Фрейд не во всем была согласна с другими членами венского кружка. Потом она действительно вспоминала, причем — вполне доброжелательно, о каком-то французском психиатре, идеи которого показались ей интересными и заслуживающими внимания и, возможно, это и был Лакан. Но при этом о его манере держать себя и говорить она отзывалась без энтузиазма, в дальнейшем же, узнав его лучше, она начала испытывать к нему открытую неприязнь и отказывалась разделять его взгляды.¹⁸

Отличающийся последовательным антипарламентаризмом и нигилизмом, Лакан сумел уклониться от сюрреалистских бурь, не проявив никакого интереса к сражениям за победу революционных идеалов. Он никогда не был коммунистом, он никогда не ставил своей подписи под каким-либо воззванием, он никогда даже не делал вида, что верит в идею освобождения человечества. Но при этом приключение Рембо, отказавшегося от своего прошлого и провозгласившего “Я есть другой”, в чем-то повлияло на дух его ранних сочинений. При этом именно философское обновление тридцатых годов стало для Лакана той наиважнейшей пищей, переварив которую, он смог по-новому осмыслить работы Фрейда. И поэтому мы можем сказать, что хотя он, несомненно, принимал участие в литературном и теоретическом модернистском движении, характерном для той эпохи, делал он это довольно странным образом. На внешнем уровне модернизм и сюрреализм, казалось, никак не влияли ни на его творчество, и очень мало — на систему его убеждений, которые по-прежнему оставались убеждениями буржуа, одновременно конформного и экстравагантного, не забывающего о материальной выгоде, но при этом способного целиком, душой и телом, предаться своим страстям.

В том, что касается аполитичности Лакана, то она также заслуживает определенного интереса, это несомненно. Его нежелание быть ангажированным в каком-либо политическом движении естественным образом проистекало из его ненависти к власти как идее: гипнотической власти диктаторов, власти-влиянию учителей, манипулирующей власти тиранов, разъедающей душу мании самого обладания властью. Короче, этот человек, который в тайне, возможно, и мечтал о том, что обретет влияние и власть, на деле всегда высказывался с презрением о естественном желании толпы непременно иметь авторитеты и даже диктаторов, в чем он всегда видел проявление глубинного сервилизма масс.

И поэтому, наверное, уехав из Мариенбада, он отправился прямо в Берлин, чтобы присутствовать на открытии печально известных XI Олимпийских игр. Он был настолько убежден в собственной идее о постоянном страхе личности быть разорванной на части, которую он сформулировал в своей стадии зеркала, что невольно продолжал мыслить в тех же категориях, когда смотрел на новых гладиаторов, мерно печатающих шаг. Он пытался, с известной долей мрачной иронии, подвергнуть своему анализу и этих фашистов, к которым он испытывал отвращение и опасность которых уже хорошо предвидел. Как он полагал, нацисты в глубине души испытывали страх перед толпой и именно поэтому так последовательно стремились организовать и подчинить ее. И Лакан считал, что именно этим страхом объяснялось и стремление самого Гитлера непременно установить четкую иерархию уже внутри самой нацистской организации... К этому мы еще вернемся.¹⁹

Поездка в Мариенбад и затем в Берлин вдохновили его на создание программного текста, озаглавленного “По ту сторону принципа реальности”, где были в сжатой форме собраны все его идеи, почерпнутые из чтения Валлона, знакомства со второй топикой Фрейда, а также в результате обучения у Кожева. Данный синтез идей отчасти уже намечался в том нереализованном проекте, согласно которому Лакан должен был написать исследование о конфронтации взглядов Фрейда и Гегеля, а также его довольно длинная статья о “Семейных комплексах”, где частично уже были сформулированы идеи, воплотившиеся позднее в “Стадии зеркала”.

Лакан работал над этим текстом в Нуармутье, где он проводил отпуск вместе с Малу, находившейся тогда на пятом месяце беременности. Ему было тогда тридцать пять лет и он впервые готовился стать отцом, что все вместе придавало его работе налет торжественности: он восторженно приветствовал приход нового поколения психоаналитиков, от которых он требовал неуклонного чтения Фрейда вопреки и вне всех психологических течений. Это был настоящий призыв к теоретической борьбе. На пляже, где он так любил купаться, он имел возможность видеть совсем иной образ толпы, чем тот, который маршировал перед ним на Олимпийских играх: это были усталые лица рабочих, которые впервые, может быть, позволили себе провести отпуск на море. Но ему они были безразличны. Вот в связи с этим удивительный портрет, который нарисовал с него Гийом де Тард в своем дневнике в июне 1936 года: “В то время Лакана жил в вечности. Интеллектуал в первую очередь, необычайно восприимчивый ко всем новым идеям, во всем и бесспорно независимый, тонкий знаток языка, по своей натуре чуждый всем банальностям и предрассудкам, он смотрел на все события свысока: все эти люди, которые готовы были любой ценой отстаивать интересы своего класса, казались ему куклами в театре марионеток. Какое зрелище! И какова была заключительная сцена этой трагедии! Это была наполовину драма, наполовину — комедия. Он царил над ними в своем презрении”²⁰.

В истории международного психоаналитического движения принято называть первым поколением тех, кто составлял кружок учеников, собравшихся в Вене в начале века. Именно представителей этого поколения пионеров психоаналитического движения хорошо известно — Адлер, Юнг, Джонс, Ференци, Ранк, Абрахам, Закс или Эйтингтон. За ними следовало второе поколение, которое начало формироваться примерно с 1918 года, отчасти непосредственно под влиянием Фрейда, отчасти — на кушетках его последователей. Уже далекие от авантюрного духа старших, представители этого поколения стали костяком IPA в тридцатые годы. Оторванные от отца-основателя, хотя он и был еще жив, они ориентировались уже скорее не на отдельную личность и не на определенный город, а на организацию. И именно она стала, во многом — как оппозиция нацизму, настоящей родиной фрейдизма и символом сопротивления варварству. Вслед за этим, третье поколение, обученное находящимися в изгнании представителями второго поколения, уже было склонно довольно противоречиво оценивать и осмыслять учение Фрейда. С точки зрения международной истории психоанализа Лакан принадлежал к третьему поколению, как и из-за его воспитания, так и благодаря его удалению от влияния личности Фрейда, а также отчасти из-за тех проблем, которые он видел в практической психиатрии. Лакан пытался по-новому осмыслить сами основы психоанализа, чтобы начать применять его в клинической практике, продолжая при этом, как он еще думал, опираться на авторитет создателя этой доктрины, который, наверное, не предполагал, что ее можно как-то переосмыслять.

Тем не менее, если мы посмотрим на историю психоанализа во Франции, мы увидим, что в ней хронология поколений несколько отличается от общепринятой. Идеи Фрейда оказались в ней укорененными с опозданием примерно на пятнадцать лет по сравнению с другими странами Европы. С этой точки зрения, первое поколение французских психоаналитиков, то есть — основатели SPP, были на самом деле состоящими из мужчин и женщин, которые по своей системе взглядов и образованию принадлежали ко второму поколению международного фрейдизма: откуда, несомненно, и возникали проблемы с IPA. Если мы будем исходить из данной хронологии, Лакан, таким образом, окажется представителем второго поколения истории французского психоанализа, которое примыкало к третьему поколению международного движения. И он это понимал.

Поскольку, вернувшись из Мариенбада разочарованный и униженный, он составил текст, где он впервые соединил интерес необходимой “революции Фрейда” с гипотетическим вторым поколением тридцатых годов: “Новая психология не только оставляет за классическим психоанализом право быть цитируемым; разрезая его на куски, где только возможно, она пытается сделать вид, что отныне это необходимая область знания, находящая на переднем крае науки. Поэтому мы можем скорее сказать, если позволено нам будет выступить здесь в роли арбитра, что истинный психоанализ был создан уже скорее вторым поколением. И мы считаем необходимым указать здесь на это, чтобы яснее обозначить путь, которым мы сами следуем. Революция, которую совершил Фрейд, как и любая революция, обретает смысл, благодаря своим противникам. То есть, в данном случае, — благодаря классической психологии, которая еще занимала главенствующее положение. Но в любом случае, обсуждение данного вопроса потребовало бы привлечения конкретных данных, точных фактов и широкого материала, на базе которого все это можно было бы аргументировано продемонстрировать”²¹.

Что хотел сказать этим Лакан? Числил ли он себя среди тех, кто был тогда во главе новой ветви психоаналитического движения во Франции? Или он хотел сказать, что входит в блестящую плеяду учеников Фрейда, которые собрались в Мариенбаде? Наверное, и то, и другое. Отсюда и некоторая двусмысленность его высказывания. К тому же он, скорее всего, пытался изобразить самого себя как фигуру, в чем-то симметричную Фрейду: название его статьи “По ту сторону принципа реальности” откровенно намекало на известную работу Фрейда “По ту сторону принципа удовольствия”.

Если структурализация Я не соответствует функции адаптации к реальности, следовательно самоидентификация сознания являет собой конститутивную форму знания. Откуда у Лакана появилась идея обозначить как пост-воображение личности три этапа второй топики Фрейда — Я/оно/сверх-Я — а затем выделить четвертый — я, которому он приписывал особую функцию топоса, в котором происходит самоидентификация индивида. Эта сама первая формулировка теории воображаемого Лакана, в котором заложено происхождение Я, базировалась, как и в трудах Мелани Кляйн, на самоидентификации субъекта среди множества других образов. При этом она сочеталась с упоминанием понятия символической идентификации, которая определялась еще достаточно неуверенно, зыбко и туманно.

Так, осень 1936 года отмеченная для Лакана его провалом в Мариенбаде, оказалась в чем-то необычайно продуктивной с точки зрения его работы в области теории. К тому времени им уже были намечены пролегомены теории личности, которые во многом еще базировались на постулатах Фрейда, дополненных анализом Гегеля во время семинаров Кожева. Лакан заявил, что его работа “По ту сторону” будет иметь продолжение, состоящее из двух частей, но они так и не были написаны, по крайней мере — в завершенной форме. Одна из них должна была быть посвящена “реальности образа”, а другая — “формам сознания”. Вместо этого, по рекомендации Валлона, он написал работу о “Семейных комплексах”. Но, тем временем произошло его знакомство с Жоржем Батаем, которое повернуло его работу в русло, проложенное в свое время еще Ницше.

Перевод с французского Т. А. Михайловой

Примечания

1. См. Elisabeth Roudinesco, Histoire de la psychanalyse en France. La bataille de cent ans, Paris, Seuil, 1986, 1, pp. 158-158. Elisabeth Young-Bruehl, Anna Freud, Paris, Payot, 1991. Phyllis Grosskurth, Melanie Klein, son monde et son oeuvre, Paris, PUF, 1989.

2. Phyllis Grosskurth, Op. cit., p. 131. Эрис и Ганс, чьи заболевания будут описаны как “случай Фрица” и “случай Ганса”. Melanie Klein, La Psychanalyse des enfants, Paris, PUF, 1959.

3. Ibid., pp. 259-260.

4. Ibid., p. 257.

5. Sigmund Freud, “Le petit Hans”// Cinq Psychanalyses. Hermine von Hug-Hellmuth, Journal psychanalytique d’une petite fille, paris, 1975. Essais psychanalitiques, présenté et traduits par Dominique Soubrenie, pref. Jaqques Le Rider, Paris, Payot, 1991. Pamela Tytell, la Plume sur le divan, Paris, Aubier, 1982.

6. Hanna Segal, Melanie Klein. Développement d’une pensée, Paris, PUF, 1982.

7. Ibid., p. 37.

8. Мелани Клейн употребляет термин “фантазм” в значении фантазм бессознательного.

9. Об истории понятия “стадия зеркала” см. Elisabeth Roudinesco, Histoire de la psychanalyse en France. La bataille de cent ans, Paris, Seuil, 1986, 2, pp. 143-149.

10. Jacques Lacan, Écrits, Paris, 1970, p. 67.

11. См. Henri Wallon, Les oriqines du caractиre chez l’enfant, Paris, Bovin et Cie, 1934, pp. 190-207; Bertran Ogilvie, op.cit., pp. 96-119.

12. Jaques Lacan, Ornicar?, 31, p. 11.

13. О связи данной проблемы с Рене Лафоргом см. Elisabeth Roudinesco, Histoire de la psychanalyse en France. La bataille de cent ans, Paris, Seuil, 1986, 1, pp. 289-297.

14. Phyllis Grosskurth, op.cit., p. 288.

15. Jacques Lacan, Écrits, Paris, 1970, pp. 184-185.

16. Jaques Lacan, La Psychanalyse, 6, 1961, p. 163.

17. Неопубликованная заметка Фрасуазы Долто, датируемая 16 июня 1936 г. (архив).

18. Elisabeth Young-Bruehl, op.cit., p. 468.

19. Jaques Lacan, “Psychiatrie anglaise et la guerre”// Evolution psychiartique, 1, 1947, pp. 293-312.

20. “Неизданный дневник” Гийома де Тарда, запись от 9 июня 1936 г., сообщено Фрасуазой де Тард-Бержере.

21. Jacques Lacan, Écrits, Paris, 1970, p. 73.

^[*] Целиком книга готовится к печати Институтом психоанализа (см. информационные полосы в конце журнала) совместно с издательством Дом интеллектуальной книги. — Прим. ред.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]