Песни фашистского плена

 В идеологии тоталитаризма изначально заложена несправедливость: неравенство, разделение граждан собственной страны и всего мира - то ли на классы, то ли на расы, то ли по вере. В этом смысле перед судом истории советские, фашистские и фундаменталистские режимы, принципиально отвергающие права человека, равны во всем. ГУЛАГ - непременный спутник всякой тоталитарн
ой системы. Где-то он был чуть помягче, где-то зверствовал без всяких  сдерживающих начал. Суть же его одна: насилие. Лагеря смерти в годы Отечественной войны, где проводилось массовое уничтожение евреев, цыган, других неугодных нацистам народов, советских военнопленных, так называемые трудовые лагеря, массовый вывоз на работу в Германию миллионов русских, украинских, белорусских девушек и юношей - всего лишь частный случай, эпизод истории мирового тоталитаризма. Были хозяева-звери, тиранившие своих рабов, случалось слышать и о порядочных, добрых немцах, сочувствовавших, помогавших людям, лишенным дома и родины. Однако ни одной песни о добрых немцах (как, впрочем, и о добрых помещиках, хотя и такие были) не сложено. Фольклор - слишком широкое обобщение действительности, чтобы останавливаться на единичном. Фольклор всегда говорит о явлении Именно поэтому в песнях фашистской неволи, зачастую фиксирующих мельчайшие детали быта, редко видны отдельные фигуры палачей и мучителей. В большинстве случаев из них вся ненависть авторов и певцов направлена на систему, на фашизм, а не на отдельных фашистов. Песни фашистской неволи по содержанию можно разделить на две основные группы: песни военнопленных и песни девушек, угнанных в Германию. Большинство публикуемых текстов записаны мной по следам событий, в 1946-1976 гг., преимущественно в районах Новгородской, Ленинградской и Псковской областей, подвергшихся оккупации. Исполняли их, вспоминали те, кто сам пережил трагедию войны - недавние полонянки, солдаты, свидетели и жертвы фашистского нашествия. Песни эти, по моим наблюдениям, и сегодня остаются почти исключительно достоянием военного поколения. Впрочем, пока оно не окончательно ушло из жизни, есть надежда, что его репертуар успеют перенять дети и внуки. В отличие от традиционных песен, всегда имеющих локальные черты, лагерное творчество не приурочено к какой-либо территории. Записанное на Псковщине или в Сибири, оно не может считаться псковским или сибирским. Стилистка песен фашистских лагерей - по большей части та же, что и песен советского ГУЛАГа: стилистика жестокого романса, близкой к нему блатной песни. Часто это перетекстовки на известные мелодии советских массовых песен. Сочинялись и стихи, именно как стихотворные произведения, без расчета на мелодию (См. N 5, 6). Такие стихи пересылались в письмах (из Германии домой разрешалось отправить одно письмо в месяц), их переписывали друг у друга солагерники. Иногда бывал известен подлинный или вымышленный автор того или иного стиха. Но в целом это творчество близко к народному искусству и своим содержанием, и анонимностью, и способом распространения (не через посредство книги или школы). Точнее, это письменный фольклор, подобный альбомным стихам, стихотворным подписям к фотографиям, формулам зачина и окончания писем и т.п. Стихотворные послания ориентируются на среднюю советскую поэзию, на лексику и штампы официальной пропаганды. Нелегкая, но все-таки привычная домашняя довоенная жизнь в сравнению с голодом, холодом и решетками фашистских бараков видится людям прекрасной, искренне идеализируется. Характерны для этих песен и подлинные патриотические чувства.
 

1.  Крутится, вертится пленный наш брат,
Где он ни сунется - всюду солдат.

Там за колючей стеной в лагерях
Крутится вертится все же он зря.

Где ж эта улица, где ж этот дом,
Где ж эта девушка, что был влюблен?

В милой далекой родной стороне
Плачет и думает лишь обо мне.

Немножко обстиран, немножко обмыт,
Полуголодный и полусыт,

Немцам работаешь ты за харчи
С раннего утра до поздней зари.
Я бы хотел и не есть и не пить -
Только скорее отсюда уйти.

Но удерешь из одних лагерей,
Много открыто в другие дверей.

Вот наконец я удрал с лагерей,
Много шатается пленных людей,

Крутится, вертится за семерых -
Лишь бы до дому добраться в живых.
Крутится, вертится думка одна:
Скоро ли кончится эта война?

Многим, быть может, конца не дождать,
Многим мамашам сынков не видать.
 

2.  Далеко от родимой сторонки,
На чужой и нерусской земле,
Живет пленный - измученный, тощий,
Ожидая рассвета во мгле.

Идет время голодное грустно,
День проходит с угрюмой тоской.
На свободе расскажут вам устно,
Сколько пленных "ушло на покой".

Шли одной мы с тобою дорогой,
День и ночь под охраною шли.
Грабежи и побои конвоев
Не в силах забыть будем мы.

За людей нас тогда не считали:
Что им стоил наш русский народ!
Где бы слово - там пулю пускали,
Говоря: "Пусть собака умрет!"

Помню, как, изнуренный от раны,
На пути к лагерям ты ослаб.
Умирать было слишком бы рано,
Но вперед продвигался этап.

От рядов отставал и стал падать,
Конвоиры прикладами гнали.
Конвоир уходил - приходили друзья
И для помощи под руки брали.

Вот в пути ты последние силы отдал,
Твои ноги тебя не держали.
Конвоиры пришли и знакомых твоих
Всех штыком от тебя отогнали.

Каждый немец тогда над тобою стоял,
Нам казался кровавым магнатом.
Тебя били, штыками кололи, смеясь:
"Рус, капут!" и "Москау занята!"

Так спи же, товарищ, сном вечным теперь,
Тебе уже больше не встать.
За каждой беседой, в тоске и веселье,
Мы будем тебя вспоминать.

Вырастут дети и спросят мамашу:
"Скажи, где наш родный отец?"
А мать отвернется, слезами зальется
И скажет им верный ответ.

В семейной тоске для семьи и детишек
Немалые годы пройдут.
Жена позабудет, другого полюбит,
А дети отца не найдут.
 

3. К матери

Где ты, мать, и помнишь ли ты сына,
Что тою крепко был любим?
Я живу, но жизнь моя разбита,
Одинока, нищенски-горька.

Помнишь, мать, как ты благословляла
В бой меня за родину свою?
Помнишь ли, как ты тогда сказала:
"Ты умрешь, и я тогда умру!"

Долго мы с врагом упорно бились,
Не хватило сил прорвать кольца.
Немцы черной силой навалились,
И тогда связали молодца.

Поклонись земле, холмам могильным.
Здесь нас, мама, тысячи лежат.
Знай, в одном из них холме могильном
И твой сын лежит.
 

4.  Здравствуй, мать, прими письмо от сына.
Пишет сын тебе издалека,
Чуть ли не из самого Берлина.
Жизнь в плену несладка и горька.

Вспомни, мать, как я играл на сцене,
Веселил рабочий весь народ,
А ты часто поздно вечерами
Ожидала сына у ворот.

Завезли в края меня чужие
И мундир солдата мне дали',
И разбили жизнь мне молодую,
Разлучили, маменька, с тобой.

На работу водят нас далеко,
И работу трудную дают.
С нами обращаются жестоко,
Все ругают, даже часто бьют.

А еще дают нам очень мало,
Что-нибудь, лишь только прокормись.
А еще чего недоставало -
У людей приходится просить.

Так из хаты в хату я скитаюсь
И поесть чего-нибудь прошу,
Что дают, и этим я питаюсь.
Вот, мамаша, правду я пишу.

Только ночь на землю опустилась,
Самолеты, как пчелиный рой.
Где ни глянь - кругом все задымилось,
И дома равняются с землей.
 

5.  Раскинулся лагерь широко,
И сеток не видно конца.
Товарищ, мы едем далеко -
В немецко-чужие края.

Сижу в котловане, в большой глубине,
Сижу я, судьбу проклиная.
Я пленно-советский в немецкой стране
Тюремную жизнь начинаю.
Нагайки и пули здесь были в ходу,
Они нас кормили и грели
В дождливые ночи, промокши насквозь,
Сидя без сапог и шинели.

Однажды был <cлово неясно> котлован,
Лошадка к нам в руки попала.
Упала лошадка с большой высоты
И вмиг по кусочку пропала.
Как хищные звери, терзали коня,
Топтали друг друга ногами.
И что получилось у нас в темноте!
Ракеты над нами сверкали.

Прощайте, родные, прощайте, друзья!
К победе мы вас призываем,
Мы счастья желаем вам всем, старикам,
И с этим сейчас умираем.
 

6.  Далеко от балтийского края
Шлю тебе я, мамаша, привет.
Как живешь ты, моя дорогая,
Напиши поскорее ответ.
Я живу близ Балтийского моря,
Где проходит дорога на юг,
Я живу при нужде и при горе,
Строю новый для немцев уют.

Нам дается баланда мучная,
Три крупинки идут чередой.
Поедаем за ложкою ложка
И выходим - желудок пустой.

Чай немецкий дается несладкий,
Хлеба дают двести грамм.
Выпиваем за кружкою кружка
И спешим на работу к часам.

На работу выходим голодны,
А патруль уж стоит налицо.
Мы дрожим от цыганского пота,
А мы сами не знаем за что.

Нам работа дана неплохая,
На минуту нельзя опоздать.
Подымаем тяжелые бревна,
Проклинаем немецкую власть.

Ах ты маменька, мама родная,
Долго будет все это вот так?
"Что же сделаешь, дочь дорогая,
Перетерпим все муки и ад!"
А наутро, с зарей, на рассвете
Прилетает соколик родной.
Он бросает стальные конфеты,
Поздравляет он с ранней порой.
 

7. Прошло войны уже три года,
Нас угоняют в далекие края.
Ты остался на родной сторонке,
В страну чужую уезжаю я.

Не придется больше нам встречаться,
По широким улицам гулять.
И не будет ветер вдоль дороги
Наши звонкие песни развевать.

Стану я пред утренней зарею,
Громко крикну, чтоб услышал ты:
"До свиданья, миленький дружочек,
Здесь остались только лишь мечты!"

Свистнул поезд, тронулись вагоны.
Мимо окон промелькнул вокзал.
Мы простились с лесом и полями,
А глаза наполнились слезам.
Но придет конец военной битве,
Может, встретимся опять с тобой.
А из этих из краев далеких
Будем стремиться к стороне родной.

Жизнь пойдет и весело, и звонко,
С каждым днем уверенно спеша.
Не променяем мы свою сторонку
На богатый хутор латыша!
 
 
 
 

8. За решеткой

Сколько песен пропел я, родные,
Сколько раз убегал среди дня.
Но ограда, вот эта ограда
Преградила впервые меня.

О, родная моя Украина,
Золотые мои вы поля!
Если были б хоть малые крылья,
Улетел бы отсюдова я.
Эх, родные мои дорогие,
На кого обменял же я вас.
Эх, на эти решетки стальные,
Что меня окружают сейчас.
Как мне жаль, дорогие товарищи,
Жизнь свою, но, конечно, и вас!
Она у нас ведь только начата,
Но германцы порвали зараз.

И с горем сейчас под замочком
Вспоминаем о прошлых деньках,
Как гуляли когда-то в садочках...
А сейчас мы сидим взапертях.
 

9. На улице Субоч два дома стоят,
Два дома еврейские были.
Теперь там советские люди сидят,
Евреев в могилы зарыли.

Там тесные комнаты полны людей,
Людей изнуренных, голодных,
Там есть старики, много малых детей
В сырых комнатушках холодных.

Стоят часовые вокруг тех домов,
Их лица суровы и строги -
Они охраняют там злейших врагов
В домах тех высоких, убогих.

Сидишь и не знаешь, что там тебя ждет:
Могила, тюрьма или голод.
А зимнее время идет и идет,
День каждый их мучат холод.

И не было дня, чтобы сытно поел,
Почти каждый день голодаешь.
Хоть черствую корочку хлеба бы съел,
Но где ее взять, ты не знаешь
Сидишь, вспоминаешь про мать, про отца,
Которых в живых, может, нету,
А слезы бегут потихоньку с лица,
Возврата уж к прежнему нету.
 

10. Вильно, Субоч, тридцать семь,
Суровые, мрачные зданья.
Навеки запомнятся всем
Эти муки и эти страданья.

За людей нас совсем не считают,
И согнали всех вместе, как скот.
Но они никогда не сломают -
Мы ведь русский, советский народ!

Придет время, и снова вернется
Золотая пора для всех нас,
Не одной муженек улыбнется,
Слезы радости брызнут из глаз.

Ну, а если кому судьба злая
Весть печальную преподнесет -
Как коварная, жуткая мина,
Все надежды вконец разнесет.
 
 

11. Субоч, Субоч, проклятая крепость,
В этой крепости мучаюсь я.
Оторвали от жителей мира,
Как преступницу держат меня.

Выйдешь в город, тебя проверяют:
Кто такая и где ты живешь?
- Я на Субоч живу! - отвечаю.
- Твой людимас! Куда ты идешь?

А потом на Лукишки сажают
И припишут тебе шпионаж.
А за что - и сама ты не знаешь,
Никому ты ответа не дашь.

А недавно совсем, пред войною,
Он - литовец, я - русская шла,
И гордился он дружбой такою,
А теперь ненавидит меня.

Субоч, Субоч, проклятая крепость,
В этой крепости мучаюсь я.
Я родилась в Советском Союзе,
Ах, зачем я попала сюда.
 

12. Ах, зачем эти горы высоки,
Что украли Восток голубой,
Ах, зачем эти страны далеки
Разлучили нас, милый, с тобой?

На Востоке жила, процветала
И не знала ни горя, ни слез,
Но судьба надо мной надсмеялась:
Один транспорт на Запад увез.

Запад, Запад, стальные решетки,
Запад, Запад, концлагерь, тюрьма.
О, зачем я на Запад попала,
О, зачем так несчастлива я.

Куда выйду - все люди чужие,
Этот злой ненавистный народ.
Я сижу за железной решеткой,
Не пускают меня из ворот.

Почему меня все презирают,
Что ношу синий "Ост" на груди?
Они, твари, того ведь не знают,
Что их ждет на впереди на пути.
Не страшат меня ваши законы
По теперешней жизни моей,
Не боюся я ваших законов,
Мне на родине жить веселей!

Отворите окно, отворите,
Дайте крылья на волю слетать!
Еще раз на свободу пустите,
Не могу я здесь больше сидеть!

Я умру на германской постели,
Похоронят меня как-нибудь.
И никто надо мной не заплачет,
И родные ко мне не придут.
 
 

Примечания

 1. Записано от Е.Г.Михалевой, 40 лет, в д. Остров Гатчинского района Ленинградской области в 1957 г. Елена Георгиевна была узницей лагеря в Нордхайме (Западная Германия). Отношение нацистов к народам оккупированной Европы в точности соответствует ее рассказу: на чердаке размещались французские военнопленные, на втором этаже - поляки, внизу - свиньи, а сбоку - мы, русские.
 2. Записала по моей просьбе рижанка Ариадна Иоганновна Баева,60 лет, в 1962 г. (ее тексты прослушивались и переправлялись в 1975 г. в Ленинграде). В самом начале войны ее с дочерью как жену советского офицера вместе с семьями других военнослужащих фашисты захватили в военном городке в Литве и собрали в Вильнюсе, на ул. Субоч. Жены офицеров побывали во многих лагерях; война закончилась для них в Эльзасе. В приписке к этому тексту сказано: "Лагерь военнопленных Моосбург. Автор неизвестен. Песни дает бывший летчик Михалевич - в/пленный". Под текстом подпись-псевдоним: "Тимур".
 3. Записано от А.Баевой в 1962 г. В 1975 г. при повторном прослушивании два последних стиха первой строфы вспомнила ее дочь Ида.
 4. Записано от пастуха Павла Ивановича Нестерова, 39 лет, в 1965 г., в д.Костелево Белебелковского района Новгородской области. Вар. пятой строфы: "...Что-нибудь, лишь только не умри".
 5. Записано от П.И.Нестерова в 1965 г.
 6. Записано от группы женщин в д.Печково Лужского района Ленинградской области в 1966 г. Пели в концлагерях на территории Прибалтики. Ср. начало гулаговской песни: "Я живу близ Охотского моря, Строю новый стране городок, Я не знаю тоски и ни горя..."
 7. Записано от Марии Васильевны Даниловой, 74 лет, в пос. Шапки Ленин градской области. Пели в 1944 г. жители Ленинградской области, угнанные немцами в Латвию. Вариант заключительной строки: "На проклятый хутор латыша".
 8. Листок из альбома неизвестной девушки. Привезен из поездки в д.Заозерье Белебелковского района Новгородской области в 1947 г.
 9. Записано от А.Баевой и ее дочери Иды в 1962 г. Исполнялась на мотив песни "Раскинулось море широко" в лагере на ул. Субоч, Вильнюс, в 1941 г.
 10. Записано от А.Баевой и ее дочери Иды в 1975 г. Исполнялось на мотив песни "Я живу близ Балтийского моря". Предполагаемый автор N 14 b 15 - Владимир Воронов (или Леонид Воронин, по версии 1975 года).
 11. Записано от И. и А.Баевых в 1975 г. Людимас (лит.) - документ. Лукишки - тюрьма в Вильнюсе. Вар.: "А потом за решетку сажают"; "А теперь презирает меня"; начало заключительной строфы позднее было исправлено: "Запад, Запад - коварные люди, Запад, Запад - холодные сердца"... Из пояснений: "Говорили, сложил Воронов, подросток 16-17 лет, сын офицера". Сомнительно, чтобы неопытный автор сумел бы так естественно говорить от лица женщины. Пелось на мотив блатной песни "Перебиты, поломаны крылья."
 12. Записано от Е.Г.Михалевой в 1957 г. "Ост" - нагрудный знак восточного рабочего (остарбайтер), каждое двустишие повторяется.