§ 1. Понятие смешения языков — одно из самых неясных в современной лингвистике, так что возможно его и не следует включать в число лингвистических понятий, как это и сделал А. Мейе (Bull. S. L., XIX, р. 106).¹

В самом деле, просматривая некоторые статьи, трактующие вопрос о смешении языков, мы склонны думать, что термины «Sprachmischung», «gemischte Sprache» были введены только в результате реакции на известные представления прошлого века, когда язык рассматривался как некий организм и когда охотно говорили об органическом развитии языка как о единственно законном, в противоположность неорганическим нововведениям, рассматриваемым как болезни языка. Для молодого поколения лингвистов этот этап является уже полностью пройденным; однако мы еще помним, какое большое значение придавалось в свое время как чистоте расы, так и чистоте языка. Правда, широкая публика и в настоящее время находится еще во власти этих громких слов.

При таких обстоятельствах нет ничего удивительного, что Шухардт в своем большом фактическом материале, свидетельствующем о влиянии славянского языка на немецкий, с одной стороны, и о влиянии славянского языка на итальянский, с другой,2 мог утверждать, что нет языка, который бы не был смешанным, хотя бы в минимальной степени, и совершенно понятно, что Бодуэн де Куртене смог опубликовать в 1901 г. (ЖМНП) статью под заглавием «О смешанном характере всех языков».

Наконец, мы видим, что Вакернагель в своей интересной статье «Sprachtausch und Sprachmischung» (Götting. Nachr., Geschäftl. Mitt., 1904, S. 112) ясно говорит, что своим изложением он только хотел подчеркнуть те изменения во взглядах, которые произошли в его время в языкознании.

§ 2. Если присмотреться к фактам, приводимым различными авторами, трактующими о смешении языков, то можно заметить, что они все или почти все могут быть разделены на три категории (само собой разумеется, что, если рассматривать их с других точек зрения, можно было бы прийти и к другим классификациям):

1) Заимствования в собственном смысле слова, сделанные данным языком из иностранных языков.

2) Изменения в том или ином языке, которыми он обязан влиянию иностранного языка. Примеры таких изменений многочисленны; достаточно привести в качестве примера французское haut, происходящее из латинского altus, которое получило свое придыхательное h под влиянием германского синонима, соответствующего немецкому hoch. Форма французского названия местности Evêque-mont также является результатом германского влияния, ср. немецкое Bischofsberg: по-французски мы ожидали бы Mont-Evêque (пример взят из уже упомянутой статьи Вакернагеля). Ср. также кальки латинского, немецкого и славянского языков, в конечном счете все сделанные по греческим образцам, как conscientia, Gewissen, совесть и мн. др. Ср. также развитие употребления атрибутивного родительного падежа в русском языке под влиянием иностранных языков и т. д.

3) Факты, являющиеся результатом недостаточного усвоения какого-либо языка. Повседневная жизнь изобилует индивидуальными фактами такого рода; но гораздо более редки факты такого же порядка, получившие социальную значимость, т. е. те ошибки языка, которые сделались в известной среде общепризнанной нормой. Чаще всего, ввиду наличия настоящей нормы усваиваемого языка, остаются лишь более или менее распространенные ошибки. Я не смог бы привести вполне убедительного примера такого языка, примера, который я был бы в состоянии проконтролировать сам. Однако своеобразные факты такого рода многочисленны, достаточно сослаться на вышеназванную работу Шухардта.

Что касается многочисленных креольских и других подобных им говоров, то они, правда, тоже принадлежат к этой категории, но с той оговоркой, что в их образовании участвовали также носители того языка, которым другие стремились овладеть, худо ли хорошо приспособляя его к потребностям и возможностям этих последних (см. по этому поводу чрезвычайно существенные разъяснения Шухардта в его работе «Die Sprache der Saramakkaneger in Surinam». Verh. d. K. Akad. v. Wet. te Amsterdam, Afd. Letterkunde. Nieuwe Reeks, Deel XIV, No. 6, 1914, стр. III и cл., с которой я знаком только по Hugo Schuchardt-Brevier).

§ 3. Из этого перечисления фактов следует, что мы имеем полное право, ввиду того, что они все появляются только там, где два языка находятся в непосредственном контакте, объединить их все под общей рубрикой, дав ей какое-нибудь название, например смешение языков = Sprachmischung.

Но вряд ли есть в этом какая-нибудь польза, так как, если факты второй категории в принципе идентичны фактам третьей, ибо часто базируются на процессах, подобных тем, которые имеют место внутри одного и того же языка, то заимствования в собственном смысле слова обязаны своим происхождением совсем иному процессу.

Во всяком случае из совокупности этих фактов нельзя, по-видимому, вывести ничего, что могло бы поколебать существующие взгляды на связи, возможные между языками. По-видимому, во всех этих случаях нельзя сомневаться в том, что это за язык, внутри которого произошли те или иные изменения, тем или иным образом вызванные другими языками. Виндиш в своей статье «Zur Theorie der Mischsprachen und Lehnwörter» (В. d. K.-S. G. W. Phil.-hist. Cl., В. 49, 1897, S. 113) указывает, что, как бы ни был сильно смешан язык, всегда есть какой-то один язык, который составляет его основу.

Итак, может быть, лучше было бы заменить термин «смешение языков» термином «взаимное влияние языков», который ничего не содержит в себе в отношении описываемых фактов, в то время как слово «смешение» предполагает в некоторой мере, что оба языка, находясь в непосредственном контакте, могут в равной степени участвовать в образовании нового языка.

§ 4. Однако к этому последнему заключению можно легко прийти, рассматривая факты «взаимного влияния языков» с другой точки зрения, чем это было сделано выше. Особенно, когда мы имеем дело с языками, история которых нам неизвестна. Анализируя такой язык, можно иногда констатировать, что его элементы восходят к различным языкам. Пока число его существенных элементов, восходящих к одному из этих языков, намного превышает число элементов, заимствованных из всякого другого языка (но оно может быть меньше общего числа всех элементов, заимствованных из этих других языков), мы констатируем только заимствования и влияние иностранных языков и говорим, что изучаемый язык является продолжением того, который дал наибольшее число элементов. Но если случайно оказывается, что два языка передали тому или иному языку равное число элементов, одинаково важных при обычном использовании языка, то мы были бы в затруднении сказать, продолжением какого из этих языков является изучаемый язык.

Быть может, это соображение и лежит в основе примечания о смешанных языках Setälä (внизу стр. 16 его статьи «Zur Frage nach der Vermandschaft der finnisch-ugrischen und samojedischen Sprachen». Helsingfors, 1915).

Шухардт в своей статье «Zur methodischen Erforschung der Sprachverwandschaft» («Revue Internationale des Etudes Basques», VI, 1912) пишет: «Если бы мы, например, установили, что (в баскском языке) имеется равное число равных по значению хамитских и кавказских элементов, мы все же не знали бы, влились ли первые во вторые или наоборот, или и те и другие развились из одного общего основного языка». В своей статье «Sprachverwandschaft» («Sitzungsberichte der Akademie der Wiss.», Bd. XXXVII, Berlin, 1917, 8. 526) Шухардт говорит вообще: «Далее, не следует начинать с вопроса: принадлежит язык а языковой семье А или нет? Мы никогда не можем быть заранее ограничены двумя возможностями», и он сравнивает языки с картинами, которые дают различные изображения в зависимости от того места, c которого мы на них смотрим. Сам вопрос о том, является ли тот или иной элемент языка исконным или заимствованным, не считается Шухардтом важным: «это различение и несущественно, и не может быть проведено» (первая из цитированных статей, стр. 2 отдельного оттиска).

Все это показывает нам понятие смешения языков в новом свете, если предположить, что язык может иметь несколько источников.

§ 5. Мейе в статье, появившейся в 1914 г. в журнале «Scientia» (см. теперь «Le problème de la parenté des langues» в его книге «Linguistique hitorique et linguistique générale», 1921), со всей силой восстал против этой точки зрения. Он показал со всей свойственной ему четкостью, что мы всегда имеем основание спросить себя, каков тот язык, продолжением которого является данный язык, иначе говоря, искать язык-основу. Причина этого в том, что явление непрерывности языка, неточно называемое родством языков, есть факт чисто исторический; он основывается исключительно на наличии воли говорящего пользоваться определенным языком, либо сохраняя его по возможности без изменений, либо видоизменяя его, либо пополняя его заимствованными элементами.3 Никогда говорящие на двух языках не теряют, по мнению Мейе, чувства различия тех двух языков, которыми они пользуются. Вот почему Мейе не согласен с выражением «смешение языков», как могущим навести на мысль о языке, имеющем два источника.

§ 6. Прежде всего, мне кажется, мы имеем право, не рискуя быть заподозренными Шухардтом в материализации языка (см. уже цитированную статью «Sprachverwandschaft», начало примечания внизу стр. 522), утверждать, что языки вообще образуют более или менее обособленные системы (по, крайней мере в нормальном случае) и хорошо ощущаемые как таковые говорящими, что, конечно, обнаруживается только при случае. Эти системы могут подвергаться различным изменениям под влиянием различного рода факторов, но ни в коем случаев не разрушаются вследствие этого. Из этого следует, что Мейе вполне прав, допуская непрерывность самих языков, а не только их элементов.

§ 7. Кроме того, Мейе справедливо утверждает, что всякий, кто хочет заниматься историей какого-либо языка, вынужден считаться с родственными ему языками, т. е. что сам ход истории языка основан на чувстве непрерывности языка у говорящих. И все это находится в соответствии с социальной сущностью языка, так как каждый язык является языком какой-нибудь более или менее строго ограниченной социальной группы.4 Чувство непрерывности языка увеличивается или уменьшается прямо пропорционально к самосознанию той социальной группы, органом которой он является. Ослабление связей внутри группы является одним из условий полного исчезновения чувства непрерывности языка, что в конечном счете я не считаю невозможным, по меньшей мере в принципе (см. ниже, § 9, 15).

Все крупные исторические описания различных языков, расцениваемые всегда как национальные труды, основаны в сущности на этом чувстве непрерывности языка, но почти никогда не принимают этого в расчет, по крайней мере явно. Однако более чем вероятно, что ускорение изменений, происходящее в ходе истории языка, всегда связано каким-либо образом с ослаблением социальных связей.

§ 8. С другой стороны, мне кажется, что есть два обстоятельства, на которых Мейе не остановился или на которых он недостаточно настаивал.

1) Быть может, представляет некоторый интерес оставить в стороне носителей языка и рассмотреть только историю всех элементов какого-либо языка. Составленное таким образом историческое описание вместо одной точки отправления имело бы их несколько.⁵ В этом нет большого преимущества в том случае, когда язык явно представляет собой нечто единое; но если он испытал глубокое влияние других языков, то от выявления роли всех этих элементов общая картина много выиграла бы.

И это тем более верно, что чувством непрерывности языка у говорящего руководит главным образом материальная сторона языка. В моих диалектологических поездках я всегда наблюдал, что говорящие очень склонны устанавливать звуковые сходства слов и гораздо меньше те сходства, которые относятся к области семантики. Отсюда вытекает, что сами лингвисты, под гипнозом внешней стороны языковых знаков, меньше принимают в расчет то, что Шухардт называет внутренней формой (innere Form). Между тем есть много языков, в которых «внешняя форма» и «внутренняя форма» восходят к различным языкам, тогда как в обычных описаниях внешняя форма всегда берет верх над внутренней, и таким образом та часть языка, которая восходит к языку, давшему внутреннюю форму, часто остается в тени.

2) Раз родство языков, основывающееся на чувстве непрерывности языка у говорящих, признается как исторический факт, то становится очевидным, что оно может быть доказуемо только историческими методами. Сравнительное языкознание тут может быть не при чем. В тех случаях, когда язык явно представляет собой единое целое, вопрос этот не представляет затруднений. Но там, где мы имеем дело с языком, имеющим в своем составе разнородные элементы, лингвистические методы недостаточны. Правда, у нас есть ряд случаев, когда мы в состоянии пользоваться не только лингвистическим методом, но также и историческим, и вполне возможно извлечь путем наблюдения этих случаев какие-то эмпирические правила; согласно этим правилам мы вправе допустить в определенных случаях незасвидетельствованный исторический факт чувства непрерывности языка, развивающегося в том или ином направлении; но эти правила слишком суммарны и годны только для языков с более или менее одинаковой структурой.

§ 9. Наконец, разве мы не можем представить себе такие социальные условия, при которых возможна была бы утрата чувства непрерывности языка? Допустим, что мы имеем два племени одинакового значения, но говорящих на разных языках, потерявших всякий контакт с родственными племенами и вынужденных жить вместе, образуя одну социальную группу. Очевидно, что в этом случае из социальных связей внутри каждого племени останется только язык, обычаи и т. д. Но так как всякий член новой группы будет заинтересован в том, чтобы его понимали не только свои, но также представители другого племени, он выучит кое-как язык этих последних. А так как ни один из этих двух «чистых» языков не будет иметь преимуществ над другим и в нем не будет никакой практической пользы, ввиду полного ослабления социальных связей внутри каждого племени, то выживут только эти плохо выученные языки, которые будут представлять собой смесь из обоих первоначальных языков, взятых в разных соотношениях. Исключив все слишком индивидуальное, а следовательно, трудное6 (например, слишком сложную грамматику), из этой смеси образуют единый язык, приспособленный к потребностям новой социальной группы, язык, не продолжающий для говорящих ни один из двух первоначальных языков.

Процесс был бы тем же, что и при образовании креольских говоров, с той только разницей, что здесь действительно имелся определенный язык, которому хотели подражать, между тем как в воображаемом выше примере проявлялось бы мало заботы о том, чтобы подражать тому или иному языку ввиду их одинаковой социальной значимости, и решающим фактором тут была бы только легкость понимания. Все это не имеет целью и не должно ни в чем уменьшить значение существующих сравнительных грамматик, но только допускает, что мы всегда можем оказаться перед задачей, которую мы не смогли бы разрешить посредством наших сравнительных методов; но не потому, что не было бы соответствий, которые можно было бы установить, а потому, что из этих соответствий мы не смогли бы заключить об историческом факте — чувстве говорящих, что они продолжают тот или иной язык. Возможно, что во всех этих случаях мы обречены на вечное незнание; но возможно также, что, по крайней мере в известных случаях такого рода научное исследование найдет в конце концов способы доказательства там, где в настоящее время это кажется нам невозможным.

Впрочем, эти соображения, по-видимому, не ускользнули от Мейе, по крайней мере в их практических последствиях, так как он ясно говорит в цитированной статье, что сравнительные методы не применимы к специальным языкам и к языкам, не имеющим более или менее сложной грамматики.

§ 10. Все это чистая теория, но она нас возвращает к вопросу о смешении языков, который мы потеряли из виду. Дело в том, что ответ на этот вопрос, как, впрочем, и на все вопросы этого рода, мы должны искать в самом индивиде, помещенном в те или иные социальные условия.

Это давно уже увидел Шухардт: «Вопрос о смешении языков, который самым тесным образом связан с вопросом двуязычия, довольно сложен и может быть выяснен только с помощью психологии» («Zur afrikanischen Sprachmischung». «Das Ausland», 1882, S. 868, цитирую по Hugo Schuchardt-Brevier, S. 129). Мейе в часто цитированной статье также направил свои поиски в эту сторону, ибо чувство и желание говорить на том или ином языке могут находиться только в индивиде. Но он не довел изучение этих психологических фактов до конца, ограничившись несколькими замечаниями, которые, хотя и являются ценными, далеко не исчерпывают вопроса.

§ 11. Ясно прежде всего, что всякое взаимное воздействие языков требует наличия людей, которые хотя бы в незначительной степени были двуязычными. Поэтому надо начинать с рассмотрения вопроса о том, что такое двуязычие. Наблюдение показывает, что есть два вида сосуществования двух языков в индивиде.

1) Оба языка образуют две отдельные системы ассоциаций, не имеющие между собой контакта. Это очень частый случай у людей, выучивших иностранные языки от иностранных гувернанток, с которыми они могли говорить только на изучаемом языке с исключением всякого другого. Поэтому им никогда не представлялось случая переводить с иностранного языка на свой родной и обратно, ибо предполагалось, не без основания, что гувернантка может быть хорошей только тогда, когда она не понимает ни слова из родного языка детей. Таким образом привыкают пользоваться иностранным языком, не перемешивая его с родным языком. Поэтому оба языка образуют в данном случае две автономные области в мышлении лиц, ставших двуязычными таким путем. Обученные этим способом люди, хоть и говорят довольно бегло на обоих языках, но им всегда очень трудно найти эквивалентные термины двух языков: нужные слова приходят им на память только с трудом. Они могут объяснить, что значит та или иная фраза, то или иное слово, но всегда затрудняются их перевести.

Тот же результат получается при обильном чтении без помощи словаря, он является также идеалом так называемого натурального метода преподавания языка. Этот метод, между прочим, годен для коммивояжеров, для туристов и вообще для всех тех, кто должен войти в непосредственные сношения с иностранцами, но он не имеет абсолютно никакого значения для умственного развития учеников, детей или взрослых, ибо обучение языкам имеет образовательное значение только тогда, когда оно приучает к анализу мысли посредством анализа средств выражения. А этого достигают, только изучая параллельно языки и всегда отыскивая их соответствующие элементы. Только тогда обучение языкам становится мощным орудием формирования ума, высвобождая мысль путем сравнения языковых фактов из оков языка и заставляя учеников замечать разнообразие средств выражения и их значения до самых тонких оттенков. Все это возможно только при применении переводческого метода.

2) Обучаясь языку именно при помощи этого последнего метода, приходят, вероятно, самым естественным образом к такому состоянию, когда два каких-нибудь языка образуют в уме лишь одну систему ассоциаций, что составляет второй вид сосуществования языков. Любой элемент языка имеет тогда свой непосредственный эквивалент в другом языке, так что перевод не представляет никакого затруднения для говорящих. Примеры такого положения вещей нам хорошо известны, ибо это случается более или менее всегда, когда мы обучаемся языку по какому-нибудь учебнику, выучивая отдельные слова с их значениями и грамматические правила, применяемые исключительно в хорошо подобранных примерах.

Во время моих занятий лужицкими диалектами я имел случай близко наблюдать двуязычное население этого типа, говорящее одновременно на немецком и лужицком языках. Я смог констатировать, что любое слово этих двуязычных лиц содержит три образа: семантический образ, звуковой образ соответствующего немецкого слова и звуковой образ соответствующего лужицкого слова, причем все вместе образует такое же единство, как и слово всякого другого языка. Говорящие, правда, сознают, что одна форма лужицкая, а другая немецкая, но они очень легко переходят от одной к другой, так что взаимные подстановки в тех случаях, когда одна из двух форм слабеет по какой-либо причине, всегда остаются незамеченными. Быть может, даже было бы неточно сказать, что люди, о которых идет речь, знают два языка: они знают только один язык, но этот язык имеет два способа выражения, и употребляется то один, то другой.

Ясно, что этот второй вид сосуществования языков образует благоприятную почву для смешения языков. Можно даже сказать, что два сосуществующих таким образом языка образуют в сущности только один язык, который можно было бы назвать смешанным языком с двумя терминами (langue mixte à deux termes).

§ 12. Если присмотреться теперь ближе к тому, что происходит в обоих случаях, то понятие смешения языков станет еще более отчетливым и окажется совсем иным, чем понятие заимствования.

Не следует настаивать на том факте, что всякая социальная группа, обладающая особыми понятиями материального или отвлеченного порядка, создает для них специальные термины, которые отсутствуют так же, как и самые понятия, в других группах.

Известно также, что мир, который нам дан в нашем непосредственном опыте, оставаясь везде одним и тем же, постигается различным образом в различных языках, даже в тех, на которых говорят народы, представляющие собой известное единство с точки зрения культуры. Так, например, понятие температуры воды: по-французски говорят l'eau chaude, tiède, froide; по-немецки — heisses, warmes, lauwarmes, kaltes Wasser; по-русски — кипяток (который не обязательно будет «кипящей водой», но также и не «кипяченой водой»), горячая, теплая, холодная вода. Мы видим, что нет абсолютно эквивалентных слов для того, что не холодно. Возьмем еще понятие «принимать пищу»: по-французски говорят — я привожу только самые обычные слова — manger, avaker, dévorer, prendre son repas; по-немецки — essen, fessen, speisen; по-русски — есть, кушать, жрать. Мы видим, что эти слова тоже не равнозначны. Французское aimer, русское любить соответствуют более общему понятию, чем немецкое lieben, так как нельзя, например, Weissbrot lieben. В общем, можно сказать, что нет абсолютно тождественных понятий в разных языках, а потому и перевод, как мы знаем это из опыта, никогда не бывает точным.

Более того, известно, что слова разных языков, даже для более или менее тождественных понятий, часто бывают различны по своим вторичным ассоциациям: chauve-souris, Fledermaus, летучая мышь обозначают один и тот же предмет, но представляют его в известной мере различно. Даже самые простые слова могут, обозначая один и тот же предмет, быть различными только потому, что они принадлежат к разным языкам, один из которых менее привычен, чем другой.

§ 13. Когда два языка существуют независимо у индивида, он имеет возможность, говоря на одном, черпать из словаря другого языка слова, которые кажутся ему нужными; но из всего предшествующего следует, что тогда он заимствует из другого языка прежде, чем слова, те понятия или их оттенки, ту их окраску, наконец, которые кажутся ему необходимыми по какой-либо причине. Это очень частый случай заимствования. Оно необходимо, когда речь идет о совершенно новом понятии -- какой-нибудь предмет, изобретение, мысль и т. д., и оно может иметь меcто даже там, где знание языка, из которого заимствуют, минимально. Но оно также имеет место, когда в этом нет непосредственной необходимости. Дело в том, что оно очень облегчает ход мысли. Когда мы хотим передать свою мысль самым точным образом, мы часто бываем очень довольны, что можем употребить иностранное слово, которое точно соответствует тому, что мы хотим сказать, как, например, Ursprache немцев во французском языке. Если вы хотите избежать иностранного языка, вы часто должны вернуться вспять и перестроить всю мысль, а это раздражает. Вот почему язык наших газет кишит ненужными варваризмами, проистекающими от спешки, от недостатка вкуса, филологического образования в настоящем смысле этого слова и усидчивости в работе. Но мы часто склонны вплетать в нашу речь иностранные слова и по другим мотивам: то слово кажется нам особенно выразительным, то красивым, то лишенным неприятных ассоциаций (например, для неприличных вещей) и т. д. и т. д. Случаи могут быть более или менее часты, в зависимости от разных факторов, но это будут всегда заимствования слов, частей фраз или целых фраз.

§ 14. С другой стороны, ясно, что, для того чтобы образовать систему ассоциаций, т. е. смешанный язык с двумя терминами, оба языка, сосуществующие в индивиде, должны иметь все семантические элементы общими, т. е. они обязаны придать единообразие своему пониманию мира и сделать все свои понятия более или менее тождественными не только в отношении их содержания, но также, и может быть даже главным образом, в отношении их объема. Мы видим, как это происходит каждый день с лицами, которые недостаточно хорошо знакомы с каким-нибудь иностранным языком. Например, русский человек сказал бы по-французски j'ai reçu la permission, j'ai reçu un rhume вместо j'ai obtenu une permission, j'ai attrape' un rhume, потому что русский глагол получать, соответствующий французскому recevoir, имеет совсем общее значение без всякого специального оттенка. Зато малоискушенный француз смог бы прекрасно сказать я варю хлеб = ich koche Brot, очень мало заботясь о том, что варить = kochen и печь = backen являются двумя четко противоположными понятиями как в немецком языке, так и в русском, потому что французское cuire соответствует более общему понятию.

Не стоит задерживаться на этого рода фактах, так как они слишком хорошо известны. К тому же уже цитированная книга Шухардта «Slawo-deutsches und slawo-italienisches» изобилует ими. В лужицком наречии, о котором я упоминал выше и возможно точное описание которого я дал в книге «Восточнолужицкое наречие» (1915), придание единообразия понятиям доведено до возможного предела.

Я не буду говорить о словах, которые в моем словаре (неопубликованном) я был вынужден все время снабжать немецкими эквивалентами, возьму в качестве примера предлоги: луж. dla = нем. wegen (mojegla = meintwegen); луж. za = нем. für (примеры: «я должен шить для барышни», «конфеты на одну копейку», «вилы для навоза», «один раз в течение дня»); луж. wot = нем. von (примеры: «из березового дерева», «из Мужакова», «сбивать яблоки с веток», «от голода», «я говорил о своем брате», «он думает о чем-то», «его несут четверо», и т. д., см. цитированную книгу, стр. 87 и сл.).

Но это положение вещей вызывает много других изменений, например тенденцию создавать парные термины везде, где есть различные понятия; таким именно образом лужицкий язык получил артикль, в котором он совсем не нуждался, своего рода перфект, который является калькой немецкого перфекта и т. п. Очевидно, что всего этого не было бы в случае независимого сосуществования языков. Весьма возможно, что немецкое противопоставление arbeiten — erarbeiten обязано тому же фактору, т. е. оно скалькировано с соответствующих славянских противопоставлений.

Последним результатом образования смешанного языка с двумя терминами является тенденция перестроить все выражения, для того чтобы оба слова были как можно более сходны в отношении внутренней формы. Примеры этого многочисленны. Они общеизвестны.

§ 15. Все эти изменения не являются заимствованиями, но они обязаны своим появлением процессу, который с полным правом мы можем назвать смешением языков. Но этот процесс на этом не останавливается: он идет дальше. В единствах с двумя терминами в языке, который мы назвали «смешанным языком с двумя терминами», может всегда случиться, что один из терминов слабеет по той или иной причине, сначала у индивида, затем в социальной группе. Другой термин, оставшись один, выполняет тогда обе функции, но, что является особенно любопытным, говорящие теряют представление о его происхождении. Я мог констатировать в бесконечном множестве случаев, что говорящие не узнают происхождение немецких слов в лужицкой речи, когда они не имеют лужицких дублетов.

Итак, можно было бы предположить, что различие между немецким и лужицким, в общем очень четкое, может совершенно исчезнуть с потерей всех дублетов. Во всяком случае было бы очень интересно увидеть, что произошло бы, если бы существовали только двуязычные лица, т. е. если бы не было говорящих только по-немецки или только по-лужицки. К сожалению, это не поддается эксперименту, и я не смог бы сказать, есть ли сейчас где-нибудь такие благоприятные для наблюдений социальные условия, которые могли бы заменить его.

Наблюдения над двуязычной средой, в обычных условиях показывают, что в смешанных языках с двумя терминами считается, что речь принадлежит тому языку, на котором выражены грамматические связи. Например, анекдотическая фраза на «петербургском» немецком языке: «Bring die банка mit варенье von der полка im чулан» ощущается как немецкий язык.

§ 16. Другой вопрос, который интересно было бы исследовать, состоит в том, чтобы узнать, каковы условия развития смешанного языка с двумя терминами. Некоторые наблюдения могут быть сделаны на любом, ибо каждый из нас «многоязычен», если можно так выразиться, так как все говорят различно в различной среде. Как правило, эти различные «диалекты» сосуществуют в нас совершенно независимо друг от друга, и мы иногда заимствуем из них слова шутки ради или для того, чтобы сделать более выразительным наш язык, всегда стараясь взять их, так сказать, в кавычки. Я очень хорошо помню тот эффект, который производило в литературных беседах Кони слово «всамомделишный», заимствованное им из детского языка: оно очень нравилось именно неожиданностью заимствования и потому, что оно хорошо передавало оттенок. Но бывают случаи, когда границы одной среды, самой по себе четкой, недостаточно установлены для нас, как, например, для матерей больших семей, где много детей. Они всегда вынуждены употреблять то детский язык, то язык взрослых, и у них устанавливается в известных условиях нечто вроде смешанного языка с двумя терминами, так как они вплетают часто в свой язык детские слова, не заботясь о том, чтобы взять их в кавычки. Но все это довольно неясно и требует большого количества точных наблюдений.

§ 17. Какие заключения можно вывести из всего предыдущего? Прежде всего следующее: мне кажется, что во взаимном влиянии языков следует различать два совершенно различных процесса: заимствование и смешение языков;7 первое основывается на двуязычии, как я предложил бы назвать независимое сосуществование двух языков у одного и того же индивида, а второе основывается на смешанном языке с двумя терминами. Само собой разумеется, что в действительности есть всегда промежуточные формы, и чаще всего оба процесса перекрещиваются. Но это ни в коем случае не может поколебать сделанное выше существенное различие.

Затем, по-видимому, развитие двуязычия или смешанного языка с двумя терминами зависит: 1) от способа изучения второго языка и 2) от установления границ употребления обоих языков.

Смешение языков не предполагает обязательно потери чувства непрерывности данного языка.

По-видимому, некоторые изменения зависят главным образом от смешения языков, как, например, изменения «внутренней формы», но в большинстве случаев из наличия разнородных элементов данного языка ничего нельзя заключить о характере процесса, который их объединил. Все это нуждается еще в изучении на базе хорошо проверенных и гораздо более многочисленных фактов.

§ 18. Наконец, мы не видим, чтобы все это могло поколебать в чем-либо результаты, полученные существующими сравнительными грамматиками, на которые ссылается Мейе в своих статьях о родстве языков («Linguistique historique et linguistique générale», 1921). Например, нельзя ничего сказать по вопросу о том, можно ли узнать, основан ли современный английский язык на смешении языков или нет. Но это не имеет никакого значения, ибо, так как английская грамматическая система, в том виде как она сейчас существует, продолжает германcкую систему, можно предположить на основании опыта, что чувство непрерывности в английском языке было всегда связано с германскими элементами, а поэтому мы должны признать английский язык германским.

Но, с другой стороны, я не вижу, что бы изменилось, если бы было доказано, что был момент, когда языковые предки англичан потеряли чувство непрерывности вследствие развития смешанного языка с двумя терминами с исключением всякого другого языка.8 Тем не менее английский язык фигурировал бы в сравнительной грамматике германских языков. Что касается исторической грамматики английского языка, нужно было бы только внести некоторые изменения в изложение, ибо, считая английский язык германским языком, мы все же должны дать историю его негерманских элементов. Во всем этом выиграло бы понимание историко-лингвистического процесса самого по себе, так как до сих пор им почти не занимались: все внимание языковедов было сосредоточено на установлении соответствий языковых элементов между двумя родственными языками или между двумя последовательными состояниями одного и того же языка.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См. также «La métode comparative en linguistique historique». Oslo, 1925, стр. 72 и cл. особенно стр. 83.
Назад

² «Slawo-deutsches und Slawo-italienisches». Graz, 1885. Я не излагаю здесь истории вопроса, так как многие работы мне недоступны, я излагаю только мои собственные мысли, ссылаясь лишь на то, что мне кажется полезным для этого.
Назад

³ Хотя это может показаться странным, тем не менее я беру на себя смелость утверждать, что, когда Шухардт говорит на стр. 528 своей статьи «Sprachverwandschaft»: «В сущности история языка и история его носителей покрывают друг друга», его основная мысль здесь та же, что и у Мейе, однако в иной связи. Ср. также: «Языковые факты не находятся ни в какой необходимой связи друг с другом, по своей внутренней форме язык может быть связан с одним, по внешней форме — с другим языком. Характеристика этих отношений (в вопросе о родстве языков) не может быть выведена из самого языка, а только из его связи с говорящими» («Baskisch-hamitische Wortvergleichungen» в журнале «Revue Internationale des Etudes Basques», VII, 1913, стр. 4 отдельного оттиска). Те же мысли мы находим у Крёбера, часто цитируемого Шухардтом: «И в конце концов, родство языков является, в основном, этнологической, т. е. исторической проблемой, по существу не связанной с языковой теорией» («The Determination of Linguistic Pelationship», «Anthropos», 1913, стр. 392), цитата из Шухардта в конце той же страницы, откуда взята предыдущая цитата.
Назад

⁴ Я употребляю везде термин «социальная группа» в самом широком смысле слова.
Назад

⁵ Быть может, это отвечает мысли Бодуэна де Куртене, высказанной им в конце цитированной выше статьи, касающейся создания сравнительных грамматик не родственных языков, но имеющих много общих элементов.
Назад

⁶ См. по этому поводу также мою книгу «Восточнолужицкое наречие». 1915, стр. 194.
Назад

⁷ Я предпочитаю этот термин термину Н. Я. Марра скрещение языков, так как последний продолжает — как это признали Шухардт (стр. 519 цитируемой статьи) и Мейе («Linguistique historique et linguistique générale», стр. 102) — нездоровый образ так называемого родства языков: язык «дочь» это перерождение языка «матери», а не ее отпрыск, и, будучи родственным, не имеет «отца», даже метафорического.
Назад

⁸ Это маловероятно для английского языка, но не совсем невозможно вообще, если вспомнить о том, что было сказано в § 15 о потере говорящими сознания происхождения слов в случае отсутствия дублетов. К сожалению, совсем нет примеров этому, по крайней мере мне известных, и, возможно, они никогда не существовали.
Назад

Щерба Л. В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. Л.: Изд. Ленинградского университета, 1958. Т. 1. С. 40–53.