Смоленский музыкально-этнографический сборник. Том 1. Календарные обряды и песни. М., Индрик. 2003.

 178

Нечистая сила и охранные действия. Поверья о разгуле нечистой силы в Чистый четверг и связанные с ними апотропеические обряды и магические практики чрезвычайно развиты на всей территории Смоленщины. В атом отношении Чистый четверг в смоленском народном календаре сопоставим лишь с днём Ивана Купалы. «Колдунов было — до клепа\! Было много... Под Чистый чатверьг вот аны собираюца. Была (это моя бабушка рассказывала) там иде-то ня ёлка, а сосна. И вот аны на сосну вси собираюца тама, колдуны. А тада хозяин там над ими: „Ты ляти в тот сторону, ты ляти в тот сторону!" У%сих поразошлёть. И тада уже на рассвете он их собираеть: „Ну, хто йде что учудив?" Хто ставив бывало. Моя бабушка ставила страшную свечку. Ходила в Страсти (раньше были), страшну\ю свечку в варотах поставить. Адин колдун говорить: „Я всю свечку перягрыз, а всё равно в хлев ня влез". Да-да, на Чистый чатверьг. А там хто их знаеть...» (Крд. Шокино (Приселье)).

Особенно популярны поверья об оборотничестве ведьм и их способности «отымать молоко» у коров. «Бывало, колдовство было на Чистый четверг. Тогда во говорили, что ведьмы на колесницах ездють. Боялися... И говорить, даже некоторые такие до\кари, что у соседней корове как-то молоко даже отнимали. Ну, у нас этого не случалось, но всякие разговоры были» (Рсл. Лесники)); «Чистый четверг положено колдувать. Разные премудры делали... Этот день колдуны (такие женщины были) творили, на перекрёстки что-то носили. Бабы з ведром бегали, росу сгребали ў доёнку, молоко отымали у других коров» (Зпд. Ильино); «Я вот тоже так чуда, что если она калдуньня, то в Чистый чатверьг выйдеть с во\баротьтю - расу сабираеть, чтоб малако всё к ей тякло б. Вобаротью тэй махаеть па расе, па траве, как будто ту расу смахываеть, каб малако к ей палило\сь. Ай, прости Господи!» (Елн. Гарестово (Бобровичи)).

179

Чистый четверг считался на Смоленщине временем, когда можно было «распознать» ведьму. Для этого «глядели ведьму», залезая на крышу дома, на печную трубу, совершали особые действия в бане, следовали определённым предписаниям. «А на Чистый чатверьг у%сё мыли, и трубы чистили... Ужо грех и стирать: ў пятницу ничо\го, а всё в Чистый чатверьг... Надо рано утром лезть чистить трубу: влезть на трубу и будешь видеть, где какой колдун идет Кто, мол, колдун» (Елн, Гарестово (Бобровичи)); «Баню ночью топили. Как-то ведьму глядели. Борону делали. Это я уж не знаю. У нас тут старуха живёть горбатая черяз двор. Та, бывало, придёть ко мне, всё рассказываеть: как топили баню, плели борону и потом как-то гукали ведьму — кто колдувал» (Шмч. Шибнево (Вежники)); «И в Чистый четверг нельзя никому ничего давать, вообще по хозяйству. Ну, а мене мачеха так учила: „Ў Чистый четверг давай всё, кто что попросить. Не отказывай никому, отказывать нельзя. Но только — ежели пришёл до тебя человек с чистой душой, по-честному..." Ну, вот я не ошушшаю Чистый четверг или чтой-то: ну, нет у меня етого, я и побежала к вам... „Ты, — говорить, — дай, с душой давай, только положи на стол, не в руку, ни в коем случае — положи на стол. Пришла она по-честному, она и со стола возьмёть. Ежели пришла яна не о правде, пришла чтой-то тебе навредить, она ни в коем случае со стола не возьмёть. Пришла она к тебе, а ты ей сказала, что „погоди, есть у меня, щас дам, токо положь на стол. Она, — говорить, — у жисть не возьмёть, и так пойдёть..." Если пришла ты с доброй душой, то взяла и пошла. Значить, ты добрый человек. Ты попросила, я тебе дала — положила на стол, ты не взяла и пошла. Какая же ты приходила ко мне, зачем ты приходила? Вот уже и готово» (Дхв. Велисто).

Представлениями об активности в Чистый четверг нечистой силы вызваны действия охраняющей направленности, такие как «замыкание коров», «замыкание хлевов», обсыпание дворов маком, начертание на дверях крестов, свидетельства о которых носят на Смоленщине массовый характер. «Коров замыкали, чтоб ведьма молока не отыбра\ла (раньше ж ведьмы были, могли кулдувать). Ну, ежели не замкнёшь — она молоко отберёть. Просто верёвку вешають и замок, и ключом замыкають... Перяд четвяргом обойдём [посыпем мак вокруг коров]. Пока, говорить, ведьма мак этот собярёть — и до коровы не дойдеть» (Мнс. Скоблянка (Жуково)); «Раньше говорили, [в Чистый четверг] колдуны ходять. Не спять ночью: замыкають хлявы» (Дхв. Барок (Большое Береснево)); «В Чистый четверг колдунов выгоняли: ходили, обсыпали маком [хлевы], дворы обсыпали кругом» (Дхв. Барок (Большое Береснево)); «Мак на крышу ставять: в баночку, да на крышу поставять. А тады наутро надо обсыпать вокруг двора, чтоб не  колдовал никто ничаго. Ходишь и говоришь:

Чтобы моего маку никто не подобрал,

Чтобы моего добра никто не отобрал.

Как маку никто не подбярёть,

Так моего добра никто не отберёть» (Влж. Городище);

«У Чистый четверг, говорят, колдуны бегают. Да, в Чистый четверг. Ну, вот — двери... Кресты ставят на дверях [те], которые боятся колдунов. Ну, такие прибаютки» (Ярц, Капыревщина).

Поскольку наиболее опасным считалось тёмное время, то даже ночное мытьё в бане могло осмысляться как оберег от ведьм: «А в Чистый четверг баню топим, чтоб обязательно ночью мыться. Это уже у нас положено так. Да, ночью мыться положе(180)но. Кто ж у деревне с баней, так вот топют ночью бани: стерягут. Говорют, чтоб ведьма не приходила» (Рсл. Андреевка (Жарынь)).

Уникальна информация из д. Евсеевка (Борки) Демидовского района об «объезде» огорода на кочерге, который можно оценить как защитное действие от крота: «В Чистый четверьг на кочарьге ездили!!! Ну, и тоже так во — на кочарьге ездили по огороду, чтоб крот не копав огород: „Крот-крот, не копай мой огород! Когда будешь копать — я тебя кочарьгой буду бить!"»

Аналогичным является и обряд приглашения медведя «на кисель» (ср. с гуканием Мороза в святки), записанный в с Крапивна Рославльского района: «Понесём мы этот кисель:

Медведь, медведь, иди кисель есть!

Не ходи в наш овёс, у гречиху, у рожь!

Не ешь наш овёс, не ломай рожь, гречиху не топчи!

А иди кисель есть к нам!

И тогда уходим, а кисель оставляем в етом сарае».

Среди материалов имеется также единичное свидетельство из Демидовского района, что в Чистый четверг совершались действия, предохраняющие от грозы: «Как дровы колешь, его надо кидать на крышу, осколочки еты. Чтоб грозой не попало уже в квартиру. Ето всё в Чистый четверг» (Дмд. Евсеевка (Борки)).

Напротив, очень популярными в смоленском регионе являются представления о магических свойствах четверговых яиц - их способности предотвращать, останавливать пожар. Специально сваренные и окрашенные в Чистый четверг яйца хранили «за Богами» (в святом углу) до Вознесения и ценили не менее, чем пасхальные: «Ещё в Чистый четверг три яйца варили, некрашеных. Потом их в первый день едят на Пасху. У некоторых было, даже крашеное яйцо ня ели, а только вот это» (Рсл. Крапивна); «(А пасхальное яйцо оставляют?) Оставляють чисточетьвярьговское. Это - от пожара. И когда у кого скот - когда выгоняють ў поля, то обходють скот с этим яичком. И тада чичточетьвярьговское яичко ложуть за Боженьку. И оно высохнеть и никада не испортится. И говорять, что пожар не начнётся, если будеть это яйцо за Боженьком лежать, то пожар ни разу ня будеть. (А его красят?) Да, покрасять обязательно. То вот мы варим в субботу обычно к Пасхе, а это четьвярьговские. (Одно?) Ну, одно сваришь для скота, это обходишь, а это как положишь за Боженьку, так оно и ляжить. И вот высохнеть как пёрышко и будеть лежать и не протухаеть» (Ярц. Исаково); «Чистый четверг? Четьверьговские яйца берегли! Говорять, что, когда вот пожар раньше был, этими четьверьговскими яйцами обходили этот пожар - вроде он тогда затихал...» (Ярц. Капыревщина).

338

Русалки

Кривая неделя. Повсюду в Смоленской области тот отрезок календарного года, в течение которого совершались духовские обряды, осознавался как особое, чрезвычайно опасное для человека время. Эти представления отразились в таких названиях духовской недели, как Кривая[1], Святая, Русальная (хрононим известен на севе(339)ро-западе региона), Боговы дни. Особенно опасным в этот период считалось полуденное время — святые полдни\ (полни\), когда запрещалось шить, латать (ла\пить), прибивать, тесать, крутить веретеном, городить, стирать, заниматься огородными работами и т. п. Эти запреты были особенно актуальными для тех семей, где ждали появления ребенка или приплода домашнего скота и птицы. Нарушение запретов влекло за собой рождение уродливых детей или скотины, искривление растений и т.д. О подобных случаях, а также о рецептах избавления, если это возможно, от случившегося несчастья рассказывают в каждой деревне.

«На эту русальную неделю и до сих пор мы ничё такого не делаем. Нельзя гнуть, нельзя там тесать на эту неделю. А если даже что сделал, дак раньше тогда изгороди были лозой перепле\тены, значит, рассекают эти три ко\ла, изгородь. Это чтоб ничё не случилось со скотом. Это к скоту отношение имеет» (Рдн. Приволье); «Шшиталось эта русальная неделя полднями грех было делать. И его были хва\кты. Женщина была в положении... А мужик её грабли делав, насаживал зубьи в граблях. А йна вышла и гаворить: „Лёвка! Что ты делаишь! Это Русальная няделя, на што ты займа\ешься этым делом!" Ну и всё. И родился в яе ма\лец шастипалый. Да, шастой пальчик был коло мизинца на обоих руках. Зубьи как он насаживал, так шесть пальцев урадився малец. Вот полднями грех было работать... Яшшо ей не надо было говорить. Поправлять. Могло б и не случицца его» (Дхв. Савино); «ривая неделя — от Духа и до друга воскрясенья. Г-рить, ничаго не делають у пални\, во с двенадцати и до трёх ничаво не делають. Тада, г-рить, што-нибудь будить. Один... загораживал у самые у пални, загораживал згародку, а матка яво и гаво\рить старуха: „Ермолай! Ну на што ты гародишь згародку! Ну Кривая ж няделя, а в тябе жёнка в положении! Родица ребёнок какой-нибудь плохой". А ён загораживал згародку, вбивал колики и так заплетал их. И радився мальчик — на ногах усе пальчики сплевши. О так прямо перевязаны!» (Крс. Скворцы (Лонница)); «Перед Духом Кривая неделя. Ну и нельзя было престь. Вот престь вообще на самопрядку ни Боже тебе! Вот шить там что... Если вот, примерно, Кривая неделя, человек узял да чтой-то сделал — яму не пройдёть это дело. Что-нибудь у скотине или у самого что-нибудь заболеть» (Рсл. Колпино (Богданово)); «Как после Духа — капусту не содють, а то, говорят, кривая будеть. После Духа это называеца Кривая. Вот капусту кто пасодить, значить она покривица, не примаеца. Да вообще — нельзя! Две недели после Троицы нельзя стирать. Не-не! Не стирають! Нельзя капусту садить, и грядово\е никакое нельзя садить после Духа вот эту неделю. Кривая неделя» (Пчн. Шмаково); «Кривая его возле Духа. До заговин ето Кривая неделя. Духовская неделя - это Кривая неделя. Примерно вот на эту неделю, на духовску\ю или называется как она — Кривая и ни в коем случае ничаго нельзя делать, особенно беременным» (Пчн. Навины); «[На Кривую неделю] квакуху цыплят уводить пасодишь. Раньше пасодишь, а уводица-то на этой неделе. Были: то кривоногий, то дю\бку как он на бок звернеть — кривой рот» (Пчн. Макрятино (Княжое)).

 Русалки. По мнению информантов опасность данного периода в очень большой степени обусловлена активностью русалок - характерного троицкого персонажа в мифологии восточных славян. В некоторых случаях считалось, что именно от русалок исходит угроза людям, нарушившим запреты, действующие в течение Кривой недели. Одним из наименований русалок — кривухи — жители смоленских деревень (340) объясняют и название Кривой недели. Помимо этого опасность представляют и встречи с русалками в таких локусах, как житное поле, река, лес, особенно завитые венки. Поэтому здесь широко распространены адресованные чаще всего детям запреты появляться в указанных местах. Практически повсеместно распространены поверья о встречах с русалками, в которых описывается их внешность, наиболее характерные черты поведения и проч.

«Духовская [неделя] уже пришла. Это уже после Духа — Кривая. Ну настерегаемся работать. Что, говорить, случица что в хозяйстве. Вот на Кривый нядели нельзя ходить пиряд Духом, нельзя ходить, раньше! ну тяперь жа не! Раньше было, что идеть человек, и с им рядом человек. Я, г-рить, иду — идеть женщина рядом со мной по лясу, рядом. Ну, там, говорили, домовая хозяйка какая-то. На духовской няделе. Раньше ж такии русалки были — я не знаю, то моя бабушка говорила. В лесе будеть сидеть на дереве, волосы длинныи... И вот полднями тада пиряд Духом нихто никуды не хадив по лесам. Я не видала такого, а бабушки говорили так. Качаеца она, г-рить, как всё равно у качки у какий» (Глн. Белый Холм); «Када на Духа завювали вянки одна женшына тут была-была в кумпании, тада взяла и пошла в лес. И, говорить, просто женшына, волосы вот так растрепаныи, и ина испугалась и пабегла уходить. Русалка... Колыхались [на венках]. Говорили, колыхались. Говорили, зашшекатывали людей. Кривая — она эта самая няделя! Потому крива, что русалки ходють. Вот Кривая. Бывало, на дятей скажуть; „Ня йдитя! а то русалки тама!" Дятей туда не пускали» (Глн. Болтутино); «Моя матка (ещё були мы дитями) дак бувало, рассказывала, что были [русалки]. Бувало, гаворить, узлезуть на дерево и качаюцца, да: „Куги\, куги\!" — етыя русалки. А какие йны — я вжо не скажу вам, я их не видала никада. А рассказ быв» (Шмч. Галеевка (Надейковичи)); «Вот ета после Духа была няделя, называлась Кривая няделя. Всё, бывало, старые старики приказывають, что: „Не хадитя в лес! Русалки ходють! По житу ходють, ловють, шшакочуть, зашшекачивають!"» (Рсл. Старое Сырокоренье); «Русалки как будто в жите лазили, воласы распустевши — нас пугали бывало, ну, старшие, дедушка там, бабушка, как будто русалки ужо. Если поймаеть — тогда шшакочеть ужо. Ну, детей пугали, а мы боялись» (Смл. Щекуны (Каспля)); «Говорили: „Не иди в жито — русалка выскочит!" Русалка в жите сидить. Русалки тольки в жите живуть. Во яна же выходить русалка на Купалинку. И сидить яна в жите до Купалинки. А Купалинка — тады яна выходить, русалка. А больше уже нету, русалок не вспоминав» (Рдн. Никонцы); «Вот мы сённи вянки завили — значит мы няделю эту не должны ни стирать, ничего. А то русалка спугаить! Йны будуть на венках катаца. Туды нельзя хадить, иде вянки завиты. Там будуть русалки танцувать, будут гулять русалки, под венками под тыми, под там вянком. Туды бывало нихто ня ходить. Одну няделю толька пабудит [русалка]. На одну няделю. А потом пропадает! Воласы растрепавши. Бывало, говорили: „Глядитя! Не ходйтя!" — пугали ж нас, чтоб не ходили мы туда. Йны воласы растрепавши, в адных рубашках, белыи такии страшныи» (Крд. Шокино (Приселье)); «Вот на Кривый неделе меж Духова дня и заговин — четверьг, на речку не ходили. Назывался Русалочин Великдень. Тада случалось всё. Это Русальная неделя, этот четверг назывался Русалочин Великдень. Русалка такая — ина щекотала; наподобие женщины, ну толька что женский у ней вид был, но она не женщина была. Она по хлебу бегала. Качалась она на берёзке. Видали, качалась на берёзке. Вот на етой неделе, вот как Духов день пройдетъ и до заговин, вот етту неделю никуда не ходили, боялись дети, (341) русалка что качаеца. Кривую ж качались но берёзках. Кривухи вон на берёзки лазили, русалки эты» (Рсл. Краишша); «Русалка — йна в жите, бывало» всё идём коло жита   боимся. А как кончаеца Русальница, мы, бывало, спрашиваем; „А где ж тяперь русалка?" — „А пошла русалка тяперь! никого не поймала! Пошла на своё место". А куды на своё место? ну обман... Да, пыймать может. Нам говорили, тогда замучаеть. Если пыймаеть - вы от яе не выскочитя. Она будить вас мучить, пока замучаетъ» (Смл. Марышки (Мамошки)); «Но ребят, бувало, пужаешь: русалка прийдеть вот с железными грудьми, даст табе сиську-ту, ты будешь сосать и памрешь!» (Рдн. Кляриново); «Бывало нас ругали за жито, кали пайдешь там, ну, патопчешь ета, что там, на Русальницу ж. Говорили, что русалок жа где бегали. Ну а нас, бывало, страшили. Русалки ходють, г-рить, по дереву лазють. Вы их ня видитя! Туда ни найдуть нихто. Вон расп\стють валасы, разденуть сваи сиськи — бувта\юца. Ну эта ж напужаисся ты, не пайдешь» (Смл. Лоино); «Мне одна старушка рассказывала. Раз пошли, говорит, мы в ягоды. Крычить рябёнок! и на лясине так во загнула прут и колышеца, и колышеца... Мы как спужались, говорит, как пабёгли домой! Приходим, говорим: „Мамонька! не набрали ягод! кто-то колышеца на суку и рябёнок крычить!" Яна гаворить: „А, детки! Надо было развязать что-нибудь, ти платочек дать! Ето русалка радила!" ...А русалки — это бываить после Духа. Няделя Русальная бываить. Бывало, мы боимся коло речки гулять на Русальной неделе. Ти холстинки, бывало, белим и боимся их белить» (Смл. Дубровка (Алолье)); «Это я ещё в девках была. На речке. Она на камне сидела, волосы мыла. Волосы длинные. А сама такая солидная женщина. И так мне: „Хади! Хади сюды поближе!" А я говорю: „Не, не скоро. Я сейчас пойду да камень, да камнем тебя!" И сейчас быстро она убралась. Волосы длинные-длинные. Тело белое, голая... И груди так, как вообще у женщины обыкновенной. Она уж манила меня к сябе. А я ж понимала. Матка говорила: „Нечего тут ходить, а то весна поймает!" Весна — это весна-веснуха, болезнь такая. Веснуха сушит человека. И будет сушить до того, как он умреть. Если только пользы нигде не найдёшь» (Влж. Логово).

В другой велижской деревне — Бобовая Лука (Городище), жители которой также считают русалку персонификацией болезни под названием веснуха, верили, что «веснуху» лечат с помощью троицкого венка, трижды «протягивая» сквозь него больного.

Показательны сообщения, указывающие на необходимость развить завитые ду-ховские венки. Это предписание мотивируется тем, что в противном случае русалки и дальше будут качаться на венках, всячески беспокоить человека и т. д. «Через ня-делю тады уже идешь, кидаешь вянок. В речку кидали! Если не пойдеть, говорят, то тогда ето русалки качаюца на етой, там же завито у берёзки. Качаюца! Обязательно надо сходить через неделю, чтоб это разделать! Вот, бывало, старые пугали нас: „Вот глядитя, если вы пайдётя да сделаитя вароты и потом не пайдетя развить, то будуть вам спать не давать русалки! Будуть стучаца и будуть кричать: „Кума! Ты чаго не пришла?"" Всё, бывало, нас старые пугали старики. Тяперь этого нет, тяперь отойшло всё» (Рсл. Жарынь).

Интересна следующая информация из Xиславичского района о том, что для русалок предназначалась еда, принесенная с собой к венкам: «У нас был бярезник, а так во кладбище было. Было такое поле жита. С одной стороны и с другей. Идуть — спякуть драчёны. Тады прыймаеть пара: ти малец с девкою, ти девка с девкою — та(342)кей делають вянок и прыймають эта три раза скрозь тый вянок. Ну и блины - это уже кидають русалкам. Полятить туды скрозь этый вянок» (Хсл. Суздалевка (Городище)). Вероятно, с этой же целью в другой деревне этого же района вешали на деревья яичницу: «На Духа собирались молодухи. Собирались, пойдуть в лес, вянки там завивать. Яешню жарють и там выпивали в лесе на Духа. Яешню жарють, а тады яйца етыи понавешають на ёлку. Гульня такая была» (Хсл. Суборовка (Черепово)).

 Семик. Только в Глинковском районе запрет на домашние работы, связанные с водой, был приурочен к Семику — дню поминовения утопленников — или к Перлепла\вной середе (Преполовению Пятидесятницы) и мотивировался тем, что в случае его нарушения в семье появится заливец, т. е. утопленник.

«Сямик-во в чатверьг. В воскресенье-во бывает Духа, а у чатверьг это Сямик. Нельзя мыть ничога — от заливцев. Нельзя на речку, нельзя мыть — нельзя ничо! Иначе у тваём доме у семье будет заливец. Или удавленник. Их поминают толька в чатверьг» (Глн. Яковлево (Новский)); «[Сямик] быв на сядьмый няделе. Ничаво не надо делать на Семика. Сямик это есть Сямик. Переплавная середа тоже бываить. Перяд Духом. На тую серядў мыть ничога нельзя — заливцы получаются» (Глн. Белый Холм); «Сямик — перяд Духом. Стирать нельзя, потому что у кого есть дети - могут заливацца. На Сямик — помин всем, которые заливцам, убивцам, служба бываить большая» (Глн. Болтутино).

 «Топтать русалку». На северо-западе Смоленщины, на стыке Демидовского,

Руднянского и Смоленского районов локализован особый троицкий обряд — топтать русалку, гонять русалку. Заключался он в следующем: всю троицкую неделю (она называется здесь Русальной) или в следующий за ней понедельник молодежь ходила возле жита или около реки с пением специальных русальных песен. К числу наиболее часто упоминаемых обрядовых действий этого дня относится катание по ржи, которое имеет продуцирующую функцию («штоб рожь хорошая была»). Ряжение в русалку участников обряда упоминается редко. Напомним, что основные действия духовского обрядового комплекса в местной традиции неизвестны.

«Топтали ж русалок ходили... Пели песни. Розыгры. Ето ж во, как заговины бывають после Духа, а тады в понедельник Розыгры. Ну тады, бувало, кругом жита ходишь и пе\ешь песню» (Рдн. Гари (Никонцы)); «Девушки, парни гуляють вечерами коло речки — от русалку, русалку топчуть» (Рдн. Кадомы (Стрелицы)); «Было Русальная неделя. Духа — потом и Русальная неделя. Ходили топтали русалку на Русальной нядели. В понеделок значит Духа-Тройца и тады начинаем всю няделю бывало. После обеда ходили по житу. Коло жита ходили, а тады уже там и песни играли какие мы. Это уже гаворють — надо идти русалку топтать. Это нам уже так присказывали старый наши» (Смл. Бор (Новоселки)); «На Русальницу ходять в жито, катаюца па житу. Пайдём русалку топтать... По житу бегали да катались — эта штобы рожь харошая была. Дети, молодыя, и девушки, и дети з ними кагда бываеть. [Пели? — Л. В.] Русалочка русь-русь, канапельки хрусть-хрусть» (Рдн. Заозерье (Микулиио)); «Вот кончается после Духа воскресенье, это у нас заговины на Пятровки. И тады у понядельник идём русалку топтать. Идуть парни, девки, у нас там бывало яр коло могилки, горы\... Прохаживають девки з ма\льцами, ня работають, у понядельник топчим русалки, и танцуим, и з гары катаемся, хохочим. Такая крутая (343) гора, тада ма\лец обниметь девку и - пакотюца! А некоторые з гары за руку бягишь з гары, ня сваим матом! Дужа крутая гора! И хто каго тянеть! Хто под гару не пайдеть - вытопчим! што только делаим! Обязательна и этот день русалок топчуть!» (Дмд, Сельцо (Жичица)); «Ну, вот посля Духова дня начиная с понедельнику ўся Русальная, а по ней не работали. Раньша было так: русалок видали на поле. По житу бегали. Ведьму эту на Русальницу! По житу, вокруг жита ходим, хахочим, во ма\лец за руку вазьметь» махаить - да ў жита! Вот такая ведьму выгоняють. Русалки — начиная с воскресения Духа. Пятровки кончаюца - русалок нигде нет. Толька на Пятровки иХНЯ самая игра! И танцують и свадьба русальныя! ўсе, ўсе коло жита!» (Дмд. Сельцо (Жичица)); «Говорили, что такая неделя есть Русальная. Во, бувало, рожь, а де рожь - ў рожь ходили. Бувало, пойдуть эти девки русалок этых. А ребяты как наденуца ў белое - погонють их! — пугали девок» (Смл. Волоковая); «Какая-нибудь женщина, которая оторва — собярется, волосы распустить, платок обвяжеть, намажется, переденется  и лазить по житу. А весной жа ж вся молодежь ходить, гуляеты „А-я! Русалка пабегла!" Ну мужики тогда догоняють эту русалку, а девушки все в россып, боятся...» (Смл. Марышки (Мамошки)); «У нас день один такой отмечался - Русальный. Это после Духа неделю спустя. Мы, бывало, собираемся у нас там около озера. Гуляем, огонь там разводим, костёр. Кто-нибудь оденется в какую-нибудь одёжу, волоса чтоб были взлохмачены, длинные. Вот пугает там всех: вот тебе русалка» (Рдн. Карташевичи).

Очевидно, что по своим структурным признакам обряд «топтать русалку» занимает промежуточное положение между троицкой и купальской обрядностью, теми их вариантами, которые бытовали на Смоленщине. С одной стороны, по времени он привязан к духовской неделе, центральным объектом его является русалка — типичный троицкий персонаж. Но такими своими чертами, как ярко выраженная проводная направленность, совместное гуляние и игры парней и девушек, исключенность из обряда старших, разжигание костра, — он несомненно близок купальскому ритуалу, а использование предиката гонять в названии обряда имеет прямые аналогии в терминологии смоленской купальской обрядности.

 (346)

«Жечь ведьму». Для многих информантов назначение купальских костров видится в изгнании - уничтожении нечистой силы. Эти костры назывались жечь (палить) ведьму, прогонять ведьму. Ведьмы при этом часто замещались русалками, которые связаны с троицким периодом:

«Раньше было, выходили, веники навяжутъ на шасты, ребятишки собяруца и пойдутъ туды, куды... называлось пареня\, где роща тамо. Понясут тама веники-то и зажигають, и так кругом. Ещё мы, я помню, годов 10 мне было, вот так веем, кружим-кружим ета веники - ведьму жжём тую. Перед Иваном. Кады тыи веники нажгут - и через стякло (? - Л. В.) прыгають, кричать: "Ведьму сожгли! Ведьму!" А тады им кричу во крик уси кто упярёд, а кто за ними — тот ведьма, мол, ведьма, ведьма. Ребятишки во так делали» (Дхв. Добрано); «Перед Купалой во это делали. Вот собяруца молодёжь. Каток (ето от колеса — кони ездють), каток етот возьмуть, тады яво на жерди на высокую привяжуть, Парни это делали, а девчаты только песни пели. И потом етыт каток, яво ж надо зажечь, чтоб он горел бы, и тады подымуть его сразу на жердину и горить. А девки поють:

Выйди, ведьма, с жита вон,

А ня выйдешь, то сажжём.

Эта ведьма сидить в жите. Яна обязательно на Купалинку сидить в жите, ўправду сидит. "Выйди, ведьма, с жита вон, а то сажжём", да к выбегаить тады. А страшно!.. Это русалка. Волосатая, страшная. Надо [ее выгонять, а то] она может защекотать, кто щекоток бойца. Усядет и может до смерти защекотать, что памрёшь. Русалки. У них волоса длинные, по пояс и яны по сука\м лазять. Это так на Купалинку было. На Купалинку жгуть каток, выгоняють ведьм, песни поють... Собираюца, и жито чтоб тут было» (Влж. Будюсцы); «Ухваты вот эти зматывали и бегали по полю. Вечером. Говорить, надо ведь, ведьмаков надо прогонять!» (Смл, Горбуны (Волоковая)); «Купалинка. Уже Купалинку идёшь петь, ужо выгоняешь ведьм со ржи, перегоняешь в другое поле. „Уходи, ведьма, з нашего поля..." Вот такая песня была. А тыи дальше пруть, костёр жгуть, каток поднявши жгуть. „А то, не пайдёшь — мы тебя на костре сажгём и [неразб.] твой разнясём, кали уже не пайдёшь з нашего поля!" Бывало, рожь ещё стаит стяной. И идёшь по дороге. А тады в одно место становюца, каток етот зажигають деревянный и подымають. Высока подымають, что, где б яны не горели, в каждом поле видно, что катки жгуть. Мальцы держать катки. Когда каток ужо разгорица, ён ужо, можно сказать, падает, то яны трохи наклоняють. Тут ужо разбегаюца. Ну тады это всё сделають, тады гармонь, круг, танцують до дня, да и всё. А тады кто куда. У кого есть парень — идуть с парнем, у кого нет — идуть с песням» (Влж. Шумилово (Будница)); «Собирались девочки, мальчики, все ў лес Брали каток, палили. И взлезуть на дерева ребяты и начинають, ну што по свояму представлять: и такими голосами, и другими — русалок гоняють... Ну, русалок — вот мы с тобой собяремся там — ребяты и такии девчонки, которые поотважней. Собярутся там и привяжутъ что-нибудь, как русалка наденутся. Под русалку нарядятся. Ну вот, начинпем мы проводить это время, смеяться. Весело было!» (Ерш. Скоторж).

 Ведьмы. Вообще Представления о разгуле нечистой силы в купальскую ночь и связанные с ней поверья, обрядовые и магические практики распространены в Смоленской области широко и известны на гораздо большей территории по сравнению с (347) ареалом купальских костров. Так, очень популярны поверья об оборотничестве ведьм и нанесении ими вреда, особенно домашнему скоту (чаще всего ведьмы отбирают молоко у коров).

«На Ивана Купала ведьмы делались лягушкою, она прыгала в хлев. Один мужик лапы ей отсек. А она пришла домой — у неё рук нет. А если глаза выткнуть — человек будет без глаз» (Крс. Хильчицы (Малеево)); «Ведьма может молоко у коровы отобрать. Может зачаровать девку — ня вытти замуж. Может ведьма сделать, что болеть будет человек. Йна будеть бясицца перед етым праздником. Ну, а кто видав, что в калодезь что-то кидала эта ведьма. Може, что чарувала. С гальнём [бегала]. Недомётеный веник такей. Говорить, три раза всё по полю кидала. До сонца бегала. При сонцу йна не найдеть» (Смл. Марышки (Мамошки)); «Раньше всё люди знали, умели отбирать молоко. Вот, бывало, распустить женщина волосы или што там, вьйдеть ещё до солнышки и собираеть усех каров по имени: и Пятохи, и Звяздохи, ўсex, толька адну не звала Красёху, а гады люди ловили, у какой коровы молоко сбежало. Их называли ведьмой, их гоняли и их стреляли» (Дмд. Мякуры); «На Ивана Купала. Девушка. Отец послал её за лошадью рано утром на Ивана Купала. У стаде ходит женщина и не видит. И собираеть: „Беру, да не всё, беру, да не всё, беру, да не всё". А эта девушка, что пришла за лошадью, оборотьем помахае да: „А я всё, а я всё, а я всё беру!" Пришла домой, папка говорить: „Почему ты лошадь не привела?" — „Ой!" Повесила обороть ету на прясла, с оброти тякеть молоко. Вот так было, такие случаи, это всё правда. Это называеца ведьма, на Ивана Купала ходят по стаду и отбирают у коров молоко» (Шмч. Наденковичи); «Может ведьма молоко у коров отобрать: женщина или мужик сделается лягушкой, сбирает молоко. У нас одной лягушке отсякли лапки, а глядишь — женщина без рук. Надо что-то сделать с лягушкой — это ведьма, чародейница» (Мнс. Скоблянка (Жуково)).

Во многих смоленских селах известна практика стеречь, сторожить ведьм в купальскую ночь до первых солнечных лучей или на рассвете: «По дяревне ходили, сторожили [ведьму]. Всю ночь ходють бывало, пока пастух на росу выгоняеть. И всё два человека ходють по деревне» (Ярц. Замошье (Репино)); «На Купалу ведьмы такие ходили, которые значить колдувать. Ну, а их подстерегали, конешно, чтоб не пришла, например, к хлеву, ну, к сараю. Ну, штоб ничо не сделала. Помню, бабка ходить, глядить тихонечко, кого подозрявали» (Дмд. Шапы); «Ведьма молоко отбирала Каго подозряють — рано встають и глядять: ти будеть яна дома? До сонца бегала. При сонцу йна не пайдёть. Дак сидять, глидять» (Смл. Марышки (Мамошки)); «Под Ивана Купала это колдуны. Ходють, колдують. Так я слыхала, что... Матка была волшебница, а сыны ж не знали, они дужа не знали, что матка волшебница. Ну вот пойдёмте, г-рить, под Ивана под этага, под Купала стяречь. Колдуны, г-рить, ходять под Ивана Купала. Ну и пошли. Ну вот она у белом, у чём она, у рубашки, раньше рубашки были вон з рукувами холщовыми. Вот она, говорить, бягить по дяревне. А яны, ребята, состерягли яе, да за ей! Йна ухадить! Да у этот дом! Дамой ина бегла! А ребята — и сыны яе тут были у этый же конпании. Пришли домой: „Ма! Ти ты это, г-рить, бегала?" — „Не-не-не, я ничо не знаю. Я ня бегла, я ня бегла"...» (Дхв. Савино); «У нас была старуха, всё говорили, что она ведьма, молоко у коровы отбираеть. Ну, говорю, а когда ж? — А вот, говорят, будет завтри Иван Купала — гляди! Ну, думаю, не просплю! Спать ложусь, не раздеясь. Хозяин говорит: „Что ты?" Говорю: „Я сёдни буду сторожить, узнаю, ти правду гаворють". Говорить, как только солнышко станеть (348) усхадить, ына, г-ть, выйдеть. Ну я встала — погляжу... Ещё сонце не показывается. Думаю: наверно проспала. Не! Пошла. Погляжу глядь, солнышко проглядывает. Встаю за углом. Бягить в одной рубашке, волосы распущены, з вядром. И коло этого дому вядро ставить и вот так: росу в вядро, росу в вядро! А что это, говорю? Прихожу в хату, говорю: „Ну, правду говорят, что Катечка ведьма! Молоко у коровы отбирала!"» (Пчн. Старинки (Мурыгино)).

Другие действия, совершаемые с целью оберега от ведьм: вешать замок на рога корове, обсыпать хлев маком, утыкать хлев чертополохом или цветами иван-да-марья и др.: «Ну, бывало, замыкали [корову], ти что насыплють, пилок яких-нибудь, мялля по дороге. Корову тады гонютъ, а ведьма не пайдеть через ета. Хоть будет гнать сама ведьма своих каров — она не пайдеть через ета» (Мнс. Скоблянка (Жуково)); «На Купалу ведьма у коровы может молоко отобрать. На роги замок повесишь — замыкали! перед Иваном» (Мнс. Бернасечи (Новомихайловское)); «[Под Ивана] колдуны на кочарге ездиють. Воласы распустивши. Пакойники, аны все паконники. Кто маком обсыпал перед Иваном. Да, чтоб колдуньи не делали ничего, чтоб не пришла колдунья. И дядов [дед — репей. — Л. В.) торкали в косяки против хлева. На порог клали деда этого ко\лкага. Иван-марью бывало носють. Ну его уже не так. А у нас вон бывало обсыпали маком» (Дхв. Булгаково); «Ведьмы колдували: грябли к сябе, во, идеть и грябеть к сабе усё. Чтоб ей, ей. Молока бяреть ведьма, которая у коров отбирает». Деда вешали и крапивку вешали к дверям [от ведьмы]» (Крс. Нитяжи (Гусино)); «На Купалу ходили в баню, брали мялле, пересыпали хрёсные дороги, чтоб ведьма не перешла, не подделала никому ничога» (Шмч. Дружба (Надейковичи)).

Вероятно, именно с целью защиты от ведьмы, в с. Скоблянка (Жуково) Монастырщинского района две вырванные с корнем осинки клали над воротами, «где коровы».

 (352)

Купальские былички. В смоленской традиции, наконец, известен и такой характерный элемент купальского комплекса, как былички и поверья о цветущем папоротнике и кладах.

 «У нас Иванов день вот как-то быв, говорили, что в папертники садица - там бочонок с золотом котица. Удивляли! Но тока это разговор...» (Хлм. Печатники); «Я небольшая была. Бывало, повядешь коней на ночь в лес — в лясу пасешь. И один, во, пас у нас коней там. Ходил по лясу, ходил. А мы говорим: „Не ходи, а то Ивана Купала поймаеть!" А ён говорит: „Ладно, кто поймал — то и попало! Хто попало, говорит, коли Купало, что сделают — то усе пропало". Ну, пришёл. Походил, походил и нашёл ён там много кладов. Я ж не знаю, ти сказка это, ти правильно, ти неправильно, много кладов нашёл, там и деньги, там и усё, и хорошо. Приходит домов, говорить: „Пойдём, хозяйка! Будем теперь богато жить. Усё знаю! Усё я, говорит, знаю". Это говорили так устарь ишше, это устарь. Я уже стара, а это ишше устарь. „Ну, пойдём, хозяйка, усяго много!" Пришёл домов, разувся, раздевся, это усе тряс, цвяты этыи повытащились. Переоделся, пошли. Ничога нет! Тады ён догадался, что это посряди папороть цвяла. Во здесь у нас цвятить папороть перед Иваном. Вот, хто не боица, тот и ходит в лес и пасеть эту напороть. Тады рви той нвяточек, тады там денег найдешь или клад какой» (Дхв. Прихабы (Спас-Углы)); «Ишли [мужики воровать], яго гукали. Пойдём там, чи Иван, чи чем там аны яго называли, пойдем з нами, дурак, заживёшь! А ён - не! Я на это не согласен, идить у людей последнее воровать. Говорить, если Бог дасть — мне и в окошко подасть. Пошли аны. Нигде им ничога не вдалось уташшить. Нашли дохлого собаку. Погоди, г-ть, мы ж яму творим. Бог яму дасть и в акошко подасть! Аны спять, а аны акошечко пристремили — это ж летом ужо было, да. И этого собаку — бух ў хату! А собака этот рассыпався чистым золотом! это был клад. Во! Он же во всяком виде предавался! И сами пабегли. Столько нагрёб тот мужик — освятило всё в хате золотом. „А Боженька! — хозяйка кричить, - уставай! Что у нас такое? Горим, верно!" Глянули — денег на полу! Нагрябли этого золота — и тот хозяин жил по самую смерть!» (Смл. Волоковая); «Мой жа батя перед самым Иваном Купалом... Ну чтой это такое? Я, говорить, так глянул у двери, (353) вижу — идеть корова. Как ишла, г-ть, это корова и с цепом. И мне, г-ть, корова придалась — Дмитракова корова, г-ть, гляжу яе — Дмитракова корова. И я, г-ть, гляжу дурак. А йна, г-ть, как ишла так, у кручку, ажно зарюла. А это ж что було — клад ишов! У нас айдё-то был раньше клад. И никто яго не мог ўзять. И вот он придавался этот клад людям. И никто не знал загвор, как яго ўзять. Если ж бы знал заговор — яго бы взял» (Смл. Волоковая).

В Шумячском районе была записана быличка об инцесте брата и сестры, превращающихся в цветок иван-да-марья11[2]: «Сыны возросли, в разбой пошли, а дочка жила з матерью. Пошла в ягоды, заблудилася. Так найшла на своих братов. Яны над ёй издевалися. Потом уси браты заснули, три брата заснули, а четвёртый не заснул. И говорить: „Встаньте-ка братья, послушайте. Это ж наша сястрица! Что ж мы сделали? Пойдём теперь у поле и скинемся травою"» (Шмч. Понятовка (Краснооктябрьский)).

(541)

Заломы

Повсеместно на обследованной территории известны представления о заломах в жите (ржи). Залом, представляющий собой заломанное, перепутанное или завязанное узлом жито, по форме аналогичен «бороде», но используется во вредоносной магии: (542) «Это в поле на ниве таким заверчено, таким, я даже не придумаю, наверно и притоптан, а оттуда - вихор. Эта и есть залом, Я очавидец сама, на сваём родном поле, на сваей ниве... Эта када рожь уже спелая была, это где-нибудь летом, кала Лли, а Илля бываеть второга августа. Рожь была уже спелая, высокая, и была заломана! Таки позакручена, позаломана, сухие торчать...» (Дмд. Мякуры).

Заломы, по народным представлениям, делают некие демонические существа или ведьмы и колдуны в календарно определенное время с целью навредить хозяину нивы: «Залом — нельзя сжинать! Это ж тогда ты балеть будешь! Да-а-а! Яго обжинаешь кругом, и он стоит на поле. Прямо вот, ты понимаешь, вот эта рожь, и там вот заломлена рожь. (А кто делает заломы?) Это русалки, да!» (Гли. Белый Холм); «Товорять, что ето выбирали раньше колдуны спор. Чтоб у них спорилось, а у тебя — нет... Тады залом етой зделають... Ну он же звязанный, житцо так: оно з колосьями позавязано узлом и стоить» (Смл. Дубровка (Аполье)); «И заломы были в нивах. Так просто, заломана рожь на бои стороны. Ты вот када жнёшь, бывало, находишь. Бывало, тётка Лёнка скажеть: „Не, бабочки, калдун пабыв ў ржи!"» (Ярц. Замошье (Репино)); «А залом -это калдовство! Хто калдун — тот знаеть! Хто перяд Иваном Купалам делаеть такие праздники гадавые, перяд гадавым праздником это делается!» (Дмд. Дубьё (Борки)); «Залом — ведьмавство! Завязывають как-та жита, заламывають... и штобы, гаварить, ти спору не было у таго хозяина?.. Толька я этага не магу навидеть, дажа разговаривать ня хочу! Ведьма — эта дюжа пративная дела!» (Дмд. Сельцо (Жичицы)); «Я чуяла такия заломы. Так яго ж паневоли будешь жать ў жите! Ну, если сожнёшь, то будеть ломить того, кто сожнёть! (А откуда он берётся — залом?) Вихыр делает!» (Влж. Козье (Будница)).

Следствием представлений о вредоносности залома является запрет сжинать его или вообще прикасаться к нему. Однако в народной традиции известны и способы обезвреживания заломов. «Это колдуны у нас были. Как пройдеть рожь - так полегаеть рожь. Это колдуны делали. И залом. И землю, и рожь эту возьмуть и закопають. Тронешь залом — будуть руки и ноги болеть. Тогда пойдуть бабы, соберуть какие травы, на это место кладуть и сожгуть. А тогда и раскапывают. А так нельзя голой рукой браться!» (Дхв. Свиты); «У житах когда жали — у других конца не было! Вот так: клочок жита завяжется. Там то шерсти какие покладётся ў этый самый ў клочок, чтоб незаметно было. Понимаешь, вот сверьху так завяжется там колосочком. Или кто принясеть какую нитку другую, волшебную. Штоб у тебя ти руки заболели, ти што. На человека падаеть. Вот нам один раз пришлось. Ў нашей рожи. Вот жнём, видим, у нас связано три этак букетика. И покладена шерсть, в другом - мяса крошечка, ещё хлеба с чим-то тама. Густыя рожь, можпа не заметить, но заметили. Обжали кругом, увидели... Сейчас пошли ребяты, отсякли в лясу осинывую деряво\. С осины деряво\ такое тонкое. И вот этым дерявом поджимаешь под яго. Вырвали, и костёр наклали, и спалили. И всё исчезло, и ничего не было» (Ерш. Скоторж); «Заломы делали, но это не русалки, а такие ўрёдные люди старинные, кулдуны были... Тады не жнуть эта... Созывають батюшку. Батюшка молебин отслужить и этот залом христом выкинеть... А так подденеть и выкинеть!.. И сжигали» (Влж. Заболонье (Городище)).

«Залом в житу: такая найстяна жита и вся позаломана колосом вниз. Як сожнёшь его — человека скру\тить. Залом палили. Мы сами палили. На костюковском поле купили жита. Пришли жать — залом большэй! Тут говорить: „Возьмите дежку [кваш(543)ню. — О. П.], хлебницу, запалите залом этый. И, — говорить, — накрыйтя, нехай под дежкой. А сами сядьте на дежку". Ну, мы запалили, сели. На табе! - бягить баба: „Штой-та вы тута?" Мы говорим: „А тута вот найшли залом!" — „А Божа мой! Тяперь вы скажете, что это я ведьма!" Мы говорим: „Ну, мы не знаем, ти ты ведьма, ти кто..."» (Шмч. Ордовка); «(А если залом, то что надо делать?) Ничога не делать, толька ищеть сабе деда, который расколдуеть. Но дед тот делаеть — не дапускаить хозяина: „Хади дамой, я один буду делать!" А што он там делаеть — неизвестна. Если табе сделано, а ты ўзялась за этот залом — насмерть застынешь, будешь сохнуть, умрёшь. А если приведёшь деда, у нас был один такий дед. И хозяин, сасед с саседом, не ладили. Этой сасед и книгу такую нашёл, книги такие есть, дажа теперь можна ўстретить книги такие старинныя... Один мужик у нас косил с сыном. Батька прокосил - не заметил, сын — как раз на этот хрест... А потом яму говорить: „Пап, ходи-ка погляди, што эта такое?" — „Стой, сын, ня тронь, я щас к деду поеду". Привёз деда. Тот говорить: „Ну, хватить! Я тут щас буду делать, што мне нада, а вы уходите дамой!" А што он там делал — эта ня видали. Тайда пришёл дед, толька сели за стол: „Вот сичас прийдёть калдун, ему злиться, и он будеть умирать!" И сыну говорить: „Если б ты скосил, ты бы и помер, а так будеть умирать он". И бягить хозяйка, бягить и говорить: „Ай, Фрол умираить! Дайтя закурить яму, табаки дюжа просить!" А эти ничо, молчать. А дед говорить: „Нет, хватить тяперь яму курить, тяперь откурил он, иди к сваему хозяину и делай гроб. Раз начал чудосить людям, вот я яму туда..." Но в крик кричал двое суток, мучилси» (Дмд. Дубьё (Борки)).