Элементы «детской мифологии» у М. Р. Джеймса

(К постановке вопроса)

Творчество английского прозаика М. Р. Джеймса (1862-1936), автора классических «ghost stories», включенных едва ли не в каждую антологию, к сожалению, изучено недостаточно. Исследователи уделяют внимание, в первую очередь, текстологическим изысканиям, а также комментированию реалий, встречающихся в его новеллах. Между тем, еще не решена главная проблема: в чем секрет столь сильного воздействия на читателей этих коротких новелл с несложными сюжетами, воздействия, которое длится уже столетие. Ведь, хотя и можно отнести произведения М.Р. Джеймса к жанру «страшной истории» или «horror», которые, в свою очередь, прописаны по ведомству массовой литературы, легко увидеть, если перед нами и массовая литература, то очень нетипичная. У редкого писателя-интеллектуала встретишь такое количество скрытых цитат и аллюзий из Библии, средневековых теологических трактатов, В. Шекспира, Ч. Диккенса и до бульварных романов включительно, причем приведенных отнюдь не для того, что бы блеснуть эрудицией. Столь же необычно и другое – пусть автор не создает цельной философской системы, более того, прячется за шуткой либо иронией, внимательно вчитавшись в написанное им, видишь: рассказ затеян не просто ради рассказа. Но для понимания этого требуется усилие.

К рождественским праздникам с их атмосферой взбудораженности и узаконенного веселья приурочены первые из столь немногочисленных книг М. Р. Джеймса. И потому нетрудно принять за остроумную шутку чрезвычайно серьезные вопросы, которые ставит в своих произведениях этот писатель. Например, столь непростой, как вопрос о том, в какой степени одушевлены и самостоятельны вещи, а также каковы их намерения. В его произведениях вещи отнюдь не уравнены с людьми, а в крайнем, разумеется, случае, например, в новелле «Злокозненность неодушевленных предметов», они и противопоставлены людям, – сам автор намекает на их своеобразную инакость. И потому речь здесь пойдет не о вещном мире, не о статусе вещи и даже не о механизмах ее функционирования, речь о смысловом поле, где формируется восприятие этого вещного мира и его законов.

В самом деле, для того чтобы рассматривать либо не рассматривать вещь в антропологической перспективе (Топоров 1996), отдавая предпочтение концепции Блаженного Августина либо Канта, нужно, в первую очередь, принять постулат, что вещь относится к антропологическим пространствам. Попытка если не встать на точку зрения вещи, то прочувствовать ее изнутри, врасти в материал (Понж 1999), опять-таки должна быть продиктована пониманием того, в каком контексте вещь существует. Применение функционального метода (Малиновский 1998), семиотического (Байбурин 1989), морфологического (Смирнов 1997), равно и рассуждения о продуцировании вещи в современную эпоху (Беньямин 1996), неизбежно заставляют свести вопрос к смысловому контексту.

Заметим сразу, а позднее и обоснуем наше мнение: рассматривая новеллы М.Р. Джеймса, правомерно опираться на работы, посвящен ные детской мифологии в ее соотношении с мифологией традиционной. Но при этом неверно апеллировать к такому понятию, как «детское» сознание, ведь сам новеллист не ставит перед собой задачи воссоздать детское восприятие или попытаться увидеть мир глазами ребенка. Если бы речь шла о трилогии Л. Н. Толстого или книге «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова, было бы очевидно, авторы избрали подобную точку зрения для того, чтобы, взглянув на описы­ваемое непредвзято, вынести этическую оценку. Точность ощущений, вплоть до физиологических нюансов, в повести «Портрет художника в юности» Д. Джойса или психологическая острота в романе Р.М. Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге» также помогают осмыслению мира, точнее, лепке его, выявлению значимых связей по мере созревания личности героя. М. Р. Джеймса-прозаика ничего из перечисленного выше не интересует. Уникальность его новелл в том, что им не подыскать аналогов, ибо происходящее здесь можно анализировать в нескольких смысловых регистрах одновременно, не отдавая предпочт ения какому-то одному, и на каждом уровне (которые, по видимости, противоречат друг другу) действуют механизмы – порою преображенные – знакомые по детской мифологии.

Приведем конкретный пример. В книге о черной магии Р. Кавендиш, опираясь на англоязычный источник, рассказывает следующую историю: «Американский журналист Уильям Сибрук в 1932 году дважд ы столкнулся с применением магических кукол близ Сен-Реми на юге Франции. Однажды его друг без всякой видимой причины упал, спускаясь по извилистой тропинке с холма, после чего ему отказали ноги, хотя никаких телесных повреждений это падение ему не причинило. Сибрук понял, что его друга околдовали, и отправился в дом, где жила местная ведьма. В подвале дома он обнаружил большой клубок колючих веток и шипов, внутри которого находилась одетая в мужской костюм кукла с фарфоровой головой и с черной повязкой на глазах. Руки и ноги куклы были переплетены с колючими ветками. «Она неуклюже висела там под каким-то немыслимым углом, ни стоя, ни лежа, и выглядела гротескно и зловеще, словно тело солдата, запутавшегося в колючей проволоке». У стены подвала стоял алтарь, а над алтарем непристойно искаженными буквами было написано: «INRI». Над надписью висело, два рога» ( Кавендиш 2000, с. 29 ) .

Бессмысленно выяснять, был ли знаком М. Р. Джеймс с описанным тут конкретным случаем. Судя по некоторым признакам, он внимательно читал газеты, в частности французские, а сама новелла «Злокозненность неодушевленных предметов» опубликована в июне 1933 года, то бишь вскоре после этих событий, но с таким же успехом можно сказать, что на него повлияла, например, сцена симпатической магии, подробно описанная в романе Т. Гарди «Возвращение на родину». Да и так ли важно, что именно читал новеллист перед тем, как взяться за перо, дело в ином. Нетрудно увидеть прямые совпадения между историей, изложенной Р. Кавендишем, и джеймсовской новеллой. Ее герой мистер Бертон точно так же споткнулся, правда, не спускаясь, а поднимаясь по склону холма. И все дальнейшие события было бы вполне допустимо истолковать, учитывая, что тут есть маги ческая подкладка. Даже нить воздушного змея, о которую запнулся герой, допустимо понимать и как реальный предмет, и как своеобразный символ. Тогда, выходит, мистер Бертон запутался в ней наподобие того, как запуталась в колючих ветках маленькая куколка, использо вавшаяся для магического обряда (не исключено, хотя автор этого и не поясняет, где-то происходят тайные манипуляции с куколкой, символизирующей мистера Бертона, а реальный мистер Бертон переживает проецируемые магией перипетии в увеличенном, «реальном» масштабе). С другой стороны, рассказанному можно и не придавать ровно никакого значения, считая вздором и пустой выдумкой. Нить – это, нить, покойники не мстят, а мистера Бертона зарезал какой-нибудь сумасшедший, проникший в отдельное купе поезда, где тот ехал.

Но здесь, пытаясь интерпретировать конкретный текст, мы подходим к поэтике новеллы М. Р. Джеймса, а нас интересует смысловое поле, наличие которого позволяет предпочесть тот или иной способ толкования, выбрать тот или иной ключ для интерпретации. Поиски такого поля отчасти сродни задаче, поставленной в предисловии к знамени той книге М. Фуко, тем более, и мы пытаемся смоделировать про странство, где слова и вещи, то бишь понятия и материальные объекты, кажущиеся разнородными и не сочетаемыми, сходятся воедино ( Фуко 1994, с. 28-37 ).

Иными словами, нас интересует все, связанное с концептом «детство» (тут нет ни возможности, ни особой нужды подробно рассматривать понятие «концепт» и сопредельное с ним понятие «константа», с исчерпывающей полнотой это сделано в особом словаре, посвященном культурным константам (Степанов 1997) ), имеющим и своеобразную историю, и сложную структуру. Как, по точному замечанию культуролога, школьный класс – это и возраст, и помещение, и учебная программа, и временной период (равный году, после чего состав класса меняется) (Арьес 1999, с. 182), так и понятие «детство» подразумевает и систему поведения, и систему восприятия, и общественную группу, что отразилось в одно именном концепте. А потому столь иерархизированное образование правомерно рассматривать на нескольких уровнях и в соотнесении с поэтикой интересующего нас автора.

1. Персонажи

Присутствие персонажей-детей в новеллах М. Р. Джеймса не имеет решительной значимости (повествование либо сюжет не становятся динамичней или драматичней), также здесь не наблюдается большой регулярности. Если учитывать, что каноническое собрание художественных произведений М.Р. Джеймса включает 31 новеллу, то пер сонажей, которых можно отнести к разряду детей, немного. Однако роли, отведенные этим персонажам в повествовании, достаточно раз нообразны.

а. Ребенок присутствует как «фоновый», нейтральный персонаж, на месте которого вполне мог бы существовать и взрослый («Номер 13», «Ты свистни, тебя не заставлю я ждать…», «Розарий», «Дом причта в Уитминстере», «Соседская межа», «Вечерняя забава»)

б. Персонаж-ребенок, хотя и нейтрален, но выделен из общего фона, существует как медиатор между миром призраков и миром живых («Школьная история»)

в. Персонаж пассивен, однако выделен из прочих персонажей в качестве объекта агрессии («Меццо-тинто», «Похищенные сердца», «Кукольный дом», «Плачущий колодец»)

г . Ребенок выступает как активный субъект, определяющий ход действия или даже стоящий в центре конфликта («Жил себе человек возле кладбища»).

2. Сюжет

В сюжете имеются драматические узлы или важнейшие детали, про читываемые лишь (или в основном) при учете концепта «детство». Такова игрушка «кукольный дом» в одноименной новелле. Особую значимость она – по сюжету объект интереса взрослого коллекцио нера – получает, если вспомнить тот факт, что подобные игрушки были заменены в детском быту широко тиражируемыми гравюрами ( Арьес 1999, с. 79 ) , это и подразумевал автор, положив в основу новелл «Меццо-тинто» и «Кукольный дом», казалось бы, один и тот же сюжет.

3. Жанр

Автор избирает в качестве повествовательной формы жанр, пол ностью обусловленный концептом «детство» и без него вовсе не прочитываемый или прочитываемый лишь частично.

а. повествовательные формы, связанные с детской мифологией («пугалка» ( Чередникова 1995, с. 150-154 ) ), например, «Жил себе человек возле кладбища»

б. формы, имеющие сложный генезис, но сблизившиеся с формами, обусловленными детской мифологией («садистский стишок», элементы которого есть, например, в новелле «Плачущий колодец»).

4. Психология

В новеллах М. Р. Джеймса властвует рациональная психология, базирующаяся на научной для своего времени картине мироздания. Тем не менее, обязательно присутствуют предметы из бытовой сферы, которые являются также чрезвычайно значимыми предметами для сферы мифологической, в частности, для детской мифологии – простыни, подушки, портреты и т.д. («Альбом каноника Альберика», «Ты свистни, тебя не заставлю я ждать…», «Розарий», «Случай в кафедральном соборе», «Соседская межа», «В назидание любопытным», «Крысы»).

Следует учитывать, что автор – человек викторианской культуры; а культура эта особенная. С одной стороны, понятие «детство» еще не полностью было дифференцировано и осознано европейской цивилизацией, а с другой – понятия «детское» и «взрослое» осмысленно травестировались, ставились в культуре викторианской с ног на голову, по фразе из широко известного «Папы Вильяма» Л. Кэрролла. Кстати, это стихотворение, как очень верно замечено, можно рассматривать в качестве своеобразного катехизиса викторианства – на вопросы озадаченного малыша следуют резонные, полные значительности ответы родителя. Герой приобрел столь странные и эксцентрические навыки путем вполне рутинных повседневных занятий. Так, челюсти он натренировал, изучая право и регулярно бранясь с женой. В результате челюсти приобрели необыкновенную силу (впору выступать в балагане), и папа Вильям может совершенно спокойно поглотить двух гусей, и это в его-то возрасте (Кэрролл 1991, с. 41-42) .

Характерно, что и повествование М. Р. Джеймса всегда балансирует на грани, не давая укрепиться в мысли – стечение ли это неординарных обстоятельств или зловещий промысел, случайность тут имеет место или магия. Кстати, на уровне предметного мира даже у археологов и этнографов нет критериев, чтобы установить отличие игрушки от объекта, созданного для магических манипуляций (Арьес 1999, с. 78). Исходя из этого, смысловые узлы в новелле «Злокозненность неодушевленных предметов» можно толковать двояко. Одни и те же эпизоды выглядят по-разному, рассматриваемые в плане «детского» и в плане «взрослого», то бишь «магического».

Если мы примем за основной «детский» план, то имеем:

1. Движущиеся предметы, причем, в характерной огласовке «бунта вещей», мести обидчику (ср., например, построенные по этой схеме сказки К. Чуковского «Мойдодыр» и «Федорино горе»).

2. Сказки братьев Гримм, как характерное детское чтение.

3. Воздушный змей – развлечение подростков (детство и отрочество долгое время не различались в культуре), а нарисованные на нем глаза – отсылка все к тому же миру детской мифологии, усиленная общекультурным архетипом (Чередникова 1995, с. 73) .

4. Таинственный голос – элемент традиционной детской мифологии (Чередникова 1995, с. 57) .

5. Случай в купе – напоминание об излюбленном подростковом чтении, страшной новелле Э.По «Убийство на улице Морг».

Но стоит принять за основной «взрослый» план, эпизоды эти представляются иначе:

1. «Восстание вещей» как типичный элемент футуристической поэтики (что, собственно, и пародируется К. Чуковским (Гаспаров 1992, с. 309)).

2. Сказки братьев Гримм – собрание страшных историй, рассчитанных на смешанную аудиторию (книга и названа «Детские и семейные сказки»).

3. Таинственный голос может объясняться не сверхъестественными причинами, а вентрологией, популярной в конце XIX и в начале XX веков (Вадимов, Тривас 1979).

4. Воздушный змей выступает, как скрытая цитата, отсылающая к роману, на тот момент современному ( Стокер 2001 ) .

5. Случай в купе подразумевает не «страшное», а «детективное» прочтение той же истории Э. По, типичное для взрослого читателя.

Является ли такое противопоставление неразрешимым? Вовсе нет. Анимизм сосуществует с элементами научного подхода к миру (Субботский 1985). При этом сам анимизм не «начало», а «результат определенного длительного процесса в восприятии мира» (Чередникова 1995, с. 29) . А функция его выходит за рамки только «детского» мировосприятия: «Детский анимизм актуализирует значимость мифопоэтических элементов традиционной культуры. <…> Но суть остается единой: это «единицы мотивного фонда», которые «представляют собой «чистую» семантику, взятую в некотором отвлечении от своей синтаксической позиции в сюжете и находящую соответствие в сфере мышления. Они сопоставимы с отдельными психологическими феноменами, с представлениями подчас весьма древнего, мифологического типа, со своеобразными «архетипами» мифо-поэтического сознания, существование которых, в свою очередь, вообще не подразумевает синтаксических связей: по своей природе они дискретны и лишены фабульных сцеплений. Эти «представления» связаны с различными видами рядоположенности, контраста или тождества, составляя некий мифологический универсум, в своей основе общечеловеческий» (Чередникова 1995, с. 28-29 ).

О том, насколько осмысленно строит свою прозу на таких «базовых» элементах автор, видно из его собственных признаний. В новелле «Вечерняя забава» присутствует, пусть не без добавления иронии, печаль, ведь многие рассказы о призраках и феях утеряны, ибо те, кто рассказывал их, больше не существуют, а записать эти рассказы не успели (ср. с рассуждениями по сходному поводу современника М. Р. Джеймса (Йейтс 1999, с. 355), причем автор отчасти иронизирует над наукообразными сочинениями, намекая, что, призванные разоблачать чудеса, они недалеко ушли от подобных сказок.

Использует новеллист и формы, присущие детскому фольклору. В наиболее чистом виде их можно увидеть в новелле «Жил себе человек возле кладбища», где не только воспроизведена типичная «пугалка», близкая к тому, как ее описывали в научной литературе (Чередникова 1995, с. 150-154), но и вся содержательная сторона произведения мотивирована содержанием такого рода «пугалки». В новелле «Плачущий колодец» явно присутствуют элементы «садистского стишка», жанра во времена М. Р. Джеймса, разумеется, неизвестного, но уже вызревавшего в пограничных жанрах. По ходу дела следует указать на противоречие, допущенное составителями антологии черного юмора, которые, утверждая: «Прямых аналогов произведениям черного юмора в истории литературы и фольклора, видимо, нет», следом вспоминают именно тех, кто дал первые образцы произведений в этой области – Э. Лира, братьев Гримм, Г. Грема и сборник «Стишки Матушки Гусыни» ( Белянин, Бутенко 1996, с. 7-10 ) .

Также нетрудно найти в произведениях М. Р. Джеймса и примеры того, как функционируют типичные для детской мифологии предметы, или как уровень мифологической абстракции переходит на предметный уровень. Стоило герою новеллы «Альбом каноника Альберика» снять с себя распятие и склониться над загадочной гравюрой, вклеенной в альбом, он увидел, что возле его левого локтя что-то лежит. Он лихорадочно перебирает в уме возможные варианты: перочистка, крыса, паук. И вдруг понимает, это – рука: «В следующий бесконечно краткий миг он понял, что это. Бледная смуглая кожа, обтянувшая кости и не более того, и сухожилия чудовищной силы; грубые черные волосы, длиннее, чем те, что росли когда-либо на человеческой руке; ногти на кончиках пальцев, резко изгибающиеся вниз и вперед, серые, ороговевшие, волнистые».

Далее идет еще большая детализация, проявляется целая фигуру, что страшно действует на героя: «Он вскочил со своего кресла, объятый смертельным невыносимым ужасом, вцепившимся в его сердце. Фигура, чья левая рука покоилась на столе, возвышалась во весь рост за спинкой его стула, ее правая рука нависла крюком над его черепом. Она была завернута, в черные, свисавшие лохмотьями ткани; жесткие волосы покрывали ее так же, как и на рисунке. Нижняя челюсть его была узкой – как бы мне охарактеризовать ее? – плоской, будто у зверя, за черными губами виднелись зубы; носа не было; глаза жгуче-желтого цвета, на фоне которого зрачки казались черными и насыщенными, и торжествующая ненависть и жажда разрушения жизни, которая сияла там, – были самыми ужасающими чертами всего видения. В них была своего рода понятливость – ум, превосходящий ум зверя, но уступающий уму человека».

Характерно, что самое конкретное в этом существе, страшном и волосатом – то бишь практически бесформенном (по приведенному чуть выше описанию в его теле присутствуют как бы две не сочетающиеся, противоречащие друг другу структуры – предельная худоба и волосы, ее отчасти скрывающие) – четко оформленные руки и глаза, непременные составляющие детской мифологии. Аморфность, абстрактность целого (центра) и четкость частного (периферии) присущи определенного рода изображениям. Они известны в разных областях – и в детской мифологии, и в мультипликации, причем не предназначавшейся для детей. Рука являлась одним из наиболее популярных мультипликационных героев, своеобразным демиургом, порождающим рисованный мир картины (Хитрук 1985, с. 10-11). Впрочем, и пришла она в мультипликацию из карикатуры (тут уместно вспомнить чуть более, поздние рисунки С. Стейнберга, объект особого интереса исследователей (Эйзенштейн 1964, с. 220-228), где она осознавалась самостоятельным креативным механизмом, а уже затем воспринята «серьезным» искусством (среди признавших ее в качестве сюжетной единицы даже столь последовательно концептуальный художник, как М. Эшер, вспомним, хотя бы, гравюру «Drawing Hands»). Парадоксально, но тем не менее аморфное пятно – другая важная составляющая в процитированном фрагменте – тоже способно выступать в качестве демиурга: «Например, у режиссера М. Флейшера в сериале «Из чернильницы» каждая серия начиналась с того, что опрокидывалась чернильница с тушью. Тушь превращалась в кляксу, а из кляксы вырастал герой» (Хитрук 1985, с. 13) . Таким образом, у взрослой мультипликации, детской мифологии и новеллистики М. Р. Джеймса общая основа.

Но стоит еще раз подчеркнуть, какой бы аспект ни имелся в виду, в том числе магический либо символический, в прозе М. Р. Джеймса эти аспекты существуют латентно, в качестве возможности, как существуют и в сознании носителя традиционной детской мифологии. Автор останавливается на пороге рационализированного мифа, порог не преодолевая. Таков его сознательный выбор, однако об этом следует вести речь отдельно. Нам важно иное – все столь разнородные объекты и понятия вписываются в единое смысловое поле, объединяются в качестве отдельных уровней в концепте «детство» и могут быть интерпретированы при помощи этого концепта.

Список литературы:

Арьес 1999 – Арьес Филипп. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. Екатеринбург, Уральский университет, 1999.

Байбурин 1989 – Байбурин А. К. Семиотические аспекты функционирования вещей. – В кн. Этнографическое изучение знаковых средств культуры, Л., 1989.

Белянин, Бутенко 1996 – Белянин В. П., Бутенко И. А. Антология черного юмора. Издание 2-е, уточненное и дополненное. С предисловием, частотным словником, лингвострановедческим комментарием, индексами. М., «ПАИМС», 1996.

Беньямин 1996 – Беньямин Вальтер. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. М., «Медиум», 1996.

Вадимов, Тривас 1979 – Вадимов А., Тривас М. От магов древности до иллюзионистов наших дней. М., «Искусство», 1979.

Гаспаров 1992 – Гаспаров Б. М. Мой до дыр. – «Новое литературное обозрение», 1992, № 1.

Йейтс 1999 – Йейтс Уильям Батлер. Роза и Башня. СПб., «Симпозиум». 1999.

Кавендиш 2000 – Кавендиш Ричард. Черная магия. М., «ТЕРРА – Книжный клуб», 2000.

Кэрролл 1991 – Кэрролл Льюис. Приключения Алисы в Стране Чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. М., «Наука», 1991.

Малиновский 1998 – Малиновский Бронислав. Магия, наука и религия. М., «Рефл-бук», 1998.

Понж 1999 – Понж Франсис. На стороне вещей. М., «Гносис», 1999.

Смирнов 1997 – Смирнов Ю. А. Лабиринт. Морфология преднамеренного погребения. Исследование, тексты, словарь. М., «Восточная литература» РАН, 1997.

Степанов 1997 – Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М., Школа «Языки русской культуры», 1997.

Стокер 2001 – Стокер Брэм. Логово Белого Червя. М„ «РИПОЛ КЛАССИК», 2001.

Субботский 1985 – Субботский Е. В. Ребенок объясняет мир. М., 1985.

Топоров 1996 – Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., «Прогресс» – «Культура», 1996.

Фуко 1994 – Фуко Мишель. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., Acad, 1994.

Хитрук 1985 – Хитрук Ф. С. Мультипликация в контексте художественной культуры. – В кн.: Проблемы синтеза в художественной культуре. М., «Наука», 1985.

Чередникова 1995 – Чередникова М. П. Современная русская детская мифология в контексте фактов традиционной культуры и детской психологии. Ульяновск, «Лаборатория культурологии», 1995.

Эйзенштейн 1964 – Сергей Эйзенштейн. Избранные произведения в шести томах, том 3. М., «Искусство», 1964.