Божественный свет

Жорж Дюби. Европа в Средние века. -

Смоленск, "Полиграмма", 1994. 320 c.

Что такое история? Обычно это даты, годы рождения и смерти, нанесенные на страницы книг или на камни мертвого города, годы рождений и смертей не обыкновенных людей, а правителей, мирских и церковных, а также даты крупных событий, связанных со многими жертвами и смертями - начала и окончание войн, стихийных бедствий, мора и глада, обрушившихся на землю, и вместо одной жизни какого-нибудь известного гражданина, унесшие множество жизней оставшихся безымянными граждан, и не граждан вовсе, а работников либо рабов, людей, обреченных пройти по истории и не оставить ни отпечатка ноги, ни имени.

За этими датами не всегда можно увидеть человеческие жизни, существовавшие во времени, даже если события осенили их своим крылом или укрыли в своей сени, что большая редкость, ибо благодатные моменты история как бы не запоминает, либо относит их в такие времена, которые и воспоминателям кажутся уже былинной древностью, выдуманной для красоты слога, и вовсе не бывшей. Тем более скрыты от нас бытие и движения духа людей, живших в те времена, что мы называем Средневековьем, не по отсутствию книг или камней, подвластных резчику, а по ушедшему времени, как уходит в другое русло водный поток.

Нам непросто представить ситуацию, когда читать и писать умели лишь несколько десятков или сотен образованных монахов и даже рыцари полагали (и довольно верно), что подобное умение приводит лишь к гибели души и не несет никакой прибыли. Что можем мы знать об их бытии и о духовном мире, таящемся за телесной организацией, и за недолгим человеческим веком, почитавшем зрелость лет около тридцати, и пятидесятилетнего считавшего дряхлым стариком. И судить обо всем часто можем не столько по официальным хроникам, и сводам законов, сколько по произведениям искусства.

В книге Жоржа Дюби и рассказывается о том, как создавались произведения искусства: чем продиктована необходимость их создания (необходимость не метафизическая, а материальная, такая, как закрепление имени или подвига, попытка ускользнуть от времени во время же), какие мысли и слова они рождали у современников. Автор в предисловии говорит - его задача была в том, чтобы показать «что связывает общественные формации и формации культурные, материальное и нематериальное, реальность и вымысел». Ранее изданный обширный труд о средневековом Западе был переработан в сценарий для телевизионного сериала, закадровый текст и есть, собственно, эта книга. Отсюда вытекает очевидная популярность изложения материала. Но перед нами не сухой научный труд. Вместе с упрощением текста, отказом от подробностей, возникает цельность, образность, когда в простом слове сосредоточено много смысла, это поэтическая проза. Единственное, о чем стоит пожалеть, так об отсутствии иллюстраций, ибо хотя творения мастеров Средневековья описаны живо и подробно, хотелось бы увидеть, то о чем речь, внимательно рассмотреть и запечатлеть в памяти. Впрочем, и тут есть свой резон. Книга походит на какой-нибудь средневековый трактат или повествование, нечто вроде книги Марко Поло, вернувшегося из Китая, когда повествуется о том, во что можно верить, а можно не верить, но представлять данное только по словам, и ни по каким другим доказательствам.

Однако сказать, что книга Дюби посвящена только проблемам искусства, значило бы оклеветать почтенного автора. Речь идет скорее о мировоззрении людей, населявших прошлое. О том, как они понимали мир вокруг себя, об их отношении к жизни и смерти, написанных пусть и не с прописных букв, но понимаемых, словно написаны с прописных, их мыслях о Боге.

Книга охватывает период с XI по XV век. Автор прослеживает изменения, происходившие в быту и в умах человеческих, от года одна тысяча, когда в Западной Европе не существовало и подобия государства. Население голодало, кормясь более охотой и собирательством, чем земледелием, а кругом царила «неистребимая дикость». И в хижинах, и в рыцарских замках думали лишь о самых простых телесных потребностях. Хранителями культуры, наследниками культуры распавшейся Римской империи были монахи, люди, замаливавшие грехи всего бренного мира, подверженного тлению.

Вот что рассказывается о жизни общины монахов, ушедших от мира, живших замкнуто, дабы оградить мир от зла, приблизить освобожденные от телесных уз и грядущее воскресение: «...монахи по восемь часов в день распевали молитвы... Григорианский хорал пелся мужскими сильными голосами, это была воинственная песнь, выкрикиваемая монахами, этими воинами [христовыми], в лицо сатанинскому воинству... Пение, но также и танец: литургия развертывалась в виде очень медленной, величавой процессии вдоль нефа, вдоль галереи и хоров, вокруг жертвенного камня, среди камней образующих стены, под каменным же сводом». Сама архитектура монастыря выражала замкнутость и непоколебимость общины: толстые каменные стены, ограниченные пространства, пропорции которых подчинены сложным и простым сочетаниям чисел, ибо математику почитали за царицу наук.

В XII веке с развитием аграрного производства и торговли, происходит быстрое развитие культуры и рождается уверенность, что «взаимоотношения с Богом являются личным делом каждого». Изменяется, соответственно, взгляд на мир. Нет уже убежденности в том, что мир обречен. «Бог есть свет», - так утверждали новые теологи, и этим светом пронизано искусство XII века, поэтому в храмах основной архитектурной деталью становится окно.

Все лепится одно к одному, начиная с человеческого, с телесного, и воспроизводясь, возносясь и отодвигаясь ввысь и далее, занимая пространство вокруг. Городские церкви, где служат епископы, начали организовывать школы, которые привлекали к себе лучшие умы, ведь, в отличие от монастырей, они были открыты миру.

Думаю, что многие из нас, слабо знающих историю, при упоминании XIII века вспоминают Франциска Ассизского и по имени его названный церковный орден, но одновременно жил и проповедовал святой Доминик, также давший начало новому ордену: «...доминиканцы были интеллектуалами, схоластами, аналитиками, они обращались к разуму - в то время как францисканцы апеллировали к сопереживанию и той совершенной радости, которую оно рождает. [...] ...они превратили христианство в нечто такое, чем оно никогда не было - в народную религию».

Автор прекрасно, хоть и в немногих словах, показывает, как происходит становление монархии и выдвижение столь замечательных людей, как Людовик Святой (погибший смертью мученика в Иерусалиме), император Фридрих II (именно он желал знать, на каком языке заговорят младенцы у немых кормилиц), и как одновременно происходило сосредоточение гигантской власти в руках папства. Как шло взаимопроникновение культур. Как под натиском готического, то бишь «французского» стиля менялись архитектура, скульптура и живопись Италии, Испании, Британии и некоторых областей Франции. И как, соответственно, искусство влияло на расширение торговых связей, завоевания и наследие классической древности. Хотя не следует забывать, что пока сохраняется подчиненность искусства религии. Пожалуй, вне церкви, искусства еще нет, но при взаимном обогащении, взаимопроникновении культур, рождается более земное, более близкое мирским чувствам искусство, которое не просто служит инструментом, орудием в достижении некой цели, но радует глаз, призывает помнить о мире вокруг.

Тем более, окружающий мир словно напоминал людям о себе, заставлял всегда помнить, что человек еще слишком слаб и подвластен воздействиям. Так в 1348 году в Европу пришла чума. «По мнению современников «черная смерть» унесла треть населения Европы». Это один из крупнейших переломов западноевропейской истории. Эпидемия, вспышки которой длились пятьдесят или даже шестьдесят лет, изменили человеческое мировоззрение. Люди увидели не просто смерть, - смертей, публичных казней и пыток тогда доставало - люди увидели смерть внезапную и неотвратимую, не щадящую ни грешного, ни праведного. «В искусство внезапно ворвались несхожие мотивы - мрачный интерес к смерти и тяга к развлекательности. [...] ...Ассизские сцены распятия трагичны, они взывают к состраданию, являя взору мучимую пытками плоть. После эпидемии эта плоть скорее отдает мертвечиной всем видом своего разложения и своим оскалом смерти подталкивая к погоне за радостями жизни».

И вот в XV веке мир охватывает жажда роскоши, это время развития куртуазного мировоззрения и куртуазного искусства. Люди стараются окружить себя изящными вещами, пируют и веселятся. Но поразительно, чем больше веселились дамы и рыцари, тем более истово они молились затем в уединении. Если два-три столетия назад построить собор было дело всенародным - гигантские строения возводились за 20-30 лет - теперь искусство служит целям скорее личным: так личным делом становится спасение, так развивается понятие об индивидуальности, так на семейной гробнице стараются создать как можно более похожее портретное изображение погребенного, чтобы донести до Страшного Суда черты лица индивидуума. Бог, которому не совсем верят, сможет ли он запомнить лицо человека, чтобы затем воскресить его, это Бог сам нуждающийся в отдыхе, в запоминании облика, ибо наступит время, скоро ли нет, и он тоже уйдет, как уходят поколения за поколениями. И в это время - словно в замещение Божества, что тоже теперь вещь знакомая, приходит искусство, искусство не только для богатых. В обиход простого люда оно входит в виде книжечек с картинками, изображающими жизненный путь Иисуса, Святых мучеников, сцен из Ветхого завета.

Так когда же кончились Средние века? Автор считает, что это вопрос бессмысленный: «...Европа была крайне разделена и в разных ее частях время текло неоднородно: в Тоскане средние века могли закончиться пять или шесть поколений тому назад, в то время как Нюрнберг или Упсала оставались полностью погруженными в средневековье. Этот вопрос не имеет смысла в особенности еще и потому, что Средневековье, которое само представляло собой цепь сменявших друг друга периодов возрождения, потонуло в последнем, великом Возрождении, начавшемся в XV веке в Италии».

Обязательно ли соглашаться с утверждениями ученых? Кто-то решит, что средневековье не кончилось или грядет новое, уж очень знакомыми кажутся документы, сопровождающие авторский текст. И при том всегда есть надежда, что в конце концов все же вспыхнет и воссияет божественный свет.

Журнал «Октябрь» 1991