М.Ф. Мурьянов.

О ПРИВОРОТНОМ ЗЕЛЬЕ

... Toбi , дiвча, не питати,
В чим купала мене мати.
Чи в любистку, чи в шавлii,
За тобою серце млie... (1)

Фольклористу и этнографу эта грустная украинская песня может поведать не только о неудавшемся сопротивлении силе взаимного влечения. Она ставит интересный вопрос о природе исчезнувшего купального обычая, зашифрованного в данном – и никаком другом – восточнославянском тексте.

Юноша, неловко обороняясь от девичьего вопроса, выдает сокровенное – матери искупали их в заре или в шалфее. Это тайна, церковная покаянная дисциплина сурово карала прибегающих к приворотному зелью и другим подобным средствам (2), которыми особо интересовалась инквизиция; многочисленны случаи гражданского осуждения уличенных в чародействе (3). Понятно, что открытого воспевания такого способа снискания любви общественная мораль не допускала и мотив присухи мог запечатлеться в песне – в отличие от тайных заговоров – лишь в единичных случаях, как «жуткий» художественный прием.

Заря, или любисток (Levisticum officinale Koch) характеризуется в современной русской лексикологии и ботанической литературе таким образом (4), что о ее былом применении в качестве любовного средства нельзя даже и догадываться, хотя об этом могла бы говорить семантическая направленность движения латинского levisticum в славянское лексическое гнездо с корнем люб-, зафиксированная В. Далем (5) и М. Фасмером (6). Шалфей (Salvia officinalis Linne) в данном контексте еще менее понятен, поскольку отсутствует и эта народно-этимологическая связь.

Зелье для присухи было знакомо на Руси издавна, в Златоструе XII в. находится соответствующий термин любжа (7); этому случайному свидетельству могла предшествовать многовековая устная традиция – ведь интерес к фармакологическим свойствам флоры имеет общечеловеческий характер (8), а суеверие легко добавляло к более или менее верным наблюдениям над физиологическим действием aphrodisiaca (9) желаемую магическую возможность приворотить чарами избирательно. Так, например, родился средневековый сюжет о чаше, испитой по ошибке Тристаном и Изольдой и неодолимо связавшей их трагические судьбы (10).

Какое именно растение применять для этих целей, зависело не в последнюю очередь от географии флоры (11), но принцип остается общим на всех широтах – это видно, в частности, из онежской былины «Добрыня и Маринка», где о развратной красавице Маринке, киевской колдунье времен Владимира Красного Солнышка, говорится следующее:

Аи же ты девушка зелыцица,
Зелыцица ты, кореныцица.
Извела ты девять молодцев
Девять русскиих могучиих богатырев (12).

В народном суеверии любовь мыслилась как иссушающий огонь, и имелись средства не только для «присушки», но и их противоположность, заговоры и зелье «на остуду» (13). Это с большой художественной силой выражено в галицкой песне об отчаянии отвергнутого возлюбленного:

– Я сирота, в сиротинцi, в сиротi кохався.
Вона менi вiдказала, я не споддiвався.
Вона менi вiдказала, щоб в неi не бути.
Дайте менi таке зiлля, щоб ii забути.
– А я маю таке зiлля, близько перелазу,
Як я його накопаю – забудеш вiдразу.
– Буду пити, буду пити, i краплi не вроню.
Тодi я тебе забуду, як очi заслоню (14).

В отношении любистка мы имеем специальный случай, когда воображаемые эрогенные свойства растения имели силу только в тех языковых регионах, где произошло совпадение по фонетическому облику между латинским именем levisticum и словами местных языков, производными от индоевропейской основы *lubh – и имеющими значение любовь, любить (15). Отсюда, наряду со славянским любисток (русские диалектные варианты по В. Далю – любиста, любистра, любим), немецкое Liebstockel (ср. lieb), английское lovage (ср. love), англосаксонское lufestic (ср. lufu) (16). Однако французское соответствие liveche, несхожее с amour, aimer, не вызывало никаких приворотных ассоциаций.

Способы использования любистка могут варьироваться. Вот диалог тульского хора с неженатым парнем, спрятавшим зелье в узелке своего платка:

На что ж тебе любовь – цвет?
– Чтоб девушки любили,
Молодушки хвалили (17).

Особый интерес представляет этнографическая картинка в «Евгении Онегине», изображающая патриархальный быт семьи Лариных:

Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза в год они говели,
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам.
(Глава 2, строфа 35)

Пушкиноведы не говорят, почему нужно было плакать в букет любистка (18); известно лишь, что николаевская цензура пропустила в печать только первые четыре стиха, заменив остальные точками, и А.С.Пушкин, посетив перед этим московского цензора И. Снегирева, объяснял ему, что «есть в некоторых местах обычай троицкими цветами обметать гробы родителей, чтобы прочистить им глаза» (19).

Поэт лукавил перед цензором, подлинное значение четверостишия о Троицыном дне заключается в следующем.

Обычай стоять с цветами в руках при богослужении в Троицын день, т.е. 50-й день по Пасхе, именуемый Пятидесятницей, является продолжением ветхозаветной традиции (20), однако точный смысл христианской Пятидесятницы, отмечаемой в память сошествия св. Духа на апостолов и учреждения церкви Христовой, никакого повода для плача не дает – последний относится к субботе перед Троицей, особому дню для молитвы за всех усопших, в связи с которым в народе принято посещать кладбища в воскресный Троицын день, где степенные женщины и старушки обметают могилы родителей пучками цветов, которые держали в руках за вечерней (21). Выбор же любистка для троицкого букета является несомненным реликтом праздновавшихся в это время года древнерусских русалий (22) – кульминационного момента языческого культа растительности, любви и плодородия, когда парни и девушки вместе резвились на лоне природы, предаваясь всем вольностям промискуитета. Таким образом, выдавливание слез в русальный любисток по искренности благочестия вполне под стать зевку во время молебна. Пушкинская ирония метит именно сюда, но вместе с тем необходимо обратить внимание на объективную вероятность влияния церковной фразеологии на возникновение обычая применять в этих случаях зарю – канон чешскому святому Вячеславу в новгородской служебной минее XII века содержит выражение троичная заря (синонимичное троичному свету Путятинской минеи XI века) (23), и совпадение с термином русского травника легко могло повлечь за собой практические последствия для ритуала.

Девушки имели обыкновение сплетать любисток в венки, прятать его под мышкой или на груди (24), в некоторых местностях он входил в букет идущей под венец невесты (25). В Славонии невеста смотрит сквозь букет любистка на жениха, прибывающего со свадебным поездом в ее дом (26). В Богемии и Моравии было принято добавлять любисток в воду при купании маленьких девочек, с тем, чтобы в будущем им был обеспечен успех у мужчин (27). Любовный напиток делали из корней любистка, этнографы зарегистрировали употребление этого зелья в Галиции (28), Боснии (29) и Сербии (30). Оно являлось, кроме того, секретным средством повивальных бабок при выхаживании тяжело больных рожениц (31).

Основываясь на изложенном, считаем возможным предложить объяснение для «темной» – по М.Фасмеру – этимологии синонима любистка, русского слова заря, или зоря (32).

Вынужденный обычай влюбленных видеться украдкой и расставаться рано, с наступлением зари, нашел в мировой поэзии очень полное отражение, достаточно вспомнить альбы (буквально – зори) провансальских трубадуров. Еще в начале XX в. В.Ф. Шишмарев привел обширный этнографический материал, показывающий, что у многих народов было принято относить к ночи не только тайную любовь, но и легитимные обряды венчания, свадьбы (33). Смысловая связь между ночью как временем любви, зарей на небе, разлучающей сердца, и зарей садовой, способствующей их соединению, представляется нам вполне очевидной.

О приворотных свойствах шалфея фольклорный материал очень скуден. В одной украинской песне девица привораживает молодца, угощая его пирогом, в котором запечены

Шавл i я i рута, щоби ся любили (34), в другой развивается тема измены:

Шавлiя в'яне, калина процвiтае,
Десь милий, голуб сивий, з iншою розмовляе (35).

Западные этнографические параллели – померанский колдовской рецепт:

«Чтобы возбудить в ком-либо любовь, возьми три листка шалфея и напиши на первом Адам-Ева, на втором – Иисус-Мария, а на третьем – имена свое и того человека, чьей любви добиваешься. Сожги эти листки и пепел дай с едой или питьем этому человеку» (36).

А также датированный 1727 годом рукописный текст в архиве г. Донауэшинген (Баден):

«Возьми листок шалфея и проколи его трижды иглой, не бывшей в употреблении. Возьми один свой волос и один ее волос и протяни их через эти три отверстия так, чтобы они не могли выпасть. Возьми шалфейный листок с волосами, сверни его и окутай воском, не бывшим в употреблении, а затем иди к купели для крещения младенцев, положи его внутрь и скажи: крещу тебя во имя отца и сына и святого духа, аминь. Потом иди в дом, где живет она и закопай это под порогом двери, через которую она ходит. После этого она должна будет тебя полюбить» (37).

Известно также, что в немецкой народной медицине шалфей применялся в качестве слабого афродического средства (38).

Возвращаясь к тому, с чего мы начали, теперь можно сказать: то, что на первый взгляд производило впечатление свободного полета импровизации или, наоборот, результата насилия рифмы, обнаружило идущие в глубь веков причинные связи и культурно-исторические параллели. Закономерно, что некоторые из них являются германскими (39). В народных песнях трудно найти что-либо немотивированное, ведь даже написание этого этюда обусловлено – тем, что его автору вспомнилась услышанная в детстве украинская песня, из уст очаровательной девушки, менее всего думавшей о случайном присутствии будущего исследователя вопроса.

Примечания:

1. П.П. Чубинский. Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край. Юго-западный отдел. Т. 5. Песни любовные, семейные, бытовые и шуточные, изд. Н.И. Костомаров. СПб, 1847. С. 75.

2. Ср. канонические установления Нифонта, епископа новгородского (1130-1156): Русская историческая библиотека. Т. 6. СПб, 1880. С. 60.

3. А.К. Селецкий. Колдовство в Юго-западной Руси в XVIII столетии. Киев 1886. С. 41-43.

4. Словарь современного русского литературного языка. Т. 6. М. – Л. 1957. С. 427. Флора СССР. Т. 17. М. – Л. 1951. С. 41-42.

5. В.И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. СПб. М.. 1881. С. 282.

6. М.Фасмер. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. М. 1967. С. 544.

7. И.И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка. Т.2. СПб. , 1902. С. 90-91.

8. Ср. Абу Али ибн Сина (Авиценна). Канон врачебной науки. Кн. 3.Т. 2. Ташкент, 1959. С. 351-383.

9. H.E. Wedeck. Dictionary of Aphrodisiacs. London 1962. E.S. Gifford. Liebeszauber. Ein volkerkundliches und kulturhistorisches Sachbuch. Stuttgart 1964. K. Jabionska. Czarodziejski zielnik. Warszawa 1965.

10. В.М. Жирмунский. Народный героический эпос. Сравнительно-исторические очерки. М. - Л. 1962. С. 66, 69-70.

11. В Средиземноморье лучшим средством являлась в античности и в средние века таинственная мандрагора, вырастающая из человеческой спермы: Handwörterbuch der Sage, hg. von W. – E. Peuckert. 2. Lfg . Göttingen, 1962. Sp. 404-422.

12. А.Ф. Гильфердинг., Онежские былины. Т. 1. М.-Л. 1949. С. 254. ВЛ. Пропп. Русский героический эпос. М. 1958. С. 267-277. Б.А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М. 1963. С. 71.

13. А. М.Астахова. Художественный образ и мировоззренческий элемент в заговорах. М. 1964. С. 5-6.

14. Я.В. Головацкий. Народные песни Галицкой и Угорской Руси. Т. 3. М. 1878. С. 333-334.

15. О других примерах этого типа см. A. Bertholet. Wortanklang und Volksetymologie in ihrer Wirkung auf religiosen Glauben und Brauch. Abhandlungen der Preuffischen Akademie der Wissenschaften, philosophisch-historische Klasse, Nr. 6. Berlin 1940.

16. Cp. V.J. Brondegaard. Lövstikken. Traek af en gammel dyrlaegeplantes saga. Dansk Veterinaerhistorisk Aarbog. Skive 1955/6. P. 83-88.

17. Песни, собранные П.В. Киреевским. Новая серия, вып. 1. М. 1911. С. 116. Ср. Я. Автамонов. Символика растений в великорусских песнях. Журнал Министерства народного просвещения. Т. 6. СПб. 1902. С. 253.

18. Н.Л. Бродский. Евгений Онегин, роман А.С.Пушкина. М. 1964. V. Nabokov. Eugene Onegin. T. 2. Commentary. New York 1964. P. 300.

19. А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений. Т. 5. М. 1957. С. 591.

20. К.Т. Никольский. Пособие к изучению Устава богослужения православной церкви. СПб. 1907. С. 651-655.

21. П.И. Мельников (Андрей Печерский). В лесах. Ч. 3. Гл. 1.

22. Б.А.Рыбаков. Русалии и бог Симаргл-Переплут. Советская археология. № 2. М. 1967. С. 91-116.

23. И.И. Срезневский. Древние памятники русского письма и языка. СПб. 1863. С. 190.

24. В. Милорадович. Украинские тайные знания и чары. Харьков 1909. С . 11.

25. Handwörterbuch des deutschen Aberglaubens, hg. von H. Bachtold-Staubli. 5. Bd. Berlin – Leipzig . 1933. Sp. 1297-1299.

26. F.S. Krauss. Sitte und Brauch der Südslawen. Wien 1885. S. 395.

27. J.V. Grohmann. Aberglauben und Gebrëuche aus Böhmen und Mëhren. Leipzig. 1864. S. 210.

28. K. Hoelzl. Über die Heil – und Zauberpflanzen der Ruthenen in Ostgalizien und der Bukowina. Verhandlungen der zoologisch-botanischen Gesellschaft in Wien. 11. Bd. Wien. 1861. S. 159.

29. E. Lilek. Volksglaube und volkstumlicher Kultus in Bosnien und Herzegowina. Wissenschaftliche Mitteilungen aus Bosnien und Herzegowina. 4. Bd. Wien 1896. S. 469.

30. B. Stern. Medizin, Aberglaube und Geschlechtsleben in der Turkei. 2. Bd. Berlin 1903. S . 5.

31. Е.Н. Залесова, О.В. Петровская. Полный русский иллюстрированный словарь-травник и цветник. Т. 2. СПб. 1899. С. 402-403.

32. М. Фасмер. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. М. 1967. С. 81.

33. В.Ф. Шишмарев. Этюды по истории поэтического стиля и форм. В кн.: В.Ф. Шишмарев. Избранные статьи. Французская литература. М. – Л. 1965. С. 171-174.

34. П.П. Чубинский, цит. соч., Т. 5. С. 434.

35. Там же. С . 400.

36. U. Jahn. Hexenwesen und Zauberei in Pommern. Breslau. 1886. S. 318.

37. A. Birlinger. Volkstümliches aus der Baar. Alemannia. Zeitschrift für Sprache, Literatur und Volkskunde des Elsasses und Oberrheins. 2.Bd. Bonn 1875. S. 131.

38. G. Hegi. Illustrierte Flora von Mitteleuropa. 5. Bd. München 1936. S. 2484.

39. Ср. П.А. Петров. Етнографски елементи на славяно-балто-германска общност. София 1966.